Архивная публикация 2003 года: "Горе от ума"
Писательница и ведущая программы "Школа злословия" Татьяна Толстая на самом деле злословить не любит. Ей повезло: вместо того чтобы осуждать, она обладает даром кинематографично описывать людей и предметы.Наталья Щербаненко: Татьяна Никитична, что для вас дом?
Татьяна Толстая: Это место, где есть плита.
Н.Щ.: Чтобы готовить или разогревать?
Т.Т.: Чтобы сосиску сварить. Еще мне надо, чтобы можно было курить и кофе пить. Все остальное -- не важно. И вообще, где бы я ни приземлилась, тут же начинаю вокруг разводить горы мусора.
Н.Щ.: Из чего мусор складывается?
Т.Т.: Из книг, которые я читаю, причем их сразу несколько; из журналов, из записных книжек; из каких-то инструкций, как лекарство принимать или принтером пользоваться; из бумажек, на которых я записываю чей-то телефон, а чей -- теперь неизвестно. Вот я сегодня бусы сняла, серьги -- они будут валяться, а завтра я буду их искать. Ну и компьютер, конечно.
Н.Щ.: Вы компьютерный человек?
Т.Т.: Да, вполне.
Н.Щ.: Просто обычно писатели говорят: дескать, безликая машина отвлекает их от общения с кем-то свыше.
Т.Т.: Общение с кем-то свыше происходит независимо от того, выводишь ли ты буквы на бумаге или нажимаешь клавиши на клавиатуре.
Н.Щ.: А вас не отвлекает весь этот мусор на столе?
Т.Т.: Если бумаги лежат стопочкой, то их нет в моем поле зрения. Все нормальные люди создают бардак на рабочем месте. В Америке даже нанимают специальных людей -- их называют "разбиратели столов", -- которые за 300 долларов в час все организуют: вот тут у нас лежат скрепки, тут дырокол, тут исходящие документы. А как мне разобраться со своими бумагами? Например, получаю я приглашение на какую-то конференцию в Соединенные Штаты. Конференция будет в 2005 году и, заметьте, в одиннадцать часов утра. В какую стопочку я должна поместить это приглашение? В стопочку под названием "будущее", или "мне заплатят пятьсот долларов", или "США"? Я могу записать в календарную книжечку, но к тому времени, как наступит 2005 год, я эту книжку сто раз потеряю или поменяю на новую, красивенькую.
Вообще-то, к планированию надо приучаться, хотя это и создает невроз.
Н.Щ.: Когда планы рушатся, вы расстраиваетесь?
Т.Т.: Редко, потому что обычно план начинает рушиться медленно и издалека, успеваешь приспособиться. Не люблю, когда рушится план "никуда не пойти", например.
Н.Щ.: Вы приспосабливаемый человек?
Т.Т.: Да, в чужие монастыри хожу легко и своих уставов никогда не беру.
Некоторые вещи я рассматриваю с холодной злобой, масса людей вызывают у меня неприязнь. Но эти люди неизбежны. Скажем, в "Школе злословия" не всегда бывают приятные люди. Несколько часов я нахожусь в контакте с таким человеком: в другой ситуации просто встала бы и ушла, но поскольку необходимо быть рядом, я стараюсь извлекать для себя что-то полезное. Нет ведь ни одного человека, который был абсолютно черным или белым. Драма человеческого бытия в том, что человек одновременно плох и хорош, его раздирает между двумя полюсами. Выбор существует каждую секунду, человек -- это жертва игры, стихии, неверия, собственной слабости. Мне неинтересно говорить о том, что вот тот-то такой-то негодяй -- мне интересны типы ловушек, в которые попадаются люди. Важно, насколько человек правдив, мы ведь не откровенности хотим, а искренности.
Н.Щ.: Следуя названию программы "Школа злословия", вы можете сказать в лицо то, что в обычной ситуации прозвучит обидно?
Т.Т.: Не знаю. Кстати, не надо понимать название программы как руководство к действию. Почти все зрители обращают внимание на слово "злословие", но совсем не замечают слова "школа". Отчего это происходит? Оттого, что люди хотят либо осудить нас, ведущих, либо позлословить сами. Потому что люди в большинстве своем садисты и ханжи.
