«Самая яркая черта российского социального лифта — это то, что он появился и заработал. Это очевидно. Сегодня он поднимает людей наверх, причем людей новой генерации, новой психологии», — утверждает Михаил Тарусин, руководитель отдела социологических исследований Института общественного проектирования.Мифы о равенстве
— Михаил, существует ли страновая специфика в функционировании социального лифта?
— Да. В разных странах свои национальные традиции, выработанные годами. Они могут существенно ограничить человека по его пути в социальный лифт. Наверное, самый яркий такой пример — Индия с ее кастовой системой. Причем касты заранее расположены в системе социальной иерархии. Там есть низшие касты, например касты неприкасаемых, которые не могут вообще ничего, кроме как чистить сортиры.
Есть, конечно, и другие примеры. Скажем, западноевропейские сообщества, которые помешаны на правах человека. Для этих сообществ очень важно равенство прав всех членов общества, поэтому они стараются обеспечить своим гражданам равные стартовые условия. То есть когда человек только попадает в социальный мир, общество заранее предоставляет ему возможность подниматься вверх по социальной лестнице наравне с другими.
— Как же им удается обеспечить такое равенство возможностей?
— На самом-то деле у них нет того равенства, которое они декларируют. Общество всеобщего благосостояния — это социальный миф. В каждом времени и в каждом обществе своя система социального лифта. Я думаю, что, по большому счету, лестницы настолько широкой, чтобы там могли поместиться все, нет ни в одном обществе, даже самом что ни на есть справедливом и открытом. Вообще, государство — устройство изначально несправедливое. Поэтому речь идет о том, чтобы более или менее оптимизировать эти условия, создать систему, при которой у человека, независимо от социального статуса его родителей, все-таки будет возможность попытаться подняться вверх по этой лестнице. Вопрос в том, как высоко он может подняться по ней, сколько сил при этом истратить.
— А что теряет демократическое государство, в котором отсутствует или нарушен механизм социального лифта?
— Демократия изначально основана на принципе равенства. И здесь социальная мобильность приобретает особое значение. Человек, осознающий себя в чем-то ущемленным социально, конечно, будет прибавлять свою толику недовольства к общему уровню социального напряжения в обществе. Демократический мир очень открыт информационно, и любой человек всегда может сравнить свое положение с положением других, более успешных людей или социальных групп. И осознание, что его социальные стартовые возможности никогда не позволят ему достичь такого уровня, может быть причиной довольно сильного социального напряжения. И у нас, в России, много таких примеров.
— А именно?
— Во-первых, Россия — очень большая страна. Речь идет о существенном региональном различии, что для нашей страны смертельно опасно. Такие различия в социально-экономическом развитии, конечно, не сплачивают и не укрепляют страну. Они отрицательно сказываются на психологии населения. Так, жители Дальнего Востока чувствуют себя совершенно оторванными от Москвы и Центральной России. Им кажется, что жизнь — большая, политическая и культурная, жизнь — идет там. Они могут перестать в конце концов ощущать себя гражданами этой страны. Во-вторых, в России есть проблема малой провинции. Люди, которые там родились, видят, что у них нет возможности резко подняться вверх по социальной лестнице, используя, скажем, рыночные механизмы. Поэтому у человека появляется ощущение своей ненужности обществу. Наиболее бойкие и нахрапистые из таких людей просто покидают малую провинцию, тем самым обескровливая ее. В мегаполисах или крупных городах такие люди, работая локтями, добиваются иногда очень многого. Но это не естественная мобильность. Это мобильность не от хорошей жизни, она мало что дает развитию общества в целом.
Шоковая терапия
— Были ли в истории России примеры, когда социальный лифт работал на основную часть общества?
— Яркий пример — эпоха Петра I. Она очень много поломала в традиционной системе социальной мобильности. При Петре, конечно, было очень много парвеню, но вместе с тем это были люди, которые пробивали себе дорогу умом, а не связями или происхождением. Петр очень здорово перетряхнул Россию, и социальная мобильность при нем приняла новые формы, понятие карьеры стало существенно отличаться от предыдущих веков.
— Как обстояла ситуация в Советском Союзе?
