Почему сегодня невозможно создать похожие на НАТО альянсы

Организация Североатлантического договора – не просто один из военно-политических блоков. И дело даже не в том, что он самый крупный и сильный из них. Это объединение с какого-то момента стало считаться модельным – образцом того, каким должен быть любой альянс, кто бы и где ни пытался его создать. Отсюда многочисленные метафоры – «ближневосточная НАТО», «тихоокеанская НАТО» и даже «российская НАТО», каковой то и дело норовили поименовать ОДКБ. Именно Североатлантический блок вместил в себя все то, что ассоциировалось с правильным «концом истории».

Подобное реноме у НАТО возникло не на пустом месте. Окончание холодной войны (именно такое, каким оно оказалось) сформировало чрезвычайно привлекательный образ Североатлантического альянса. Блок одержал блестящую победу – политическую и идеологическую, оказался вне конкуренции по уровню материального комфорта и привлекательности, и при этом ему даже не потребовалось применять военную силу и нести связанные с этим издержки. Сила духа, идей и экономики, явленная союзниками под водительством Америки, сломила противника, наводившего страх несколько десятилетий. Разве не нужно всем равняться на такую группировку, стремясь либо к ней примкнуть, либо создать что-то подобное, только свое?

Однако практика показывает, что второй вариант реализовать не получается. Россыпь аббревиатур из далекого и не очень прошлого – СЕНТО, СЕАТО, АНЗЮС, ГУ(У)АМ и пр. – доказывает лишь одно: региональные объединения, вроде бы вдохновлявшиеся примером североатлантического сообщества, оказывались нежизнеспособны. Даже форматы, максимально адаптированные к НАТО в эпоху ее взлета, например, ГУ(У)АМ (он, собственно, и мыслился как своеобразный предбанник евроатлантического сближения), стремительно рассыпались. Инициированный когда-то Россией Ташкентский договор, на основе которого создана Организация Договора о коллективной безопасности, тоже был попыткой воспроизвести натовский тип отношений. После распада СССР Москве было важно институционально зафиксировать свою центральную роль перед лицом набиравшего обороты распространения атлантических структур в Евразию. Но ничего схожего с НАТО не получилось, а со временем стало понятно, что это невозможно. Да и не нужно.

Секрет Североатлантического альянса именно в том, о чем так цветисто сказал процитированный в начале Санчес. Переводя на менее лозунговый язык, это общность базовых представлений участников: как должно быть устроено современное государство, какие идеи нужны для его существования, как следует правильно управлять международными процессами. Но все это делает НАТО не только уникальной, неповторимой в иных конфигурациях, но и мало приспособленной к тому, чтобы эффективно выполнять свою функцию в предстоящий период.

Последнее утверждение кажется сейчас неверным на фоне фейерверка заявлений о том, как Путин объединил НАТО, вдохнул в нее новую жизнь и придал смысл организации, тридцать лет мучительно искавшей для себя какую-нибудь миссию. В этом есть резон, однако сколь долго продлится такая ситуация, сказать сложно. Структурные факторы играют на другое.

Оставим в стороне вопрос о том, что сущность угрозы, которую представлял для Запада СССР и которая действительно служила прочным объединительным инструментом, совершенно иная, чем та, которую сейчас приписывают России. Допустим, что члены альянса от Исландии до Португалии и от Албании до Швеции вправду верят, что Путин стремится покорить Европу. Но даже это сомнительное допущение не позволяет абстрагироваться от объективных обстоятельств, влияющих на основы единства НАТО.

Начнем с государственного устройства. Дискуссии о том, хороша или плоха демократия, не имеют смысла за пределами чисто пропагандистского поля. Однако в условиях мирового многопланового кризиса все страны без исключения и вне зависимости от формы их организации сталкиваются с острейшими вызовами. Решение возникающих проблем будет все больше основано на принципе целесообразности и эффективности, а не на следовании тем или иным идеологическим постулатам организации государства. В любом случае никакая система управления сейчас не может претендовать на то, чтобы служить эталоном. Гарантии успеха нет ни у кого.

Что касается идей и ценностей, то конфликтность внутри западного сообщества на самом деле сейчас острее тех противоречий, которые разделяют, например, Запад и не-Запад. Это и страсти, кипящие в США именно по ценностным вопросам, и растущие расхождения между Америкой и Европой (Соединенные Штаты, например, не имели бы шансов вступить в Совет Европы). Это все, без сомнения, внутреннее дело западных обществ. Но эти разногласия противоречат важному принципу Североатлантического альянса – морально-этической однородности. И это опять-таки не позволяет представлять НАТО как образец для подражания.

