Архивная публикация 2002 года: "Американская мечта"
За границей (и это общеизвестно) живут ограниченные люди, недуховные мелочные потребители, руководимые исключительно культом чистогана. Куда им до нас; они не в силах понять широту русской души и размашистость наших жестов, их пугает наша неумеренность и шокирует наше неуместное дружелюбие, загадочным образом замешанное на агрессивности и ненависти ко всему человечеству. Нам среди них трудно, но все-таки, видимо, легче, чем среди самих себя, -- а иначе зачем мы туда все едем и едем?Прощай, немытая Россия. Узнает ли родина-мать одного из пропавших своих сыновей? Ваше благородие, госпожа чужбина, да и госпожа разлука тоже, между прочим...
Вовку товарищи провожали навсегда, потому что тогда иначе и быть не могло. Будучи в то время совсем молодым евреем по жене, он официально эмигрировал на ее историческую родину, до которой, как тогда это водилось, не доехал, а временно осел в Вене. Идейная жена по-честному поехала в обетованную, а Вовка проторенным эмигрантским путем добрался до Америки, где и живет вот уже почти двадцать лет.
Собственно говоря, первые его шаги на американской земле были не совсем удачными: новая родина встретила Вовку крупным штрафом, причем сразу. Штраф был за совсем обидное -- Вовка, вылетая из Вены, вспомнил, что в советских самолетах кормят гадостью, и решил взять с собой в дорогу яблоко. Но этот самолет был не советским, кормили часто и вкусно, и Вовка про яблоко, разумеется, забыл.
А в американском аэропорту города Бостона здоровенная негритянка-таможенница наметанным взглядом немедленно выделила яблоко среди прочего эмигрантского барахла. Ну не знал Вовка, что в Америку запрещено привозить овощи-фрукты, да и не вагон ведь он вез, всего-то одно-единственное, стерильное от рождения австрийское яблочко... Но контрабанду со всеми мыслимыми предосторожностями унесли (видимо, для предания огненному погребению), а с Вовки взяли не то сто, не то двести баксов -- сколько точно, он не помнит, помнит только, что это было почти все, чем он, тогдашний, обладал.
А потом Вовке стало страшно везти: на покинутой родине началась перестройка и Америка принялась с ума сходить по всему советскому. И Вовка, на самом деле недоучившийся инженер, неожиданно для самого себя стал весьма преуспевающим художником. Нет, рисовать он не умел, но тогда этого и не требовалось: достаточно было раскрасить холст красным, кое-как нарисовать (а лучше наклеить) на кумаче кривые серп и молот -- и полотно готово, и американцы толкаются и сшибают друг друга с ног, лишь бы успеть первыми выложить за это великолепие тысячу-другую своих денег. А если серп и молот обклеить мехом или кружевами, то к произведению начинали проявлять серьезный интерес лучшие музеи страны. Так что Вовка быстро стал процветать.
Конечно, ничего бы у него не вышло, если бы не агент Сеня: Сеня перебрался в Штаты чуть позже Вовки, но сориентировался гораздо быстрее. Именно Сене пришло в голову заняться современным искусством, но у него самого картинки получались совсем уж никуда не годные, не спасал даже бум на все а-ля рюс, поэтому он приставил к кисти более одаренного Вовку, а сам стал его агентом, пристраивавшим Вовкино творчество в галереи и забиравший за это десять процентов гонораров.
Вовка же в своей мастерской беспрерывно выпекал художественные полотна -- однако в глубине своей загадочной русской души он подозревал, что что-то здесь не так, и потому на всякий случай пошел в художественную школу, чтобы там его все-таки научили рисовать. Постепенно он действительно научился очень похоже изображать мраморные античные головы и даже лепить что-то вроде высокоценимых американцами гипсовых гномов, но одновременно с ростом его художественного мастерства падал интерес американцев ко всему советскому. Сеня начал терять деньги, и Сене это не нравилось.