Н.Щ.: Вы с Дуней Смирновой ударение на каком слове в названии программы делаете?
Т.Т.: Для нас это точно школа, а что это для людей -- никогда точно не знаешь. Все каналы до единого находятся в глубочайшем заблуждении на счет своего зрителя. Ну почему кто-то вообразил, что канал "Культура" смотрит только интеллигенция? Нас смотрят электрики, сантехники, гардеробщицы: мы с ними сталкиваемся по жизни, они нас узнают, а значит, они смотрят "Культуру".
Н.Щ.: А вы с народом часто общаетесь?
Т.Т.: А как же? Я же хожу по улицам, в метро езжу. Моя машина -- это "поймал кого-нибудь".
Н.Щ.: Привыкли, что на вас оборачиваются?
Т.Т.: Не люблю, когда меня замечают, но потеря шапки-невидимки после появления на экране -- это естественно. Я и сама по природе человек наблюдательный. Например, стоит за лотком продавщица, сосисками торгует или мороженым, а на руках у нее такие обрезанные перчатки, и торчат замерзшие пальцы, ужасные на морозе. За этими пальцами -- целая жизнь. Или бывают такие старухи: они брови себе рисуют. Смотришь на нее и думаешь: покрась волосы, не надевай эти тапки, смотри, подол весь забрызган! А она, поскольку подслеповата, в полутьме навела себе неровно эти черные брови... Жалко такого человека.
Н.Щ.: Когда я стою в кассе, всегда смотрю, что у кого в тележке лежит. И думаю, на какой кухне, рядом с каким мужем, детьми и хомячками вот эта женщина будет резать эту колбасу и жарить вот эти замороженные биточки. Но многие считают, что это неприлично, что не надо смотреть в чужие сумки.
Т.Т.: Почему не надо? Это ханжество так считать. В этих корзинах -- целая жизнь. Вот я вижу, что женщина покупает крабовые палочки. Наверное, думаю, для салата. Положит ли она горошек или забудет, волнуюсь я. Язык так и чешется спросить: а вы одно яйцо на пачку кладете или два?
Продукты и вещи -- живые существа, с малюсенькими душами. Предметы, как и люди, бывают разными: бывают нахальные предметы, предмет-идиот или предмет-очаровашка. Вот, например, эта пепельница -- наглая претензия дешевого дутого стекла на то, что он благородный хрусталь.
Н.Щ.: Как вы книги покупаете?
Т.Т.: Есть несколько авторов, которые должны быть рядом все время. Мне важно собрать весь XIX век русской литературы, весь серебряный век, отдельные вещи сквозь век XX. Хорошо иметь собрания сочинений классиков, потому что самое любопытное там письма, примечания. Очень люблю читать примечания. Я в Питере одеваюсь у Татьяны Парфеновой, ее модный дом находится на Невском, 53. Недавно я прочитала в примечаниях к дневникам Михаила Кузмина, что в начале XX века буквально в соседнем доме был колбасный магазин Парфенова. Значит, на этом месте должны быть Парфеновы, такое уж это место, намоленное.
Интересно было бы вообще знать про каждый дом. Я как-то нашла у моей прабабушки телефонную книгу начала века. Там знакомые адреса: арбатские переулки, Сретенка. Какие в этих квартирах сейчас живут люди? Ведь эти дома остались, слава Богу, еще не везде понастроили пакость псевдотурецкую.
Н.Щ.: В вашем родном Питере тем более не все запоганено.
Т.Т.: Зато Питер так обветшал! Никакая подтяжка к 300-летию не помогает. У нас был преступный губернатор, который загубил -- такое! Представляю, как это отзовется ему на том свете.
Н.Щ.: А вы свои поступки сверяете с тем, что может быть на свете другом?
Т.Т.: Сверяю. Потому что жизнь это не только сегодня, но и завтра. Я несколько лет работала в Америке, там половина людей к старости ничего не накопили в душах и мучаются от пустоты.
