Что изменилось в Китае за 10 лет правления Си Цзиньпина

• Десятилетие закручивания гаек
• Реформы и закрытость
• Новые вызовы для новой эпохи

И в данном случае это не просто слова – десятилетие нахождения у власти Си Цзиньпина действительно стало новой эпохой для пореформенного Китая. И, хотя по инерции термин гайгэ кайфан, «реформы и открытость», для обозначения всей истории КНР после смерти Мао Цзэдуна все еще используется, именно приход к власти Си разделил эту эпоху на две части: период развития реформ до 2012 года и период кардинальной перестройки модели, исправления перегибов, перекосов и побочных эффектов реформ, начавшийся после 2012-го.

Десятилетие закручивания гаек

Обстоятельства, при которых Си возглавил КНР, требовали от него серьезных действий. Во-первых, среди партийного руководства хватало тех, кто желал пересмотра элитного компромисса, вознесшего Си Цзиньпина на вершину власти. Во-вторых, уже невозможно было игнорировать тотальную коррупцию и загнивание всей партийно-государственной структуры. Неслучайно при Си Цзиньпине активизировалось изучение позднего СССР и обстоятельств, приведших страну к коллапсу. Важнейшим элементом работы Китая над ошибками Советского Союза стала борьба с коррупцией на всех уровнях власти.

Правой рукой Си Цзиньпина в этой борьбе стал его старый товарищ (судьба свела их еще во время ссылки в провинции Шэньси) Ван Цишань. От всех предыдущих попыток искоренить мздоимство (а их было немало), кампания Си Цзиньпина отличалась двумя особенностями: тотальностью и медийностью.

Был провозглашен лозунг «бить и тигров, и мух», то есть и крупных коррупционеров, и мелких. Главная цель такого подхода – показать чиновникам всех мастей, что иммунитета больше ни у кого нет и надеяться на то, что все как-нибудь обойдется, поскольку наверху есть надежные покровители, не стоит.

Кроме того, именно при Си власть перестала бояться «выносить сор из избы». Раньше «честное имя партии» старались не пятнать скандалами. Коррупционер снимался со всех постов, осуждался и навсегда пропадал из поля зрения публики. Сейчас все иначе. Так как кампания призвана вернуть доверие общества к власти, то и медийный охват должен быть максимально большим. Более того, теперь журналистам позволено копаться в грязном белье, в том числе в интимных подробностях жизни партийных бонз.

С этим связана и третья особенность этой кампании: ее морализаторский характер. Борются не только с «откатами» и «распилами», но и с различными проявлениями «излишеств» и «разложения». Существенно сократили представительские расходы (прежде в эту графу записывали застолья раблезианского размаха) и ограничили число заграничных поездок. По всей стране закрыли бордели (их крышевали нечистые на руку силовики, а посещали столь же порочные чиновники), стали интересоваться крепостью семейных уз того или иного руководителя. В ресторанах перестали заказывать в разы больше необходимого, а уносить несъеденное домой теперь считается хорошим тоном даже среди богатых и знаменитых.

И это было только начало. Фактически все десятилетие правления Си стало временем постоянного подкручивания (и закручивания!) гаек, разболтавшихся при прежних руководителях. И это касалось всех сфер жизни – начиная с экологии и школьного образования, заканчивая строительством высотных зданий и слишком высокими зарплатами футболистов.

Наконец, в 2021-м был нанесен удар по частным корпорациям, чье могущество усиливало социальное неравенство – главный негативный эффект рыночных реформ. Си Цзиньпин заявил: «Необходимо разумно регулировать непомерные доходы и побуждать лица и компании с высокими доходами возвращать больше обществу». Власти провели ряд показательных акций. В результате одним компаниям пришлось раскошелиться. А другим – обанкротиться. И это при том, что «мягкое бюджетное регулирование», при котором компании, попав в сложную ситуацию, всегда могли рассчитывать на государственную помощь, считалось одним из столпов «китайского экономического чуда».

