Архивная публикация 2001 года: "Без суда и вследствие"
Смех сквозь слезы плох хотя бы потому, что он разбавленный. Но что делать, если мы плодим анекдоты с такой же скоростью, что и проблемы? Честно говоря, это единственное производство, которое у нас работает без сбоев.Не любит народ адвокатов. Причем вовсе не за тягостные ассоциации, связанные с этими работниками интеллектуального насилия над Уголовным кодексом. А как раз за особую удачливость черных воронов отечественной Фемиды. Почему-то именно от них граждане ждут праведной гадливости к пороку, нимало не заботясь отсутствием у себя подобной пылкости по отношению к прорвавшимся близким.
Хуже всего относятся к адвокатам американцы, утверждающие, что между сбитым на дороге опоссумом и адвокатом разница только в том, что перед опоссумом тормозной путь длиннее. Признаюсь, мне непонятна такая кровожадность. Может быть, потому, что кроме одухотворенных лиц господ Падвы и Резника, защищающих в телевизоре самое попранную справедливость в лице не очень везучих в последнее время "олигархов", у меня всегда под рукой есть Сережа Доронин, мой однокурсник. Творческая биография Доронина началась с репортажа о первом снеге в Москве. Он был хорош всем, если не брать во внимание то, что Серега вел свое лирическое повествование с Лубянской площади. И снимал крупные порхающие в морозном воздухе снежинки на фоне большого серого здания. Дело было еще при жизни Советского Союза. Доронина замели через несколько секунд после того, как он начал съемку.
Карьера журналиста не задалась с самого начала. Я думаю, дело было в глубочайшем пессимизме Доронина. Он был родным братом Иа-Иа, поэтому некролог Гоголевой в его исполнении выглядел приблизительно так: "Актриса она была так себе. А с чего ей быть хорошей актрисой, если театр, в котором она играла, переживал не лучшие времена? С другой стороны, при таких-то зрителях мог ли этот театр быть лучше?" А репортаж из Гурзуфа начинался словами: "Глядя с горы на этот райский уголок, невольно приходит в голову мысль: людей бы отсюда выселить, дома снести -- и Италия, чистая Италия".
Поэтому я не удивился, когда узнал, что Доронин пошел учиться на юрфак. И вот совсем недавно он получил диплом юриста и уже пытается вести какую-то частную практику. Однако какая ж в России частная практика без общественной нагрузки? Как на начинающего адвоката на Доронина "повесили" в суде несколько дел. Вот эта-то общественная нагрузка и будет отправной точкой нашего сюжета. Хотя бы потому, что нрав моего унылого приятеля странным образом изменился. Когда я встретил его последний раз, он шел без шапки по улице и улыбался. На мой вопрос "Как дела?" Доронин, вместо того чтобы долго и нудно рассказывать, как дела, рассмеялся и сказал, что все отлично. "И с каких пор тебе так хорошо?" -- невежливо поинтересовался я. А с тех пор, как получил доступ к бедам и чаяниям народа, ответствовал Доронин.
Все же дальнейшее повествование мы бы могли озаглавить "Записки молодого адвоката" -- существуют же многочисленные "Записки молодого врача". Отчего бы нам не узнать, из какого сора растут цветы нашей юриспруденции? А заодно и здоровое чувство юмора моего народа? Который вызывает глухую тоску, когда проходит под грифом "электорат", и отчаянную нежность -- когда находит свое воплощение в лице самых нелепых своих представителей.
Казалось бы, народные язвы должны были растравить меланхолию моего друга. Но, милый читатель, весь парадокс в том, что в России трагедия стала таким обыденным явлением, что давно перешла в категорию бытовых анекдотов.
История первая, рассказанная Дорониным. Небольшая очередь в мясном отделе гастронома. Старушка -- божий одуванчик выбирает себе полкило мяса. Сначала она выражает недовольство тем, что лежит на витрине. Куски, во-первых, слишком жилистые (мясник, пребывающий в благостном настроении и желая потрафить бабульке, долго выбирает лучший кусок мяса -- та, как гарпия, наблюдает за его движениями). А во-вторых, слишком большие. Мясник, все еще любящий человечество и бабку, оттяпывает от лучшего куска половину. Старушка внимательно приглядывается к куску мяса и неожиданно интересуется:
-- А какие у вас стандарты для разделки мяса?