Н.Щ.: Не накопили в душах, зато накопили в банках. И могут, когда, казалось бы, все позади, ехать вперед, путешествовать.
Т.Т.: Они путешествуют, но зачем? У них ведь не выработаны внутренние инструменты для восприятия истории. Они говорят: какой же это дворец, всего-то два этажа! Этому дворцу, на минуточку, три с половиной тысячи лет, но они хотят дворец как в Диснейленде, такой замок на горе. Поэтому они все время разочарованы.
Они живут жизнью, которой полагается жить. Полагается приучать детей зарабатывать деньги. У них принято, чтобы подросток развозил пиццу. Сколько можно книг прочесть, пока он развозит эту пиццу? Но его поощряют взрослые, и сам он рад, копеечка к копеечке. Так и детство прошло. Потом колледж. Родители платят за обучение в год десятки тысяч долларов, но при этом принято, чтобы он сам зарабатывал на учебники, хотя они копейки стоят. И вот он все свободное время моет посуду в баре. Я своих сыновей, им тогда было 13--14 лет, никогда не отправляла мыть посуду. Они у меня в это время книжки читали, компьютером занимались.
Н.Щ.: Это вам с мальчиками повезло. Другие в свободное время пиво пьют или еще чем похуже занимаются.
Т.Т.: Не знаю, почему некоторых подростков тянет на все плохое. Может, это просто тяга к толпе. Многие делают что-то только потому, что так делают все или так делают в рекламе. По улицам сейчас ходят стайки девушек и пьют пиво из горла: это не вкусно, грязно, без закуски. До того, как так начали пить в рекламных роликах, пиво было уделом мужиков. Они еще воблой по столу так ударяли, чтобы она размякла.
Н.Щ.: А вы умеете рекламе противостоять?
Т.Т.: Наверное, да. Хотя есть люди, не обладающие антирекламным тормозом. У меня в Америке была подруга, редкого ума женщина, так вот она увидела в рекламе чудо-швабру, которая в два счета убирала с полу разбитую банку с горчицей, и загорелась желанием ее купить. Я ей говорю: во-первых, у тебя нет и никогда не будет такой огромной банки горчицы, во-вторых, если ты все-таки ее разобьешь, то сначала уберешь осколки, а потом тряпкой вытрешь грязь. С тобой случиться такое может в лучшем случае раз в жизни. Тогда зачем тебе эта чудо-швабра за 60 долларов? Она отвечает: ты все правильно говоришь, но мне просто необходимо ее купить, ничего не могу с собой поделать.
Н.Щ.: И политики их умеют так себя рекламировать, что люди ничего не могут с собой поделать и идут голосовать.
Т.Т.: В Америке очень много глупостей. Например, политик непременно должен быть моложавым, потому что, как они думают, -- кому он нужен, этот старый хрен? У них же культ вечной юности. Седой политик -- это нонсенс, рано поседевший Клинтон каждый день мыл волосы оттеночным шампунем. И зубов я там не видела никаких, кроме белоснежных. У хороших стоматологов есть два набора протезов: безупречно белые для американцев, и натурально сероватые, даже пятнышки можно заказать -- для европейцев. Еще их политик должен быть спортивным. Спорт относится к культуре. Сообщение в газете: культурная жизнь в нашем городе замерла, потому что стадион закрылся на ремонт.
Я сравниваю их политиков и наших и понимаю, что наши до этого еще не дошли, но чепухи тоже говорят много.
Н.Щ.: У вас политические приоритеты есть?
Т.Т.: Уже давно обозрев поляну, я поняла: чудес не бывает. Как голосовала когда-то за партию реформаторов, так и сейчас буду голосовать. Там, где Гайдар и Чубайс, там я и голосую. Мой отец родился в 17-м году, а умер в 94-м. Он успел увидеть новую жизнь, и я помню, как он радовался, как был счастлив, что дожил до нового режима.