Наконец, порядок, основанный на правилах, – основной бренд Запада в последние годы. Здесь самое интересное. На российских дипломатов это понятие действует как красная тряпка на быка, потому что в отечественном понимании «правила» противопоставляются «международному праву», а это нехорошо. Но дело даже не в этом. Наличие «правил» предполагает и субъект их установления, кого-то, кто их формулирует и следит за исполнением. В годы холодной войны с ее четко структурированной конфронтацией эта функция лежала на двух сверхдержавах, после исчезновения одной из них она вроде бы перешла к оставшейся. Дальше случилось неизбежное – сил для утверждения правил, как их видел гегемон, в общемировом масштабе не хватило, институты, предназначенные для другой системы, стали давать сбой.

НАТО подразумевалась как основной инструмент реализации желаемого порядка, но с этой функцией не справилась. Отсюда и возвращение к изначальной миссии – сдерживание Москвы, что придает стройность альянсу. С Китаем, который до начала российской кампании на Украине предполагали выставить проблемой, столь же значимой, как и Россия, уже все сложнее. Необходимый в таком случае уход в глобальное измерение у многих членов блока вызывает отторжение. Да и насущность китайской угрозы далеко не для всех очевидна.

Идеологически НАТО базируется на противостоянии «свободного мира» авторитарным режимам, что требует включить Пекин в категорию противников. Геополитически альянс не готов распространяться на весь мир, то есть выходить за традиционную сферу ответственности. Как следствие, все более активные действия США по формированию иных структур на Индийском и Тихом океанах, наиболее перспективная из которых AUKUS. Сугубо неформальное объединение, которое исходит не из норм, а из «понятий», но, поскольку в него включены только страны очень близкой культуры (англосаксонские), понятия есть, и они работают.

Взаимопонимание, в основе которого – не законы, а осознание соотношения сил и интересов, определяющих для партнеров границы возможного, все больше выглядит как новая система мировых связей. Ни Россия, ни Китай, ни Индия, например, связывать себя жесткими обязательствами в составе формальных союзов не готовы ни в каком случае. А альянс, в котором средние и малые страны просто подчиняются крупному партнеру, в неструктурированном и многовариантном мире вряд ли соответствует интересам этих самых средних и малых. Ведь готовность крупных выполнять перед ними свои обязанности патрона неочевидна, главное, никто не может быть в этом уверен. А если так, то подчинение и следование в чужом фарватере способно довести не просто до проблем, а до катастрофы. Украинский пример должен чему-то научить.

Турция при Эрдогане последовательно демонстрирует, как можно, де-юре состоя в обязывающем блоке, де-факто вести себя так, будто его не существует. Анкара прекрасно понимает, что разрыв с НАТО окажется крайне болезненным для обеих сторон, причем для альянса потерять вторую по численности армию в наиболее чувствительной части мира, возможно, хуже, чем для самой Турции утратить институциональную поддержку мощной группировки. Поэтому Турция ведет себя дерзко, но не провоцируя развод, а НАТО сокрушается, но всякий раз старается замять конфликт. Способность сохранять самостоятельные отношения с важными для Средней Азии и Ближнего Востока странами, к которым относится и Россия, для Анкары принципиально важна.

Сюда же относится и феномен отношений Владимира Путина с Реджепом Эрдоганом или, например, Биньямином Нетаньяху. Они не единомышленники, их не объединяют почти никакие общие интересы (зачастую их интересы, напротив, противоположны). Однако все эти лидеры мыслят о политике в схожих категориях – сила, паритет интересов, понимание ответного ущерба, который может нанести визави, нестратегические, но крайне важные в данный момент договоренности, чей срок действия может быть ограничен. И это на удивление эффективно. Астанинский формат, чьи участники преследуют совершенно разные цели в Сирии, функционирует уже несколько лет, а российско-израильские отношения переживают один кризис за другим, но сохраняются.

В недавнем интервью госсекретарь США Энтони Блинкен заметил: «Если позволить России делать то, что она делает, это будет означать, что мы возвращаемся в мир, где кто сильнее, тот и прав, где большие страны могут запугивать маленькие». Он имел в виду кризис того самого «порядка, основанного на правилах», на место которого приходит силовой беспредел. Не будем иронизировать, каковы традиции самих Соединенных Штатов в том, что касается отношений с «маленькими», Америка в этом не отличается от всех остальных великих держав. Настораживает уверенность, что Вашингтон и его партнеры способны-таки вернуть мир в состояние прежней упорядоченности под собственной эгидой и в рамках собственных альянсов и объединений. В наступающем миропорядке это будет невозможно уже по структурным причинам. И отказ признать это, если он искренний, означает не стабилизацию международных отношений, а, наоборот, нежелание искать новые эффективные способы их регулировать. Что только затягивает и усугубляет кризис международной безопасности.

Автор – главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», председатель Совета по внешней и оборонной политике