Мясник от такой неблагодарности обалдевает, но держит себя в руках, отчего вежливо отвечает старой карге, что стандарты на всех одни и в их магазинах они неуклонно соблюдаются. На что милая старушка отвечает, что кость слишком велика. Так вы же не вырезку покупаете, резонно отвечает мясник, глядя на свою покупательницу, как серый волк на старшую представительницу рода Красных Шапочек. Ну ладно, взвесьте, нехотя соглашается бабушка. Но, глядя на затрепетавшую стрелку весов, опять впадает в задумчивость -- кусок все равно больше, чем полкило, и вообще ошметок кости, который прилагается к куску отличного мяса, ей не нравится. О чем она и сообщает наливающемуся яростью мяснику. Уже молча этот достойный мужчина -- на глазах у всей очереди, которая за эти полчаса, что идет нервный диалог, собралась и с интересом внимает происходящему, как греческий народ пифии,-- берет огромный нож и виртуозно вырезает кусок кости. После чего молча смотрит на покупательницу. Стрелка весов показывает полкило, и вместо куска говядины второго сорта бабка получает чуть ли не вырезку.
-- Нет,-- раздумчиво говорит старая садистка,-- пожалуй я его не возьму.
Что бы вы сделали на месте мясника? Как минимум -- разделали бы бабульку на суповые наборы. Но наш герой оказался гораздо гуманнее -- он сгреб своей лапищей мясо с весов и запустил им в покупательницу. Которая оказалась не по годам проворной. В долю секунды она нырнула под прилавок -- и кусок мяса, не встретив ожидаемого препятствия, продолжил свой свободный полет. Но недолго. Потому что рядом с мясным отделом был рыбный, и туда тоже стояла очередь. И последним в этой очереди был благообразный лысый гражданин. Так вот -- кусок мяса приземлился на лысину этого несчастного. Каковой, не сходя с места, и скончался от разрыва сердца.
Ну почему, читатель, ты смеешься? Разве это не ужасно?
История два. От трагедии возраста переходим к трагедии семейной обреченности. Муж и жена. Первый из породы проспиртованных стручков, вторая -- массивная и отчаявшаяся, как родина-мать. И вот в очередной день зарплаты наш герой с трудом находит дорогу домой и, минут пятнадцать покорпев над замком, попадает-таки ключом в нужную дырочку. Распахнув дверь и одновременно облокачиваясь на нее, он появляется в прихожей. И видит: супруга гладит. Мощные формы прикрыты кружевной комбинацией. Мерное движение утюга, видимо, аккомпанирует ее мрачным мыслям. Она поднимает мрачный взгляд и встречается взглядом со своим повелителем.
-- Где зарплата? -- говорит она басом.
На что наш герой сначала разводит руками, а потом звучно щелкает себя по горлу.
-- Господи, когда же это кончится? -- взвывает жена, отставив утюг и лучше всех остальных зная, что это не кончится никогда. Далее следует длинная бессмысленная тирада о загубленной жизни.
Почему-то именно в этот раз столь привычные речи задели ее супруга за живое. Иначе чем объяснить, что он, схватив утюг, как сказано в протоколе, "прижег ей детородные органы". Причем утюг, понятно, расплавил комбинацию. В общем, все как в истории про бандюков, пытающих ювелира паяльником. Героиня наша обалдела равно как от дикой боли, так и от неожиданной смелости своего мучителя. Сгребла его в охапку и просто швырнула в окно. Хорошо отработанным движением -- на зависть нашим олимпийским чемпионкам по метанию диска. Жила счастливая супружеская чета на последнем, девятом этаже. Поэтому у главы семьи было время вспомнить самые щемящие моменты своей жизни. Но прорыв в экзистенциальное не состоялся, потому что наш Икар зацепился ремнем за балкон на шестом этаже. И повис. Так, что верхняя часть его туловища оставалась на уровне балкона шестого этажа, а ножки свешивались на пятый.
Тут очередная любознательная и жадная до новостей бабушка, проживающая как раз на пятом этаже, услышав шум, выскочила на балкон. И обомлела, увидев ножки, раскачивающиеся у нее перед носом.
-- Ангелы прилетели,-- сказала милая старушка.
И от потрясения скончалась на месте.
На фоне вышеперечисленного третья трагедия выглядит скучнее всего. Трагедия о так и не обретенной любви. Всего-то навсего милиционеры пришли закрывать подпольный бордель, находившийся в одной из частных квартир. Но, прежде чем выполнить свой профессиональный долг, они воспользовались услугами заведения.
К чему это я, дорогой читатель? А к тому, что мяснику из первой истории, мужу и жене из второй грозит статья об умышленном убийстве. Зато дело о закрытии борделя открывается документом под названием "контрольная закупка".