Сейчас модно говорить, что реформаторы не выполнили своих обещаний. Мол, Чубайс обещал, что у каждого будет по две "Волги". И теперь каждый сидит и ждет, когда же подъедут прямо к подъезду эти две "Волги". А самому чего-нибудь сделать? Нет, зачем, Чубайс ведь обещал! И не выполнил обещания, негодяй такой!
Н.Щ.: А должен ли творческий человек заниматься политикой?
Т.Т.: То есть, с кем вы, мастера культуры? Есть времена, когда молчать неправильно. Авторитарный режим стоит за углом. Страна десятилетиями жила в застое и унынии. Я не помню, что было в 70-х. Ну, в 75-м и 76-м у меня дети родились, больше ничего не помню. А сейчас все говорят, что, ну ничего-ничего страшного не было.
Н.Щ.: Это нормально, наверное: что пройдет -- то будет мило.
Т.Т.: Я бы построила заповедник под названием "Советский Союз", чтобы там было все так, как было на самом деле. Экстремальный туризм -- для тех, кто все быстренько забыл. Там будет столовая, в которой дают "котлету с томатной подливой", такой удар по печени, а в аптеках нет ничего, кроме аллохола и просроченного цитрамона. В магазинах продавщицы на ваш вопрос: "Извините, а у вас рис есть?" -- отвечают не поворачивая головы: "Все перед вами! Глаз, что ли, нету?" А перед вами рис-сечка, из которого даже каша получается невкусной. В сельпо пахнет затхлым хлебом и продается карамель и резиновые сапоги. Непременно надо подружиться с мясником и доставать ему билеты в Театр на Таганке. В случае дружбы с председателем профкома вы будете счастливым обладателем болгарского шампуня "Орех", название которого, от большого желания иметь что-то импортное, будет читаться в латинской транскрипции как "опекс". "В банке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела", помните, у Окуджавы? Это интеллигентская примета того времени: роза в банке из-под пива.
Н.Щ.: Вам есть с чем сравнивать. А что может быть аргументом для тех, кто не помнит очередей за докторской колбасой и сапог по талонам?
Т.Т.: Есть такие старухи, которые все время говорят исключительно про свои болезни. Завидя мало-мальски молодого человека, тут же начинают причитать: "Ох, сынок, ты здоровье береги! Здоровье -- это самое главное!" А как этот роскошный цветущий молодой человек может думать про здоровье? Ему есть еще о чем более интересном думать. Так вот я, наверное, как та старушка, мучающая молодежь заботами о здоровье, говорю молодым: "Деточка, обязательно сходи на выборы, от этого твое будущее зависит".
Писательница и ведущая программы "Школа злословия" Татьяна Толстая на самом деле злословить не любит. Ей повезло: вместо того чтобы осуждать, она обладает даром кинематографично описывать людей и предметы.Наталья Щербаненко: Татьяна Никитична, что для вас дом?
Татьяна Толстая: Это место, где есть плита.
Н.Щ.: Чтобы готовить или разогревать?
Т.Т.: Чтобы сосиску сварить. Еще мне надо, чтобы можно было курить и кофе пить. Все остальное -- не важно. И вообще, где бы я ни приземлилась, тут же начинаю вокруг разводить горы мусора.
Н.Щ.: Из чего мусор складывается?
Т.Т.: Из книг, которые я читаю, причем их сразу несколько; из журналов, из записных книжек; из каких-то инструкций, как лекарство принимать или принтером пользоваться; из бумажек, на которых я записываю чей-то телефон, а чей -- теперь неизвестно. Вот я сегодня бусы сняла, серьги -- они будут валяться, а завтра я буду их искать. Ну и компьютер, конечно.
Н.Щ.: Вы компьютерный человек?
Т.Т.: Да, вполне.
Н.Щ.: Просто обычно писатели говорят: дескать, безликая машина отвлекает их от общения с кем-то свыше.
Т.Т.: Общение с кем-то свыше происходит независимо от того, выводишь ли ты буквы на бумаге или нажимаешь клавиши на клавиатуре.
Н.Щ.: А вас не отвлекает весь этот мусор на столе?