Примечательно, что за корпорации взялись в год столетия Коммунистической партии Китая (КПК), когда Си Цзиньпин объявил о достижении первой «столетней цели» – избавления страны от бедности. И хотя в свое время именно активность частных предпринимателей помогла накормить и одеть граждан КНР, сейчас, по мнению властей, время обуздать капитал и поставить его под полный контроль партии.

Ощущение перемен выразил популярный блогер, пишущий под псевдонимом Ли Гуанмань: «Изменения смоют всю пыль; рынок больше не будет раем для капиталистов, которые могут обогатиться за одну ночь; сцена перестанет быть раем для женоподобных звезд, а пресса – местом для поклонения западной культуре». На место всего, что было признано наносным и чуждым, должны прийти традиционные модели отношений и ценностные ориентиры. Китай пока только в начале этого пути, но тенденции уже очевидны.

Реформы и закрытость

Главным идеологическим нововведением Си Цзиньпина в первые годы после прихода к власти стала концепция «китайской мечты». Точнее, «китайской мечты о великом возрождении китайской нации».

Националистический подтекст этой идеологемы очевиден. Нужно сказать, что к моменту избрания Си правящая КПК давно уже из классовой (пролетарской) превратилась в национальную и даже националистическую. Другое дело, что понятие «китайская нация» (чжунхуа миньцзу) трактуется максимально широко. Это не «нация китайцев», то есть народа хань, составляющего 92% населения КНР, а совокупность всех народов, живущих на территории государства и объединенных, как заявляется, «общими культурными ценностями».

Впрочем, такая трактовка не помешала властям именно в период правления Си проводить жесткую ассимиляционную политику, направленную на искоренение национальной идентичности «малых народностей» КНР. Речь прежде всего об уйгурах и других нацменьшинствах Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР), исповедующих ислам. Кстати, даже религия при Си подверглась решительной национализации. Например, стали сноситься мечети в арабском стиле, а на их месте строиться мечети в виде пагод.

При Си Цзиньпине Пекин, похоже, приступил к окончательному решению «уйгурского вопроса». Ранее жителям СУАР были присущи сепаратистские настроения, следствием которых частенько становились теракты и народные выступления. Жесткими административно-полицейскими мерами, включая внедрение передовых цифровых технологий, был установлен контроль над контактами и даже передвижениями жителей района. В результате террористическая угроза сошла на нет. Но что еще важнее, население «перековывается» на ментальном уровне – этому способствуют агрессивное продвижение китайского как языка межличностного общения и работа т. н. центров профессиональной подготовки, которые западные наблюдатели обычно называют концлагерями.

Так или иначе, сейчас у национальных меньшинств, по сути, не остается иных вариантов, кроме как учить китайский язык, принимать китайский образ жизни и интегрироваться в китайское общество, ценностная структура которого представляет собой причудливое сочетание конфуцианства, отдельных коммунистических догматов и капиталистического консюмеризма.

Сложнее с иностранцами. За предыдущие десятилетия в открытом и стремительно модернизирующемся Китае осели сотни тысяч представителей других стран, которые заняли ниши дополнительного образования (курсы английского языка), открыли сотни кафе, баров и клубов, ставших популярными не только среди экспатов, но и среди местных. В отдельных городах типа Гуанчжоу образовались целые районы компактного проживания чужеземцев – в основном из Африки и с Ближнего Востока.

При этом положение иностранцев в Китае оставалось двойственным. С одной стороны, они пользовались всеми благами растущей китайской экономики и инфраструктуры; с другой стороны, они не разделяли китайские идейные ценности и не интегрировались в китайское общество (этому, впрочем, способствовали и сложности с получением гражданства КНР). Более того, иностранцы массово нарушали миграционное законодательство (например, годами работая в Китае, находясь в стране по туристической визе), а в любой конфликтной ситуации считали, что им положены некие «особые права».