Кажется, Хемингуэй говорил, что человек -- это единственное животное, которое умеет смеяться. Хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
Смех сквозь слезы плох хотя бы потому, что он разбавленный. Но что делать, если мы плодим анекдоты с такой же скоростью, что и проблемы? Честно говоря, это единственное производство, которое у нас работает без сбоев.Не любит народ адвокатов. Причем вовсе не за тягостные ассоциации, связанные с этими работниками интеллектуального насилия над Уголовным кодексом. А как раз за особую удачливость черных воронов отечественной Фемиды. Почему-то именно от них граждане ждут праведной гадливости к пороку, нимало не заботясь отсутствием у себя подобной пылкости по отношению к прорвавшимся близким.
Хуже всего относятся к адвокатам американцы, утверждающие, что между сбитым на дороге опоссумом и адвокатом разница только в том, что перед опоссумом тормозной путь длиннее. Признаюсь, мне непонятна такая кровожадность. Может быть, потому, что кроме одухотворенных лиц господ Падвы и Резника, защищающих в телевизоре самое попранную справедливость в лице не очень везучих в последнее время "олигархов", у меня всегда под рукой есть Сережа Доронин, мой однокурсник. Творческая биография Доронина началась с репортажа о первом снеге в Москве. Он был хорош всем, если не брать во внимание то, что Серега вел свое лирическое повествование с Лубянской площади. И снимал крупные порхающие в морозном воздухе снежинки на фоне большого серого здания. Дело было еще при жизни Советского Союза. Доронина замели через несколько секунд после того, как он начал съемку.
Карьера журналиста не задалась с самого начала. Я думаю, дело было в глубочайшем пессимизме Доронина. Он был родным братом Иа-Иа, поэтому некролог Гоголевой в его исполнении выглядел приблизительно так: "Актриса она была так себе. А с чего ей быть хорошей актрисой, если театр, в котором она играла, переживал не лучшие времена? С другой стороны, при таких-то зрителях мог ли этот театр быть лучше?" А репортаж из Гурзуфа начинался словами: "Глядя с горы на этот райский уголок, невольно приходит в голову мысль: людей бы отсюда выселить, дома снести -- и Италия, чистая Италия".
Поэтому я не удивился, когда узнал, что Доронин пошел учиться на юрфак. И вот совсем недавно он получил диплом юриста и уже пытается вести какую-то частную практику. Однако какая ж в России частная практика без общественной нагрузки? Как на начинающего адвоката на Доронина "повесили" в суде несколько дел. Вот эта-то общественная нагрузка и будет отправной точкой нашего сюжета. Хотя бы потому, что нрав моего унылого приятеля странным образом изменился. Когда я встретил его последний раз, он шел без шапки по улице и улыбался. На мой вопрос "Как дела?" Доронин, вместо того чтобы долго и нудно рассказывать, как дела, рассмеялся и сказал, что все отлично. "И с каких пор тебе так хорошо?" -- невежливо поинтересовался я. А с тех пор, как получил доступ к бедам и чаяниям народа, ответствовал Доронин.
Все же дальнейшее повествование мы бы могли озаглавить "Записки молодого адвоката" -- существуют же многочисленные "Записки молодого врача". Отчего бы нам не узнать, из какого сора растут цветы нашей юриспруденции? А заодно и здоровое чувство юмора моего народа? Который вызывает глухую тоску, когда проходит под грифом "электорат", и отчаянную нежность -- когда находит свое воплощение в лице самых нелепых своих представителей.
Казалось бы, народные язвы должны были растравить меланхолию моего друга. Но, милый читатель, весь парадокс в том, что в России трагедия стала таким обыденным явлением, что давно перешла в категорию бытовых анекдотов.
История первая, рассказанная Дорониным. Небольшая очередь в мясном отделе гастронома. Старушка -- божий одуванчик выбирает себе полкило мяса. Сначала она выражает недовольство тем, что лежит на витрине. Куски, во-первых, слишком жилистые (мясник, пребывающий в благостном настроении и желая потрафить бабульке, долго выбирает лучший кусок мяса -- та, как гарпия, наблюдает за его движениями). А во-вторых, слишком большие. Мясник, все еще любящий человечество и бабку, оттяпывает от лучшего куска половину. Старушка внимательно приглядывается к куску мяса и неожиданно интересуется:
-- А какие у вас стандарты для разделки мяса?