Т.Т.: Если бумаги лежат стопочкой, то их нет в моем поле зрения. Все нормальные люди создают бардак на рабочем месте. В Америке даже нанимают специальных людей -- их называют "разбиратели столов", -- которые за 300 долларов в час все организуют: вот тут у нас лежат скрепки, тут дырокол, тут исходящие документы. А как мне разобраться со своими бумагами? Например, получаю я приглашение на какую-то конференцию в Соединенные Штаты. Конференция будет в 2005 году и, заметьте, в одиннадцать часов утра. В какую стопочку я должна поместить это приглашение? В стопочку под названием "будущее", или "мне заплатят пятьсот долларов", или "США"? Я могу записать в календарную книжечку, но к тому времени, как наступит 2005 год, я эту книжку сто раз потеряю или поменяю на новую, красивенькую.
Вообще-то, к планированию надо приучаться, хотя это и создает невроз.
Н.Щ.: Когда планы рушатся, вы расстраиваетесь?
Т.Т.: Редко, потому что обычно план начинает рушиться медленно и издалека, успеваешь приспособиться. Не люблю, когда рушится план "никуда не пойти", например.
Н.Щ.: Вы приспосабливаемый человек?
Т.Т.: Да, в чужие монастыри хожу легко и своих уставов никогда не беру.
Некоторые вещи я рассматриваю с холодной злобой, масса людей вызывают у меня неприязнь. Но эти люди неизбежны. Скажем, в "Школе злословия" не всегда бывают приятные люди. Несколько часов я нахожусь в контакте с таким человеком: в другой ситуации просто встала бы и ушла, но поскольку необходимо быть рядом, я стараюсь извлекать для себя что-то полезное. Нет ведь ни одного человека, который был абсолютно черным или белым. Драма человеческого бытия в том, что человек одновременно плох и хорош, его раздирает между двумя полюсами. Выбор существует каждую секунду, человек -- это жертва игры, стихии, неверия, собственной слабости. Мне неинтересно говорить о том, что вот тот-то такой-то негодяй -- мне интересны типы ловушек, в которые попадаются люди. Важно, насколько человек правдив, мы ведь не откровенности хотим, а искренности.
Н.Щ.: Следуя названию программы "Школа злословия", вы можете сказать в лицо то, что в обычной ситуации прозвучит обидно?
Т.Т.: Не знаю. Кстати, не надо понимать название программы как руководство к действию. Почти все зрители обращают внимание на слово "злословие", но совсем не замечают слова "школа". Отчего это происходит? Оттого, что люди хотят либо осудить нас, ведущих, либо позлословить сами. Потому что люди в большинстве своем садисты и ханжи.
Н.Щ.: Вы с Дуней Смирновой ударение на каком слове в названии программы делаете?
Т.Т.: Для нас это точно школа, а что это для людей -- никогда точно не знаешь. Все каналы до единого находятся в глубочайшем заблуждении на счет своего зрителя. Ну почему кто-то вообразил, что канал "Культура" смотрит только интеллигенция? Нас смотрят электрики, сантехники, гардеробщицы: мы с ними сталкиваемся по жизни, они нас узнают, а значит, они смотрят "Культуру".
Н.Щ.: А вы с народом часто общаетесь?
Т.Т.: А как же? Я же хожу по улицам, в метро езжу. Моя машина -- это "поймал кого-нибудь".
Н.Щ.: Привыкли, что на вас оборачиваются?
Т.Т.: Не люблю, когда меня замечают, но потеря шапки-невидимки после появления на экране -- это естественно. Я и сама по природе человек наблюдательный. Например, стоит за лотком продавщица, сосисками торгует или мороженым, а на руках у нее такие обрезанные перчатки, и торчат замерзшие пальцы, ужасные на морозе. За этими пальцами -- целая жизнь. Или бывают такие старухи: они брови себе рисуют. Смотришь на нее и думаешь: покрась волосы, не надевай эти тапки, смотри, подол весь забрызган! А она, поскольку подслеповата, в полутьме навела себе неровно эти черные брови... Жалко такого человека.