— Советская власть никогда не была властью открытой. Она всегда носила социально-репрессивный характер. Для обычного советского человека социальный лифт был закрыт на 85—90%. При этом какая-то часть общества по своему классовому происхождению могла рассчитывать на вертикальную социальную мобильность. В первую очередь это рабочие, трудовой класс. Такая система была почти кастовой. Беднейшее крестьянство, которое не было ни на что способно, оказывалось союзником рабочего класса. Но были же классы и враждебные, причем антагонистически враждебные, как говорила коммунистическая идеология. Что означало, что даже попыток договориться с ними не могло быть и в помине. Эти классы были обречены на умирание, а точнее — на уничтожение. Это даже хуже касты неприкасаемых, тем хоть нечистоты доверяли выносить. А тут — все, под расстрел. Мало кто знает, что из всего российского священства у нас к середине 30-х годов оставался 1%. Остальные были практически уничтожены, тем или иным способом.
— А потом наступили 90-е годы…
— 90-е годы — время российской смуты, плоды которой мы пожинаем до сих пор. Это была очень важная хирургическая операция — другое дело, что ее делали без наркоза, на живом теле общества. Люди в 40 лет были вынуждены проходить вторичную социальную адаптацию. Для этого нужен такой внутренний резерв личных сил и человеческих качеств, который дается далеко не каждому. И для многих людей 90-е годы стали личной катастрофой.
Я должен сказать, что российское общество невероятно приспосабливаемое. Я не знаю, что сделалось бы, скажем, с французами, если бы они попали в такую ситуацию. Если бы французу приснился такой страшный сон, я думаю, проснувшись, он бы удавился от страха и ужаса. А наша страна как-то выжила, несмотря на то, что катастрофа казалась полной и безоговорочной. Вот это свойство чисто русского характера, когда не наступает предела социальному терпению.
— С чем же российское общество пришло к настоящему моменту?
— В конце 90-х годов общество стабилизировалось, и социологи это почувствовали. Прежде всего мы это поняли по начинающемуся присутствию среднего класса. Суть в том, что средний класс — это и есть тот самый социальный лифт. Он находится в зоне благополучия, и добраться до нее можно только вертикальным путем. Если мы начнем изучать структуру среднего класса, мы узнаем, насколько всенароден социальный лифт и кого он берет наверх.
«Лифт просто сваливается в пропасть»
— Кто же сегодня может подняться по социальной лестнице?
— Сегодня можно очень быстро сделать карьеру именно в зоне капитала, то есть в среднем классе. Там присутствуют все представители профессий постиндустриальной эпохи, менеджеры высшего и среднего звена. Но там присутствуют и специалисты высокой квалификации с высшим образованием и даже специалисты среднего уровня. В сегодняшнем среднем классе уже появились рабочие высокой квалификации. Они достаточно поднялись для того, чтобы сказать: да, социальный лифт на нас сегодня работает. Таких рабочих мало, они высокооплачиваемы и очень ценятся работодателями. Государство сегодня не может обеспечить своим наемным работникам подъем социального лифта до уровня среднего класса.
— И как быстро может происходить социальный подъем в зоне капитала?
— При советской власти диапазон карьерного роста мог составлять примерно 25—30 лет. Там была очень строгая структура и иерархические законы. Ты мог сесть в мягкое кресло в лучшем случае в 50—55 лет. Сегодня период карьерного роста до достаточно солидного уровня может быть 3—5 лет. Мы обнаружили, что число топ-менеджеров высшего звена среди молодых специалистов 23—26 лет уже практически соответствует среднему по стране. То есть когда человек оканчивает институт, буквально за 5—6 лет он достигает минимум уровня среднего менеджмента.
Этому, конечно, способствует и кадровая политика очень многих коммерческих компаний. Если вы обратили внимание, в различных объявлениях «требуется на работу» есть возрастные ограничения. Раньше это было 40 лет, теперь почти 30.
— Почему?
— Они, эти молодые капиталистические акулы, прекрасно понимают, что человек 40-летний — это во многом еще советский человек, у него совсем другой менталитет. Наверное, они уже обожглись на таких людях, понимая, что с ними опасно связываться, у них другое мировоззрение. Как будто страна у нас рассечена надвое. Вот есть некая зона активной карьерной молодости и зона среднего возраста, которая сейчас практически не востребована. Социальный лифт сегодня не перевозит таких людей вверх. Просто потому, что они не попали в другую страну, другую Россию.
Мы сейчас находимся в таком своеобразном межпоколенческом состоянии. Это общество переходного периода. Наша молодежь вошла в социальные лифты, а перед остальными двери закрываются. Все, ребята. Вы за бортом. Тут уже ничего не сделаешь, надо просто пережить этот этап.
— Для каких еще категорий граждан социальный лифт сегодня закрыт?
