Так ли страшна китайская цензура, как нам ее малюют?

От Цинь Шихуана до Мао Цзэдуна

Вопреки желанию многих наблюдателей повесить всех собак на нынешнее коммунистическое руководство цензура в китайской цивилизации имеет многовековые традиции.

Самым известным из древних проявлений цензуры можно считать кампанию первого императора Китая Цинь Шихуана по «сожжению книг и погребению книжников». Цинь Шихуан полагал, что конфуцианские ученые забивают населению голову бесполезными идеями и препятствуют воцарению единой идеологической доктрины, которой должны стать установленные императором законы. Из этого был сделан вывод: книги их должны быть преданы огню, а сами ученые казнены.

С некоторыми вариациями едва ли не каждый основатель китайской династии в той или иной степени повторял модель Цинь Шихуана. Классический пример – правление Чжу Юаньчжана, основателя империи Мин. Придя к власти, он запретил не только обширный список «вредных книг», но и отдельные иероглифы, употребление которых могло напомнить о его низком происхождении: Чжу Юаньчжан родился в семье крестьянина, долгое время был буддийским монахом, а власть захватил, будучи главой повстанческих отрядов «красных повязок».

Деление всей культуры на официальную и неофициальную (не санкционированную государством) было столь распространено, что для Китая стал привычным такой жанр в публицистике, как «вайши» («внешняя», или «неофициальная история»). Многие художественные произведения, ставшие со временем классикой китайской литературы, в свое время подвергались цензуре. Самый известный пример – бытоописательный роман «Цветы сливы в золотой вазе» (начало XVII в.), из которого неоднократно вырезались сцены, считавшиеся непристойными.

Руководители Компартии Китая (КПК) еще до прихода к власти проводили жесткие кампании по цензурированию партийных документов – самая знаменитая из них получила название «чжэнфэн» («упорядочивание стиля»). В рамках «чжэнфэна» под лозунгом «несовершенный стиль в литературе приводит к несовершенному стилю работы» цензура документов фактически спровоцировала чистку партийных рядов. Причем в этом вопросе КПК мало отличалась от партии Гоминьдан, которая в ту пору управляла страной, – цензура там также была в почете.

В общем, патерналистская по своей сути идея о том, что государству виднее, какой информации можно циркулировать в обществе, а какая для него вредна, во все времена была характерна для Китая. И, что крайне важно понимать, ничего зазорного в этой идее не видели и не видят как политическая элита, так и обыватели. В большинстве случаев они согласны с тем, что меры по ограничению распространения информации нужны и, приди они к власти, сделали бы точно так же.

«Три Т» и Винни-Пух на пустом стуле

При желании всю статью можно было бы составить исключительно из перечисления примеров цензуры в Китае: как в области традиционных носителей информации (газеты, литература, кино), так и в интернете.

Примеров таких пруд пруди, и многие из них уже стали хрестоматийными. Даже люди, мало интересующиеся КНР, слышали про «Великий китайский файервол» и про то, что в Китае заблокирован Google, не работают YouTube, Twitter, Instagram и Facebook (обе соцсети запрещены в России, принадлежат корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской), а также многие другие популярные на Западе интернет-ресурсы.

Люди более эрудированные в курсе, что в КНР есть своя, «китайская» версия TikTok (называется Douyin), а международный TikTok заблокирован. Или, например, что в китайских книжных магазинах можно купить путеводители Lonely Planet по любой китайской провинции, но нет путеводителя по всей стране – все из-за того, что остров Тайвань в нем назван отдельным государством.

Наконец, знатоки смогут объяснить, что китайская цензура в основном нацелена на зачистку информации, ставящей под вопрос единство страны в заявленных границах и авторитет руководства. Существует даже такое понятие, как «Три Т»: Тяньаньмэнь, Тибет, Тайвань. Этим термином с подачи американских журналистов обозначаются три наиболее чувствительные для официального Пекина темы.

Впрочем, с тех пор как это понятие вошло в оборот, появились и новые триггеры для цензуры: сейчас это прежде всего положение в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, вопрос сохранения автономии в Гонконге и целесообразность жестких мер по борьбе с коронавирусом. Любая критика действий властей на этих направлениях считается крамолой, а потому подлежит зачистке, хотя это не всегда целесообразно, а зачастую и просто смешно.

Например, многие темы самим фактом наложения на них ограничений оказались популяризованы и в результате стали более известны, чем были до введения цензуры. Кто бы всерьез задумывался о сходстве китайского лидера Си Цзиньпина и Винни-Пуха, если бы власти жестко не банили любую намекающую на это картинку? А новости о том, что внутри «Великого китайского файервола» запретили изображения пустого стула, вызвали волну интереса к личности Лю Сяобо, нобелевского лауреата, которого китайские власти не выпустили из тюрьмы для получения премии.

Мало ли чего

Примета нынешнего времени – сакрализация личности китайского лидера, осуществляющаяся в том числе с помощью жестких цензурных средств. Российские СМИ, работающие на китайскую аудиторию, столкнулись с этим во время освещения визита Си Цзиньпина в Москву. Государственная канцелярия по надзору за киберпространством, основание которой стало одним из первых нововведений Си Цзиньпина, ставила многочисленные препоны. Все новости из негосударственных источников (то есть не из «Синьхуа» и «Жэньминь жибао») с упоминанием не только имени Си Цзиньпина, но и просто его должности подвергались дополнительной премодерации. Закрывалась возможность оставлять комментарии, а в некоторых случаях занижался трафик или вовсе скрывались сами материалы, даже довольно безобидные по содержанию.

Относительно новостей о китайском лидере существуют даже ограничения по времени публикации – так, нельзя было ничего публиковать из аэропорта до того момента, как борт с Си Цзиньпином покинет Москву. Дополнительной проверке подвергаются любые новости с переговоров и приемов, из-за чего у китайских СМИ они всегда выходят значительно позже, чем у зарубежных.