Все это со временем начало раздражать китайское общество. К тому же такое положение вещей явно противоречило концепции «великого возрождения нации», поскольку воспринималось как продолжение «столетия унижений» – периода на рубеже XIX–XX веков, когда иностранцы хозяйничали в Китае. Поэтому начиная с 2016–2017 годов КНР последовательно упрощает получение рабочих виз для штучных высококвалифицированных специалистов и ужесточает требования для остальных. С 2018-го начался настоящий «крестовый поход» против экспатов, не имеющих визы, соответствующей их реальному роду занятий. С нарушителями не церемонятся. Попавшие под визовые облавы рассказывают об унижениях и оскорблениях со стороны силовиков и жестких мерах по выдворению из страны.

Пандемия коронавируса ускорила уже начинавшийся процесс закрытия страны (точнее сказать, ее крайне избирательного открытия). Фактически с 2020 года просто так в Китай попасть не получится. Сейчас, чтобы въехать в КНР, нужно не только выполнить целый ряд процедур и отсидеть необходимое время на карантине, но и заплатить кучу денег, поскольку и билет на чартерный рейс, и пребывание в карантинной гостинице стоят очень дорого. Такие меры оправдываются политикой «нулевой терпимости» к коронавирусу, но за ней кроется принципиально изменившееся отношение Китая к окружающему миру.

КНР по-прежнему заинтересована в торговле с внешним миром и точечном приглашении нужных и полезных иностранцев. Но Китай знает себе цену и уверен в том, что многое (если не всё) у него уже лучше, чем за границей, а многое из иностранного влияния не только не полезно, но и вредно. Поэтому сейчас КНР перестраивает экономику, чтобы увеличить внутренний спрос и перестать зависеть от мирового рынка, а также усиливает фильтры на информационном и людском потоке из-за рубежа.

Та международная ситуация, которая сложилась ко второй половине 2022 года, этому немало способствует.

Новые вызовы для новой эпохи

Частичное закрытие страны в значительной мере стало следствием глубокого разочарования китайской элиты в отношениях с Западом, которое наступило в конце 2010-х. (Вырисовываются многообещающие аналогии с настроениями российской элиты десятилетием раньше, но мы их оставим для другой статьи).

Вплоть до 2018 года в КНР считали, что схема, успешно работавшая предыдущие десятилетия, продолжит работать и дальше. Китай, включенный в процессы экономической глобализации и мастерски сочетающий элементы рынка и госрегулирования, будет богатеть и развиваться, и никто не станет ему мешать. Между тем эта схема уже давно раздражала истеблишмент США, получивший наглядное опровержение теории, согласно которой рост благосостояния незападных стран приведет к тому, что они начнут перенимать американские ценности, проводить неолиберальные реформы и вообще переходить на «правильную сторону». Китайские эксперты, обсуждая введенные после присоединения Крыма антироссийские санкции, прямо говорили: «А вот с нами это бы не случилось». И добавляли: «Потому что мы слишком важный для Запада торговый партнер».

Случилось. В 2018 году Дональд Трамп пошел «торговой войной» на КНР, стремясь выровнять торговый дисбаланс, вызванный, как считали в Вашингтоне, «несправедливой экономической политикой Пекина». Это запустило процесс «китайско-американского декаплинга» (разрыва), ставший главным геополитическим фоном всех последующих событий, включая и украинский кризис 2022 года.

Точка невозврата была пройдена, когда президентом США стал Джо Байден, – китайцы рассчитывали, что, после того как Трамп покинет Белый дом, ситуация нормализуется. Но вопреки их ожиданиям ничего не изменилось. Более того, к чисто экономическим требованиям добавились американское морализаторство и вмешательство во внутренние дела. Все чаще применительно к происходящему с уйгурами используется слово «геноцид», все громче звучат обвинения в нарушении автономного статуса Гонконга и прочее, и прочее. Дипломатический бойкот пекинской зимней Олимпиады, занятая Китаем позиция «доброжелательного нейтралитета» по отношению к России и августовская провокация, связанная с визитом Нэнси Пелоси на Тайвань, лишь подчеркнули тот факт, что США и КНР, продолжая торговать друг с другом, перешли к стадии всестороннего гибридного противоборства.