Надо сказать, что под заботливой Сениной опекой Вовка ни в чем не знал нужды: например, он не нуждался в общении с окружающим его американским миром. Он так толком и не выучил английский, ни с кем не познакомился и дружил только с Сеней и еще парочкой наших эмигрантов -- то есть физически он находился в Америке, но совершенно этого не замечал и продолжать жить как бы в СССР, к тому времени уже не существовавшем. Наверное, Вовка сначала бестолково прожил бы все заработанные деньги, а потом, весь разочарованный, вернулся бы в родную Москву, но у Сени были другие планы: Сеня придумал уехать в Майами и там открыть небольшую скульптурную мастерскую, выпекающую все тех же садовых гномов и прочее, совершенно необходимое приличной американской лужайке -- ну, группу оленят, зайчиков, собачек и прочие атрибуты местной садовой культуры.
Деловой стороной предприятия занимался Сеня -- Вовке же оставалось "чистое" искусство, что, впрочем, вполне устраивало все заинтересованные стороны. Дело пошло, скульптурные изделия пользовались спросом -- не то чтобы ажиотажным, но вполне достаточным, чтобы Сеня чувствовал себя довольным. Вовка же был доволен тем более: он снял прелестную квартирку в одном из прибрежных билдингов и с удовольствием принялся жить с видом на океан, пальмы и летающих туда-сюда вольных пеликанов.
Дверь в дверь с ним жили соседки, две милые девушки, одна -- американка кубинского происхождения, как, собственно, большинство жителей Майами, а вторая -- американка совершенно американская. Кубинку звали, понятное дело, Марией, американку -- Пэм, и они оказались первыми аборигенами, с которыми Вовка немножко подружился. Как человек, слабо знающий английский, он считал девушек подружками, из экономии снимающими квартиру на двоих. Он даже пытался поухаживать за Марией, впрочем, совершенно безрезультатно. Девушки тактично пытались что-то такое Вовке втолковать, но из их объяснений он сделал странный вывод: почему-то он решил, что Мария ответит на его ухаживания только в том случае, если он одновременно уделит внимание и Пэм. Вовка таким оборотом дела был шокирован и поделился своими наблюдениями с Сеней.
Сеня долго смеялся, а потом раскрыл Вовке глаза:
-- Вован, ты чего? Они же лесбиянки!
-- В каком смысле? -- не поверил Вовка.
-- В прямом! Тут таких -- пол-Майами...
Некоторое время Вовка выходил из квартиры осторожно, боясь встретиться с порочными соседками. А потом сообразил, что лично ему тут опасаться совершенно нечего, и стал опять с ними дружить: сначала со жгучим патологическим интересом он пытался разглядеть в соседках что-то этакое, отличающее их от прочих людей, ничего такого не нашел и смирился со своей ролью подружки семьи.
Девушки часто устраивали у себя вечеринки и приглашали на них Вовку. Вовка сначала волновался, как бы на него не напали голубые, а потом, поскольку никто не нападал, перестал бояться и очень весело проводил время. Когда он уезжал из Майами, девушки поливали его цветы; когда уезжали они -- он брал их кошку; отношения становились все более доверительными, тем более что Вовка, плотно общаясь с американцами, наконец-то более-менее прилично заговорил по-английски. И вот однажды девушки позвали его к себе для серьезного разговора.
-- Суити, -- сказали они, -- у нас к тебе важное дело: нам очень нужен бэби.
Вовка, конечно, удивился: хоть и чистая душа, но откуда берутся дети, он все-таки подозревал. Однако девушки ему все объяснили: ему самому ничего такого делать не придется -- все произойдет с помощью медицины, а его они просят всего лишь не пожалеть для них немного сами понимаете чего. Вовка не пожалел; прошло положенное время, и Мария родила прелестного младенца. Пэм на это посмотрела -- и захотела такого же; Вовка опять не пожадничал.
Соседская чистая дружба тем временем продолжалась. Правда, вечеринок происходило куда меньше прежнего, зато мамы то и дело просили Вовку часок-другой посидеть с детьми. Дети росли, дочка Марии уже начала говорить, обе матери были совершенно счастливы и обожали такого милого Вовку. И вот так, ни на секунду не прекращая его обожать, они подали на него в суд -- на предмет уплаты алиментов.
