«Сто лет унижений»
Недоверие и неприязнь всегда были такой же неотъемлемой частью контактов Европы и Азии, как и обоюдный интерес друг к другу. Начиная с XIX века в источниках фиксируется как синофобия в Америке и Европе (и «желтая угроза» в целом), так и ксенофобия в Китае – условная «вестофобия» (в нашей европоцентричной культуре нет даже термина для обозначения этого понятия).
Оба явления на самом деле возникли как минимум на несколько веков раньше. Например, в Поднебесной первых европейцев, прибывавших к берегам Южно-Китайского моря для торговли и грабежа, считали нецивилизованным нечистоплотным племенем, склонным к насилию и разрушению. Иностранцы в китайских текстах фигурировали как «янжэнь» – «заморские люди» или «янгуйцзы» – «заморские черти». Позже в обиход вошло словечко «лаовай». Сейчас сами экспаты в КНР с удовольствием называют друг друга «лаоваями», не придавая значения тому факту, что изначально это слово обозначало одно из субамплуа в пекинской опере – комичного придурковатого персонажа, невежду и простака.
Впрочем, подобное отношение долгое время сосуществовало с сильнейшим комплексом неполноценности. Виной тому череда болезненных военных поражений в конце XIX века, полуколониальный статус Китая и деятельность китайских интеллектуалов, в какой-то момент разочаровавшихся в национальной культуре и призывавших к ее коренной перестройке – вплоть до отказа от иероглифов и конфуцианских ценностей.
Очередной всплеск подобных настроений пришелся на 1980-е, когда открывшийся Китай жадно впитывал зарубежное влияние, а западная одежда, образ жизни, кинофильмы и грампластинки были объектом вожделения (феномен, хорошо знакомый и по нашей собственной истории). Впрочем, уже тогда часть общества воспринимала это «низкопоклонство перед Западом» в штыки. Интервью того времени фиксируют плохо скрываемое раздражение привилегированным положением иностранцев в Китае. Скажем, в особую экономическую зону Шэньчжэнь иностранец мог проехать беспрепятственно, тогда как гражданину КНР требовалось получить специальное разрешение. Ради того чтобы заработать валюту, по всей стране открывались рестораны и гостиницы, цены в которых были не по карману подавляющему большинству китайцев.
Make China great again
Однако быстро менялась не только китайская экономика, а вместе с ней облик городов, горожан, стандарты потребления, вкусы и привычки, но и сознание китайцев. Очень скоро они обнаружили, что стали лучше одеваться, больше зарабатывать и чаще путешествовать, чем многие народы, которые прежде смотрели на них сверху вниз. Например, «суляньжэнь» – «советские», как называли россиян в приграничье еще 20 лет назад. В Китае помнили, что раньше по одну сторону от границы стояли землянки, а по другую – хрущевки. Теперь с китайской стороны высились многоэтажные торговые и жилые комплексы, а с российской все было по-прежнему, и с каждым годом этот контраст становился все резче. Теперь уже китайцы считали себя вправе относиться к незадачливым соседям свысока. И время от времени, по пьянке или в случае конфликта, это проступало наружу, хотя в целом китайцы – надо отдать им должное – старались вести себя доброжелательно и вежливо.
На какие меры пошли китайцы для борьбы с футбольным кризисом
Вехой на пути освобождения от вековых комплексов неполноценности стала Олимпиада в Пекине – триумф не только китайского спорта, но и финансовых и организационных возможностей. Автор этих строк прекрасно помнит, как резко после нее начала меняться тональность собеседников, если разговор затрагивал болезненные для китайского самолюбия темы – от принадлежности островов Сенкаку (Дяоюйдао) до сообщений о том, что в Москве скинхеды избили студента из КНР. С каждым годом крепла уверенность в национальном превосходстве, а пришедший к власти в 2012 году Си Цзиньпин и вовсе провозгласил концепцию «китайской мечты», суть которой в восстановлении мирового величия Китая.
Как и в России, националистические чувства не мешали китайцам предпочитать импортные продукты, мечтать о путешествиях за рубеж и эмиграции в какую-нибудь англоязычную страну. Более того, шовинистические наклонности редко выходили за пределы комментариев в соцсетях. И в той же Москве начала нулевых иностранцу с азиатской внешностью было гораздо опаснее, чем европейцу в Пекине. Для того чтобы китайские ксенофобы от слов переходили к делу, как правило, нужен был веский повод.
А поводы эти иностранцы давали с завидной регулярностью. Надо понимать, что работают в КНР не только «белые воротнички» со специальным языковым и страноведческим образованием. Точной статистики нет, но по субъективным ощущениям гораздо больше тех, кто занят в теневом секторе: в торговле, в сфере развлечений и образования (причем не профессорами вузов, а «белыми людьми» на языковых курсах и в детсадах). В массе своей они не знают китайского языка и не собираются его учить. Большинство из них не имеют разрешений на работу и находятся в Китае по туристическим и деловым визам. Прибавьте к этому неплохие, по китайским меркам, доходы, ощущение бесконтрольности и безнаказанности, которому долгое время потакали сами местные, относившиеся к иностранцам, как к неразумным детям, и получите крайне малоприятный типаж.
По мере распространения соцсетей каждое новое видео, на котором был запечатлен пьяный или матерящийся иностранец, становилось вирусным и разжигало все большее недовольство «засильем лаоваев». Больше всего от хейтеров доставалось «тичерам» и африканцам.