Мясник от такой неблагодарности обалдевает, но держит себя в руках, отчего вежливо отвечает старой карге, что стандарты на всех одни и в их магазинах они неуклонно соблюдаются. На что милая старушка отвечает, что кость слишком велика. Так вы же не вырезку покупаете, резонно отвечает мясник, глядя на свою покупательницу, как серый волк на старшую представительницу рода Красных Шапочек. Ну ладно, взвесьте, нехотя соглашается бабушка. Но, глядя на затрепетавшую стрелку весов, опять впадает в задумчивость -- кусок все равно больше, чем полкило, и вообще ошметок кости, который прилагается к куску отличного мяса, ей не нравится. О чем она и сообщает наливающемуся яростью мяснику. Уже молча этот достойный мужчина -- на глазах у всей очереди, которая за эти полчаса, что идет нервный диалог, собралась и с интересом внимает происходящему, как греческий народ пифии,-- берет огромный нож и виртуозно вырезает кусок кости. После чего молча смотрит на покупательницу. Стрелка весов показывает полкило, и вместо куска говядины второго сорта бабка получает чуть ли не вырезку.
-- Нет,-- раздумчиво говорит старая садистка,-- пожалуй я его не возьму.
Что бы вы сделали на месте мясника? Как минимум -- разделали бы бабульку на суповые наборы. Но наш герой оказался гораздо гуманнее -- он сгреб своей лапищей мясо с весов и запустил им в покупательницу. Которая оказалась не по годам проворной. В долю секунды она нырнула под прилавок -- и кусок мяса, не встретив ожидаемого препятствия, продолжил свой свободный полет. Но недолго. Потому что рядом с мясным отделом был рыбный, и туда тоже стояла очередь. И последним в этой очереди был благообразный лысый гражданин. Так вот -- кусок мяса приземлился на лысину этого несчастного. Каковой, не сходя с места, и скончался от разрыва сердца.
Ну почему, читатель, ты смеешься? Разве это не ужасно?
История два. От трагедии возраста переходим к трагедии семейной обреченности. Муж и жена. Первый из породы проспиртованных стручков, вторая -- массивная и отчаявшаяся, как родина-мать. И вот в очередной день зарплаты наш герой с трудом находит дорогу домой и, минут пятнадцать покорпев над замком, попадает-таки ключом в нужную дырочку. Распахнув дверь и одновременно облокачиваясь на нее, он появляется в прихожей. И видит: супруга гладит. Мощные формы прикрыты кружевной комбинацией. Мерное движение утюга, видимо, аккомпанирует ее мрачным мыслям. Она поднимает мрачный взгляд и встречается взглядом со своим повелителем.
-- Где зарплата? -- говорит она басом.
На что наш герой сначала разводит руками, а потом звучно щелкает себя по горлу.
-- Господи, когда же это кончится? -- взвывает жена, отставив утюг и лучше всех остальных зная, что это не кончится никогда. Далее следует длинная бессмысленная тирада о загубленной жизни.
Почему-то именно в этот раз столь привычные речи задели ее супруга за живое. Иначе чем объяснить, что он, схватив утюг, как сказано в протоколе, "прижег ей детородные органы". Причем утюг, понятно, расплавил комбинацию. В общем, все как в истории про бандюков, пытающих ювелира паяльником. Героиня наша обалдела равно как от дикой боли, так и от неожиданной смелости своего мучителя. Сгребла его в охапку и просто швырнула в окно. Хорошо отработанным движением -- на зависть нашим олимпийским чемпионкам по метанию диска. Жила счастливая супружеская чета на последнем, девятом этаже. Поэтому у главы семьи было время вспомнить самые щемящие моменты своей жизни. Но прорыв в экзистенциальное не состоялся, потому что наш Икар зацепился ремнем за балкон на шестом этаже. И повис. Так, что верхняя часть его туловища оставалась на уровне балкона шестого этажа, а ножки свешивались на пятый.
Тут очередная любознательная и жадная до новостей бабушка, проживающая как раз на пятом этаже, услышав шум, выскочила на балкон. И обомлела, увидев ножки, раскачивающиеся у нее перед носом.
-- Ангелы прилетели,-- сказала милая старушка.
И от потрясения скончалась на месте.
На фоне вышеперечисленного третья трагедия выглядит скучнее всего. Трагедия о так и не обретенной любви. Всего-то навсего милиционеры пришли закрывать подпольный бордель, находившийся в одной из частных квартир. Но, прежде чем выполнить свой профессиональный долг, они воспользовались услугами заведения.
К чему это я, дорогой читатель? А к тому, что мяснику из первой истории, мужу и жене из второй грозит статья об умышленном убийстве. Зато дело о закрытии борделя открывается документом под названием "контрольная закупка".
Кажется, Хемингуэй говорил, что человек -- это единственное животное, которое умеет смеяться. Хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
ИВАН ШТРАУХ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