-- Ничего личного, -- утешали они потрясенного Вовку, -- мы тебя очень любим. Но ты же понимаешь...
А Вовка не понимал. Он пытался объяснить суду, как оно все было. Суд его выслушал, покивал головой и попросил показать контракт, в котором мамаши обещали бы в дальнейшем никаких претензий к донору не предъявлять. Понятное дело, даже идея такого контракта никогда не могла прийти Вовке в голову. Ну а раз так, то о чем вообще может идти речь? -- удивился суд. Дети ваши? Ваши. Признаете? Признаете, не можете не признать, вот у мам и справочки имеются. С детьми общаетесь? Общаетесь. А платить, значит, не желаете? У нас в Америке так не положено...
Теперь бедный Вовка отдает детям больше половины всего, что приносят ему гномы. Разумеется, жить в том доме он уже не может -- не по моральным соображением, просто это стало ему не по карману: пришлось перебраться в дешевый район, граничащий с кварталом беженцев с Гаити. А у гаитян -- дурная слава, и не потому, что они занимаются вуду и могут зазомбировать бедного специалиста по гипсовым гномам. Все гораздо хуже: любимое занятие гаитян -- бросаться под проезжающие машины и потом по суду требовать с водителя компенсации. Поэтому Вовке надо быть осторожнее: еще один суд переселит его в трейлер.
Иногда в гостях у Сени он смотрит российское телевидение -- у Сени есть "тарелка". Он слушает крики о том, что России нужна диктатура закона, о том, что у нас правовой беспредел, о судах, которые не судят, и о полной юридической безграмотности населения, которое абсолютно ничего не знает о своих законных правах. Вовка слушает и грустит, что когда-то давно покинул такую замечательную страну, в которой одна половина населения не мечтает о том, как засудить вторую половину. Словом, теперь он о своей давней эмиграции жалеет страшно.
Может быть, он скоро вернется. Вот только выяснит: нужны ли Родине гипсовые гномы? А то он больше ничего не умеет.
За границей (и это общеизвестно) живут ограниченные люди, недуховные мелочные потребители, руководимые исключительно культом чистогана. Куда им до нас; они не в силах понять широту русской души и размашистость наших жестов, их пугает наша неумеренность и шокирует наше неуместное дружелюбие, загадочным образом замешанное на агрессивности и ненависти ко всему человечеству. Нам среди них трудно, но все-таки, видимо, легче, чем среди самих себя, -- а иначе зачем мы туда все едем и едем?Прощай, немытая Россия. Узнает ли родина-мать одного из пропавших своих сыновей? Ваше благородие, госпожа чужбина, да и госпожа разлука тоже, между прочим...
Вовку товарищи провожали навсегда, потому что тогда иначе и быть не могло. Будучи в то время совсем молодым евреем по жене, он официально эмигрировал на ее историческую родину, до которой, как тогда это водилось, не доехал, а временно осел в Вене. Идейная жена по-честному поехала в обетованную, а Вовка проторенным эмигрантским путем добрался до Америки, где и живет вот уже почти двадцать лет.
Собственно говоря, первые его шаги на американской земле были не совсем удачными: новая родина встретила Вовку крупным штрафом, причем сразу. Штраф был за совсем обидное -- Вовка, вылетая из Вены, вспомнил, что в советских самолетах кормят гадостью, и решил взять с собой в дорогу яблоко. Но этот самолет был не советским, кормили часто и вкусно, и Вовка про яблоко, разумеется, забыл.
А в американском аэропорту города Бостона здоровенная негритянка-таможенница наметанным взглядом немедленно выделила яблоко среди прочего эмигрантского барахла. Ну не знал Вовка, что в Америку запрещено привозить овощи-фрукты, да и не вагон ведь он вез, всего-то одно-единственное, стерильное от рождения австрийское яблочко... Но контрабанду со всеми мыслимыми предосторожностями унесли (видимо, для предания огненному погребению), а с Вовки взяли не то сто, не то двести баксов -- сколько точно, он не помнит, помнит только, что это было почти все, чем он, тогдашний, обладал.