— На социальном лифте пока не могут подняться представители традиционных госпрофессий: сферы медицины, образования, госслужащих среднего ранга. Но у нас есть очень плохой и страшный социальный лифт, который все время едет только вниз. Это лифт, который перевозит пенсионеров. На Западе, выходя на пенсию, человек перемещается по горизонтальной мобильности. Он остается в той же страте благополучия, в какой и был. Просто он становится социально пассивным человеком, может потерять престиж, но его материальное благополучие неизменно.
У нас же происходит резкое падение. Лифт просто сваливается в пропасть. Пока россиянин работает, он может назвать себя человеком обеспеченным, потому что он по-черному или по-серому получает свои 30—40 тыс. рублей. Как только человек выходит на пенсию, он начинает получать в 5—10 раз меньше, чем получал ранее. Естественно, для многих это становится серьезной жизненной трагедией. Это обратная сторона лифта, который может не только поднимать, но и резко опускать человека, причем без всяких усилий и действий. Такова сегодня наша социальная действительность.
«Мы еще совсем зеленые»
— Каковы сегодня основные факторы, дающие человеку если не гарантии, то надежду на рост его социального статуса?
— Первый фактор — образование, которое становится все менее квалифицированным. Если в СССР было всего 600 вузов, то сейчас в одной России их уже 3000. Академий вот развелось… Даже академию уличного и коммунального хозяйства создали — выпускают, видимо, академиков по унитазам. Более того, высшее образование стало коммерческим, то есть доступным далеко не всем. К тому же во многих учебных заведениях, которые нуждаются в финансовом притоке, спокойно смотрят на лоботрясов и лодырей. Не хочет учиться — и пусть, а мы с него все равно деньги получаем. Государство должно следить за системой образования, в которой сейчас происходит вакханалия. Да просто приходить и отбирать лицензию, как ее отбирают у банков. Но так или иначе без высшего образования старт социального лифта сегодня невероятно затруднен.
Второй фактор — это география, место жительства. Если человек из провинции, то его стартовые возможности гораздо хуже, чем у прочих. Если у его родителей нет при этом достаточных финансовых возможностей — еще ступень вниз. Вообще, влияние социальной среды и богатых родителей выше на первых этажах социального лифта, когда необходим стартовый разгон. Но то, что сегодня существует разрыв между рынком образования и рынком труда, — это наша главная проблема. Там очень много несовпадений.
— В чем причина таких несовпадений?
— Основная причина — коммерциализация образования. Пока не будет корпоративной солидарности между рынком образования и рынком труда — а это существует во многих странах, — эти шестеренки не будут совпадать. Сейчас очень большой кризис на рынке труда в зоне промышленных профессий. Это связано больше с 90-ми годами, которые резко поменяли социальные ориентиры и выработали искаженные и извращенные установки. Сейчас их очень сложно изменить. Если кажется человеку, что быть токарем непрестижно, то ты хоть кол на голове теши, он в токари не пойдет. Хотя на самом деле он, дурак, не понимает, что это будет самая престижная и самая высокооплачиваемая работа в ближайшие 5—7 лет. Но для этого нужна система, которая вырабатывает новые профессиональные ценности и мотивации. Тут бизнес-сообщество, нуждающееся в этом, должно сотрудничать с системой образования.
— Можно ли уже определенно говорить о характере нового социального лифта, складывающегося в России?
— Определенно можно сказать, что он появился и заработал. Это очевидно. Сегодня он поднимает людей наверх, причем людей новой генерации, новой психологии. Это те люди, которые рассчитывают на себя, на свои силы. Это те люди, которые нацелены на самореализацию. Люди новой формации, которые понимают, что ни партийная карьера, ни ложь или лизоблюдство, а именно проявление своих лучших качеств и характеристик поможет им идти по социальной лестнице вверх. И возможности для этого сегодня есть, хотя пока очень неравные.
Однако еще одна важная особенность российского социального лифта на сегодняшний момент носит крайне негативный характер — радикальная деградация социального статуса наименее защищенных групп. Надо ставить какие-то палки в колеса, придумать социальные тормоза, создать государственные гарантии. Не может человек, проживший честную жизнь, оказаться в ее конце в ужасных условиях. Любому обществу традиционалистского типа, каким и является российское общество, было свойственно заботиться о стариках. Уровень отношения к старикам — это уровень нравственного благополучия в обществе. Если мы сегодня этого не демонстрируем, то показываем тем самым, что мы еще совсем зеленые. Причем уже на протяжении длительного времени. А если плод не созревает, то он, как известно, гниет.