Китай официально объявлен «системным вызовом интересам, ценностям и безопасности» Евро-Атлантического блока. Вашингтон накачивает Тайвань вооружением и создает по периметру КНР военно-политические альянсы, выполняющие функции «глобального НАТО» в Индо-Пацифике. Фактически прекращены научные и образовательные обмены.

Все это происходит на фоне проблем китайской экономики, усиленных пандемией коронавируса. По итогам года ожидается падение темпов роста ВВП до 2,8%, что сравнимо с показателем «пандемийного» 2020 года (2,3%). Для сравнения: в среднем экономика стран АТР растет сейчас со скоростью 5,3% в год. Получается, что Китай перестает быть локомотивом экономического развития в регионе.

Десятилетие правления Си Цзиньпина завершается совсем не так, как ему бы хотелось. Страна в кризисе, враждебность внешней среды значительно повысилась. В таких условиях Си просто не может уйти на покой.

Впрочем, вряд ли ему этого и хочется. Все, что мы знаем о жизненном пути Си Цзиньпина, свидетельствует: это чрезвычайно честолюбивый, амбициозный, верящий в свою миссию человек. Он уверен, что был рожден для власти, и всё, что он делал, начиная с юношеского возраста, было подчинено задаче встать во главе государства и воплотить в жизнь свои представления о благе для родной страны.

Си Цзиньпину всего 69 лет, он еще полон сил. Все его предшественники покидали престол, будучи значительно старше. Мао Цзэдун правил до своей смерти в 82 года, Дэн Сяопин оставил руководящие посты в 85 лет, Цзян Цзэминь – в 76, и даже Ху Цзиньтао, который честно ушел на пенсию после десяти лет правления, было 70 лет. Причем именно период правления Ху, когда затягивалось решение системных вопросов, а в элите зрел опасный раскол, должен казаться Си Цзиньпину примером того, как делать не надо.

Сложившаяся сейчас конфигурация власти указывает на то, что Си будет руководить страной как минимум еще пять лет. Он специально создал прецедент, по которому возрастные руководители продолжают получать новые должности. Он не выделяет никого из молодежи и не создает себе преемника. Наконец, при нем была отменена норма конституции, предписывающая не засиживаться в кресле председателя КНР дольше, чем на 10 лет.

В общем, если только в пруды правительственной резиденции Чжуннаньхай не заплыл какой-то «черный лебедь», в ближайшие пять лет Си Цзиньпин по-прежнему будет генсеком ЦК КПК и председателем КНР, переизбравшись на эти должности 16 октября и в марте 2023-го соответственно.

Но что потом? С каждым новым сроком ситуация будет все сложнее. Экономика продолжит замедляться. Следствием этого станет разочарованность общества, привыкшего к тому, что жизнь год от года становится только лучше. А, как мы отлично знаем, стареющий национальный лидер, задержавшийся у власти, – отличная мишень для критики. Вспомним того же Дэн Сяопина, которому на площади Тяньаньмэнь в 1989-м кричали: «Старик, уходи!», позабыв обо всех его заслугах.

Никуда не исчезнет и давление США. Рано или поздно придется что-то делать с тайваньской проблемой. Си Цзиньпин сам задрал ставки, сказав, что «вопрос воссоединения страны не может ждать вечно». Пока, впрочем, КНР действует рационально и осмотрительно. Но все идет к тому, что американцы попробуют избавиться от конкурента, запустив в отношении Китая «украинский сценарий»: будет спровоцирована «локальная война», на которую пойдут все ресурсы Пекина и которую используют как предлог, чтобы выкинуть КНР из ориентированной на западные рынки экономической системы. И хотя сейчас столь драматичное развитие событий может казаться маловероятным (в том числе и потому, что США сами понесут огромный урон), не стоит забывать, что еще десять лет назад не верилось даже в сокращение китайско-американской торговли.

Между тем России нужен сильный, богатый, стабильный и предсказуемый Китай, возглавляемый лидером, который обеспечит преемственность курса на стратегическое партнерство двух стран. В нынешних условиях это не просто выражение добрососедских отношений, но и, по большому счету, залог выживания нашего государства как такового.