— Блокада Сараево стала одной из наиболее драматичных страниц югославского конфликта начала 90-х. Чем она вам запомнилась?
— Это была блокада, которую я видел своими глазами. Блокада Сараево, которая длилась с апреля 1992 по конец февраля 1996 года. После распада Югославии многонациональная Босния и Герцеговина раскололась на два лагеря. Боснийские сербы, которые превосходили по численности как мусульман, так и хорватов, проживавших на этой территории, блокировали Сараево. Как известно, город находится в котловине между горами, и с высот сербы простреливали почти весь город. Обстреливались все — и военные, и мирные жители, те, кто просто шел или ехал по улице. Я до сих пор храню номер от моей сараевской машины с двумя пулевыми отверстиями.
В военно-техническом смысле особенностью блокады было то, что она осуществлялась при помощи легкого стрелкового и среднего калибра оружия. Стрельба велась прицельно. Выглядело это достаточно мерзко — фактически целенаправленно убивали мирных жителей. Передвигаться по городу можно только по специально проложенным дорожкам, которые были огорожены металлическим щитами — их называли «дорогами жизни». Это были ходы, по которым можно было выходить из зоны обстрела.
Руководили блокадой лидер боснийских сербов Радован Караджич и генерал Ратко Младич, которые, на мой взгляд, вполне заслуженно находятся сейчас в Гаагском трибунале. Лично для меня их преступления доказаны, потому что я видел своими глазами, что они творили, расстреливая мирных людей. Конечно, на войне все были хороши, но по числу жертв боснийские сербы превзошли всех остальных участников конфликта. Тот конфликт до сих пор сказывается на жизни Боснии и Герцеговины — это государство, которого практически не существует.
— Получается, что весь город был на линии огня?
— Так и было. Город простреливался полностью. Причем без какого-то военного смысла — это было настоящее убийство мирных жителей. Я вспоминаю, как однажды мы с оператором Первого канала Толей Кляном (он как раз сменил убитого незадолго до этого в Югославии оператора Геннадия Куренного) приехали на позиции боснийских сербов. Этот был тот самый Анатолий Клян, который неделю назад погиб под Донецком.
Сербы принимали нас как братьев. Давали снимать, охотно раздавали интервью. Как-то раз мы пошли на линию огня. Там стояли длинноствольные пулеметы. «Давайте, — говорят, — постреляйте!» Мы, конечно, отказались. «Зря, — говорят, — Лимонов недавно к нам приезжал, стрелял!» Писатель Эдуард Лимонов расстреливал людей! Он талантливый человек, но, к сожалению, в его биографии есть такое преступление.
— Блокада современного мегаполиса чем-то отличается от ленинградской?
— Практически ничем. Больницы, школы, пекарни не работали. Практически ничего не работало. Люди спасались от голодной смерти, чудом выживая, выращивая под обстрелом крохотные огородики под окнами своих домов. Но, несмотря на это, в городе был настоящий голод.
Я еще до войны подружился с югославским журналистом, корреспондентом сараевской газеты «Ослободжение». И когда уже в разгар блокады я приехал в Сараево вместе с колонной «Красного креста», доставившей туда продовольствие и медикаменты, я собрал своему другу сундук с продуктами: консервы, ветчина, масло, сахар, соль, сигареты. Мне до сих пор тяжело это вспоминать. Вы не представляете, как мы рыдали на груди друг у друга: его семья буквально умирала от голода. И когда я уехал, потом снова вернулся в Сараево, он вынес что-то завернутое в тряпочку и говорит: «Сергей, ты нам спас жизнь, мы решили отдать тебе нашу семейную реликвию». Я разворачиваю, а там Рембрандт. Я отказался.
— То есть голод в Сараево был сопоставим с голодом в блокадном Ленинграде?
— Только в отличие от Ленинграда, где партийные чиновники питались икрой, а многие ленинградцы друг другом, в Сараево голодали все. Маленькая зарисовка. Однажды я освещал переговоры нашего министра иностранных дел Андрея Козырева с тогдашним президентом Боснии и Герцеговины Алией Изетбеговичем. Президентский дворец был огромен и пуст. Я ходил по нему, не встречая никакой охраны. И вдруг, открыв дверь в один из залов, я увидел президента Изетбеговича. Он ел краюху хлеба. Он просто отламывал от нее кусочки и запихивал в рот, собирая с ладони рассыпавшиеся крошки. На меня это произвело сильное впечатление…
— На ваш взгляд, блокада Донецка, если она случится, будет не менее драматичной, чем сараевская?
— Что будет, если начнется блокада Донецка, даже трудно представить. В отличие от Сараево, Донецк — миллионный город. К тому же в Сараево, несмотря на предельную остроту конфликта, существовала договоренность между воюющими сторонами не обстреливать определенные объекты, в первую очередь, гостиницы. Там жили и русские, и американцы, пули и осколки если и попадали туда, то случайно, целенаправленного обстрела не было. В Донецке, боюсь, даже таких ограничений не будет.
У меня отец из Донецка. Русский, он служил там. Его уже давно нет в живых. Но, честно скажу: ситуацию под Донецком воспринимаю как свою семейную трагедию.