А потом Вовке стало страшно везти: на покинутой родине началась перестройка и Америка принялась с ума сходить по всему советскому. И Вовка, на самом деле недоучившийся инженер, неожиданно для самого себя стал весьма преуспевающим художником. Нет, рисовать он не умел, но тогда этого и не требовалось: достаточно было раскрасить холст красным, кое-как нарисовать (а лучше наклеить) на кумаче кривые серп и молот -- и полотно готово, и американцы толкаются и сшибают друг друга с ног, лишь бы успеть первыми выложить за это великолепие тысячу-другую своих денег. А если серп и молот обклеить мехом или кружевами, то к произведению начинали проявлять серьезный интерес лучшие музеи страны. Так что Вовка быстро стал процветать.
Конечно, ничего бы у него не вышло, если бы не агент Сеня: Сеня перебрался в Штаты чуть позже Вовки, но сориентировался гораздо быстрее. Именно Сене пришло в голову заняться современным искусством, но у него самого картинки получались совсем уж никуда не годные, не спасал даже бум на все а-ля рюс, поэтому он приставил к кисти более одаренного Вовку, а сам стал его агентом, пристраивавшим Вовкино творчество в галереи и забиравший за это десять процентов гонораров.
Вовка же в своей мастерской беспрерывно выпекал художественные полотна -- однако в глубине своей загадочной русской души он подозревал, что что-то здесь не так, и потому на всякий случай пошел в художественную школу, чтобы там его все-таки научили рисовать. Постепенно он действительно научился очень похоже изображать мраморные античные головы и даже лепить что-то вроде высокоценимых американцами гипсовых гномов, но одновременно с ростом его художественного мастерства падал интерес американцев ко всему советскому. Сеня начал терять деньги, и Сене это не нравилось.
Надо сказать, что под заботливой Сениной опекой Вовка ни в чем не знал нужды: например, он не нуждался в общении с окружающим его американским миром. Он так толком и не выучил английский, ни с кем не познакомился и дружил только с Сеней и еще парочкой наших эмигрантов -- то есть физически он находился в Америке, но совершенно этого не замечал и продолжать жить как бы в СССР, к тому времени уже не существовавшем. Наверное, Вовка сначала бестолково прожил бы все заработанные деньги, а потом, весь разочарованный, вернулся бы в родную Москву, но у Сени были другие планы: Сеня придумал уехать в Майами и там открыть небольшую скульптурную мастерскую, выпекающую все тех же садовых гномов и прочее, совершенно необходимое приличной американской лужайке -- ну, группу оленят, зайчиков, собачек и прочие атрибуты местной садовой культуры.
Деловой стороной предприятия занимался Сеня -- Вовке же оставалось "чистое" искусство, что, впрочем, вполне устраивало все заинтересованные стороны. Дело пошло, скульптурные изделия пользовались спросом -- не то чтобы ажиотажным, но вполне достаточным, чтобы Сеня чувствовал себя довольным. Вовка же был доволен тем более: он снял прелестную квартирку в одном из прибрежных билдингов и с удовольствием принялся жить с видом на океан, пальмы и летающих туда-сюда вольных пеликанов.
Дверь в дверь с ним жили соседки, две милые девушки, одна -- американка кубинского происхождения, как, собственно, большинство жителей Майами, а вторая -- американка совершенно американская. Кубинку звали, понятное дело, Марией, американку -- Пэм, и они оказались первыми аборигенами, с которыми Вовка немножко подружился. Как человек, слабо знающий английский, он считал девушек подружками, из экономии снимающими квартиру на двоих. Он даже пытался поухаживать за Марией, впрочем, совершенно безрезультатно. Девушки тактично пытались что-то такое Вовке втолковать, но из их объяснений он сделал странный вывод: почему-то он решил, что Мария ответит на его ухаживания только в том случае, если он одновременно уделит внимание и Пэм. Вовка таким оборотом дела был шокирован и поделился своими наблюдениями с Сеней.