«Тичеры», то есть учителя английского языка, вызывали раздражение из-за ужасно несправедливого, по мнению китайцев, соотношения компетенции и заработка. В Шанхае «тичер» до коронавируса зарабатывал $5–6 тыс. в месяц при средней зарплате по городу $3,5 тыс. Причем наибольшие доходы получали носители языка, чаще всего не имеющие никакого лингвистического или педагогического образования. Про таких «специалистов» шутили: «Это Майкл, он работает в Шанхае американцем». За граждан других англоязычных стран (в основном почему-то Канады и Ирландии) любили выдавать себя выходцы с постсоветского пространства и из Восточной Европы. В большинстве случаев они работали нелегально, отстегивая значительную часть своей зарплаты «агентствам», которые на поверку оказывались обычными преступными группировками, крышевавшими выгодный бизнес.
К африканцам же китайское общественное мнение, «неиспорченное» политкорректностью, вообще всегда относилось, мягко говоря, пренебрежительно. Между тем КНР активно развивала контакты с Черным континентом, и африканцев становилось все больше и больше.
Особенно много их скопилось в Гуанчжоу – столице огромного региона, на который завязана большая часть торговых потоков в Африку (сейчас там проживают около 4,5 тыс. выходцев с этого континента, но до начала эпидемии их было в три-четыре раза больше). В районах Сяобэй и Саньюаньли сформировались настоящие этнические анклавы, населенные выходцами из Африки и с Ближнего Востока. В значительной степени это были бывшие студенты, привлеченные щедрыми грантами китайского правительства и решившие не возвращаться к себе на родину, а остаться в более комфортной и безопасной КНР.
Работу по специальности находили единицы, остальные же уходили все в тот же теневой бизнес, трудоустраиваясь «тичерами», охранниками, барменами и диджеями. Народная молва именно чернокожим приписывает распространение наркотиков в ночных клубах и студенческих кампусах. Так что недовольство местных жителей понять можно. И весной этого года они наконец показали, что думают по этому поводу.
Эффект бумеранга
Предпосылок для эскалации недовольства было две. Во-первых, в КНР не забыли, как всего пару месяцев назад, когда коронавирус еще не вышел за пределы страны, но китайские туристы, студенты и бизнесмены еще продолжали ездить по миру, к ним относились как к прокаженным. Во-вторых, к апрелю ситуация поменялась.
В Китае с заразой удалось более-менее справиться (хотя положение все еще шаткое, и радость от успеха может оказаться преждевременной), но в США, России и европейских странах, если судить по официальной статистике, все оказалось даже хуже, чем в КНР. Китайцы склонны винить во всем европейскую недисциплинированность и разгильдяйство – в то время как они послушно заперлись дома, итальянцы и русские, дескать, продолжали гулять, выпивать и целоваться. И хотя статистика показывает, что сегодня подавляющее большинство «привозных случаев» относится к самим китайцам, возвращающимся на родину, общественное мнение накалено и обращено против иностранцев в принципе.
Триггером для новой мощной волны ксенофобии стал совершенно дикий поступок 47-летнего зараженного коронавирусом нигерийца, который 1 апреля укусил за лицо медсестру, пытавшуюся помешать ему сбежать из больницы в Гуанчжоу. Параллельно по китайским соцсетям разошлись сообщения о том, что городские власти не контролируют ситуацию в Сяобэе и Саньюаньли, а там, внутри «черных гетто», якобы эпидемия продолжает набирать обороты.
Мэрия выступила с опровержением и негласно дала указание «закрутить гайки» в отношении иностранцев, многие из которых действительно не соблюдали 14-дневный карантин после приезда в город. Первыми «под удар» попали африканцы, которым стали отказывать в обслуживании в ресторанах, магазинах, перестали впускать в жилые комплексы и заселять в гостиницы. За всеми не уследишь, и в ряде мест сами владельцы бизнеса начали распространять и расширять ограничения на иностранцев в целом, включая тех, кто вообще не выезжал из Гуанчжоу в период эпидемии и проживал в Китае многие годы на легальных основаниях. Масла в огонь подлило и консульство США, которое 11 апреля опубликовало заявление о расовой дискриминации афроамериканцев со стороны китайских властей.
Эпицентром недовольства стал Гуанчжоу, но отдельные инциденты были зафиксированы и в других городах. Ранее, еще в феврале–марте, в соцсетях стали появляться сообщения «лаоваев» о притеснениях. Как правило, с ними спорили сами экспаты, приводившие в пример свою благополучную ситуацию. По состоянию на середину апреля большинство уже соглашалось, что в той или иной мере всем пришлось столкнуться с проявлениями ксенофобии, будь то выселение из арендованной квартиры или просто недобрый взгляд случайного прохожего. Впрочем, опережая вопросы, отметим, что до рукоприкладства и погромов дело не дошло и, надеемся, не дойдет.
Нужно сказать, что дискриминационные ограничения не были санкционированы центральными властями, так что все их можно списать на «перегибы на местах» (как, кстати, и различные жесткие меры времен строгого карантина). С одной стороны, это дает надежду на то, что государство вмешается и не допустит массовой дискриминации. С другой стороны, это показывает, что ксенофобия широко распространена, неразборчива, неконтролируема, и нет гарантий, что в будущем не случится новых ее всплесков.
Так или иначе, но золотые времена для жизни экспатов в Китае закончились. Массовый приток иностранцев здесь уже не нужен; китайские власти и общественность больше не готовы закрывать глаза на нелегальную работу и другие нарушения, да и стоимость жизни в крупных городах КНР сейчас такая, что оплачивать качественное образование или медицинское обслуживание человеку без очень больших доходов просто нереально.
С 2017 года Пекин последовательно упрощает получение рабочих виз и видов на жительство для высококвалифицированных специалистов и ужесточает требования для неквалифицированных. Есть основания полагать, что после снятия карантина, учитывая общественные настроения и пробуксовку экономики, эти требования ужесточат еще сильнее. Большинству иностранцев в «дивном новом Китае» места уже нет.