И это при том, что с конца 2010-х процедура премодерации существует при публикации любых китайских информационных материалов, включая онлайн-стримы, – они идут с задержкой в несколько секунд. В этом заинтересованы сами администрации сайтов, которые фактически создают собственные цензурные системы, работающие параллельно государственной цензуре. Именно на них и ложится основной объем работ по удалению крамолы. Они самостоятельно блокируют ненадежного пользователя и произведенный им контент, так что в публичное пространство попадает только отфильтрованная и благонадежная информация.

Им помогают «фабрики цензуры» – небольшие компании, чьи сотрудники целыми днями просматривают интернет-страницы, маркируя кодовые слова, фразы, гифки и мемы, намекающие на китайских лидеров, КПК и всевозможный негатив, с ними связанный. При этом пока вычисление крамолы производится в ручном режиме. Изворотливый человеческий ум все еще способен обмануть алгоритмы, и высокая степень омонимичности китайского языка с большим количеством отсылок к многотысячелетней истории Китая ему в этом сильно помогает. Например, когда был забанен хештэг, являвшийся дословным переводом фразы MeToo, с помощью которой женщины привлекали внимание к проблеме сексуальных домогательств, в китайском интернете начали постить картинки с изображением рисового кролика или традиционных атрибутов Праздника середины осени: мифического «лунного зайца», и юэбинов, пряников из сладкого клейкого риса. Дело в том, что по-китайски «рис» произносится как «ми», а «заяц» как «ту», так что в сумме получался тот же хештэг «миту», с которым боролись власти.

Сотрудники «фабрик цензуры», которые каждый день проходят тренинги по новым интернет-мемам, такие фокусы вычисляют и добавляют их в стоп-листы. Результатом работы одной из цензорских систем, Rainbow Shield, стал список из 100 тысяч базовых «нежелательных слов» и более трех миллионов производных от них. Само по себе их употребление может ничего не означать, но, если в тексте или личном сообщении таких слов много, это повод обратить на пользователя пристальное внимание.

Великий китайский VPN

Однако на практике не все так страшно – прежде всего для самих китайских пользователей интернета. Большинство из них отлично знают, где проходят красные линии цензуры, и просто стараются их не пересекать, продолжая в целом вести полноценную «сетевую жизнь».

Так, в большинстве случаев китайские юзеры не пользуются западными ресурсами, не потому, что им запрещено, а потому, что неудобно, да и вообще незачем. Во-первых, на каждый запрещенный западный сайт найдется свой китайский аналог, который и функциональнее, и загружается быстрее, и выглядит на китайский вкус лучше (все мигает и движется). Во-вторых, большая часть общества вполне искренне разделяет официальный взгляд на чувствительные темы: Гонконг, Тайвань, Синьцзян и так далее, а западная повестка, связанная с особыми правами сексуальных и расовых меньшинств, подавляющему большинству китайцев чужда и неинтересна.

Кроме того, при желании цензурные ограничения легко обходятся. Хорошо известно, что китайские дипломаты, активно ведущие аккаунты в Twitter и Facebook и полемизирующие на этих площадках с западными коллегами (за это их прозвали «боевые волки»), делают это с ведома и разрешения руководства страны. Использование запрещенных соцсетей при этом никого не смущает.

Есть аккаунты в Facebook и Twitter и у большинства китайских ученых, занимающихся международными исследованиями. А это как люди либеральных взглядов, так и члены Коммунистической партии. Ничего зазорного в том, чтобы с помощью VPN обходить цифровые препоны, не видят ни те, ни другие, ни их руководители.

Более того, при всех ограничениях, декларируемых правительством, находясь в Китае, так же легко найти информацию о событиях на площади Тяньаньмэнь 1989 года, деятельности секты «Фалуньгун» или порнографию, как и в любой другой стране. «Великий китайский файервол» оказывается ненамного эффективнее, чем блокировки «Роскомнадзора».

Собственно, государство, как кажется, и не ставит целью полностью остановить распространение той или иной информации. В большинстве случаев это и невозможно. Взять те же события на Тяньаньмэнь – по-прежнему жива масса очевидцев, описание тех событий находится в открытом доступе в Гонконге и зарубежных странах, куда массово выезжают китайские туристы. Существуют даже китайские кинофильмы, подробно рассказывающие о протестах. Официально они не получили прокатное удостоверение, но их можно найти на видеохостингах.

Скорее задача властей заключается в том, чтобы четко показать, что такое хорошо и что такое плохо. А далее самоцензура и традиционное для Востока уважение к государству сделают все остальное. Знать (и даже обсуждать) события на площади Тяньаньмэнь допустимо, но постить в соцсетях картинки с шестью и четырьмя зажженными свечами (намек на четвертое число шестого месяца, 4 июня – день подавления протестов), то есть публично проявлять сомнения в правильности действий властей, что подрывает авторитет государства, – ни-ни.

В общем, практика цензуры в Китае отлично вписана в традиционную для этой цивилизации модель взаимоотношений государства и общества. Ограничения со стороны государства на распространение информации существовали всегда, как всегда существовали и способы обсуждать эту информацию, не переходя грани дозволенного и не оспаривая авторитет властей, не заставляя их «терять лицо».

И хотя нынешние тенденции ужесточения контроля над распространением информации, связанные с правлением Си Цзиньпина, очевидны, говорить, что предпринимаемые меры особенно эффективны, пока не приходится. Как широко разрекламированная система «социального кредита» после нескольких лет не самых удачных экспериментов незаметно была отложена в долгий ящик, так и меры по усилению цензуры пока выглядят как процесс ради процесса, а не результата.