Сеня долго смеялся, а потом раскрыл Вовке глаза:
-- Вован, ты чего? Они же лесбиянки!
-- В каком смысле? -- не поверил Вовка.
-- В прямом! Тут таких -- пол-Майами...
Некоторое время Вовка выходил из квартиры осторожно, боясь встретиться с порочными соседками. А потом сообразил, что лично ему тут опасаться совершенно нечего, и стал опять с ними дружить: сначала со жгучим патологическим интересом он пытался разглядеть в соседках что-то этакое, отличающее их от прочих людей, ничего такого не нашел и смирился со своей ролью подружки семьи.
Девушки часто устраивали у себя вечеринки и приглашали на них Вовку. Вовка сначала волновался, как бы на него не напали голубые, а потом, поскольку никто не нападал, перестал бояться и очень весело проводил время. Когда он уезжал из Майами, девушки поливали его цветы; когда уезжали они -- он брал их кошку; отношения становились все более доверительными, тем более что Вовка, плотно общаясь с американцами, наконец-то более-менее прилично заговорил по-английски. И вот однажды девушки позвали его к себе для серьезного разговора.
-- Суити, -- сказали они, -- у нас к тебе важное дело: нам очень нужен бэби.
Вовка, конечно, удивился: хоть и чистая душа, но откуда берутся дети, он все-таки подозревал. Однако девушки ему все объяснили: ему самому ничего такого делать не придется -- все произойдет с помощью медицины, а его они просят всего лишь не пожалеть для них немного сами понимаете чего. Вовка не пожалел; прошло положенное время, и Мария родила прелестного младенца. Пэм на это посмотрела -- и захотела такого же; Вовка опять не пожадничал.
Соседская чистая дружба тем временем продолжалась. Правда, вечеринок происходило куда меньше прежнего, зато мамы то и дело просили Вовку часок-другой посидеть с детьми. Дети росли, дочка Марии уже начала говорить, обе матери были совершенно счастливы и обожали такого милого Вовку. И вот так, ни на секунду не прекращая его обожать, они подали на него в суд -- на предмет уплаты алиментов.
-- Ничего личного, -- утешали они потрясенного Вовку, -- мы тебя очень любим. Но ты же понимаешь...
А Вовка не понимал. Он пытался объяснить суду, как оно все было. Суд его выслушал, покивал головой и попросил показать контракт, в котором мамаши обещали бы в дальнейшем никаких претензий к донору не предъявлять. Понятное дело, даже идея такого контракта никогда не могла прийти Вовке в голову. Ну а раз так, то о чем вообще может идти речь? -- удивился суд. Дети ваши? Ваши. Признаете? Признаете, не можете не признать, вот у мам и справочки имеются. С детьми общаетесь? Общаетесь. А платить, значит, не желаете? У нас в Америке так не положено...
Теперь бедный Вовка отдает детям больше половины всего, что приносят ему гномы. Разумеется, жить в том доме он уже не может -- не по моральным соображением, просто это стало ему не по карману: пришлось перебраться в дешевый район, граничащий с кварталом беженцев с Гаити. А у гаитян -- дурная слава, и не потому, что они занимаются вуду и могут зазомбировать бедного специалиста по гипсовым гномам. Все гораздо хуже: любимое занятие гаитян -- бросаться под проезжающие машины и потом по суду требовать с водителя компенсации. Поэтому Вовке надо быть осторожнее: еще один суд переселит его в трейлер.
Иногда в гостях у Сени он смотрит российское телевидение -- у Сени есть "тарелка". Он слушает крики о том, что России нужна диктатура закона, о том, что у нас правовой беспредел, о судах, которые не судят, и о полной юридической безграмотности населения, которое абсолютно ничего не знает о своих законных правах. Вовка слушает и грустит, что когда-то давно покинул такую замечательную страну, в которой одна половина населения не мечтает о том, как засудить вторую половину. Словом, теперь он о своей давней эмиграции жалеет страшно.
Может быть, он скоро вернется. Вот только выяснит: нужны ли Родине гипсовые гномы? А то он больше ничего не умеет.
ЛЕНА ЗАЕЦ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