Н.Щ.: Когда я стою в кассе, всегда смотрю, что у кого в тележке лежит. И думаю, на какой кухне, рядом с каким мужем, детьми и хомячками вот эта женщина будет резать эту колбасу и жарить вот эти замороженные биточки. Но многие считают, что это неприлично, что не надо смотреть в чужие сумки.
Т.Т.: Почему не надо? Это ханжество так считать. В этих корзинах -- целая жизнь. Вот я вижу, что женщина покупает крабовые палочки. Наверное, думаю, для салата. Положит ли она горошек или забудет, волнуюсь я. Язык так и чешется спросить: а вы одно яйцо на пачку кладете или два?
Продукты и вещи -- живые существа, с малюсенькими душами. Предметы, как и люди, бывают разными: бывают нахальные предметы, предмет-идиот или предмет-очаровашка. Вот, например, эта пепельница -- наглая претензия дешевого дутого стекла на то, что он благородный хрусталь.
Н.Щ.: Как вы книги покупаете?
Т.Т.: Есть несколько авторов, которые должны быть рядом все время. Мне важно собрать весь XIX век русской литературы, весь серебряный век, отдельные вещи сквозь век XX. Хорошо иметь собрания сочинений классиков, потому что самое любопытное там письма, примечания. Очень люблю читать примечания. Я в Питере одеваюсь у Татьяны Парфеновой, ее модный дом находится на Невском, 53. Недавно я прочитала в примечаниях к дневникам Михаила Кузмина, что в начале XX века буквально в соседнем доме был колбасный магазин Парфенова. Значит, на этом месте должны быть Парфеновы, такое уж это место, намоленное.
Интересно было бы вообще знать про каждый дом. Я как-то нашла у моей прабабушки телефонную книгу начала века. Там знакомые адреса: арбатские переулки, Сретенка. Какие в этих квартирах сейчас живут люди? Ведь эти дома остались, слава Богу, еще не везде понастроили пакость псевдотурецкую.
Н.Щ.: В вашем родном Питере тем более не все запоганено.
Т.Т.: Зато Питер так обветшал! Никакая подтяжка к 300-летию не помогает. У нас был преступный губернатор, который загубил -- такое! Представляю, как это отзовется ему на том свете.
Н.Щ.: А вы свои поступки сверяете с тем, что может быть на свете другом?
Т.Т.: Сверяю. Потому что жизнь это не только сегодня, но и завтра. Я несколько лет работала в Америке, там половина людей к старости ничего не накопили в душах и мучаются от пустоты.
Н.Щ.: Не накопили в душах, зато накопили в банках. И могут, когда, казалось бы, все позади, ехать вперед, путешествовать.
Т.Т.: Они путешествуют, но зачем? У них ведь не выработаны внутренние инструменты для восприятия истории. Они говорят: какой же это дворец, всего-то два этажа! Этому дворцу, на минуточку, три с половиной тысячи лет, но они хотят дворец как в Диснейленде, такой замок на горе. Поэтому они все время разочарованы.
Они живут жизнью, которой полагается жить. Полагается приучать детей зарабатывать деньги. У них принято, чтобы подросток развозил пиццу. Сколько можно книг прочесть, пока он развозит эту пиццу? Но его поощряют взрослые, и сам он рад, копеечка к копеечке. Так и детство прошло. Потом колледж. Родители платят за обучение в год десятки тысяч долларов, но при этом принято, чтобы он сам зарабатывал на учебники, хотя они копейки стоят. И вот он все свободное время моет посуду в баре. Я своих сыновей, им тогда было 13--14 лет, никогда не отправляла мыть посуду. Они у меня в это время книжки читали, компьютером занимались.
Н.Щ.: Это вам с мальчиками повезло. Другие в свободное время пиво пьют или еще чем похуже занимаются.
Т.Т.: Не знаю, почему некоторых подростков тянет на все плохое. Может, это просто тяга к толпе. Многие делают что-то только потому, что так делают все или так делают в рекламе. По улицам сейчас ходят стайки девушек и пьют пиво из горла: это не вкусно, грязно, без закуски. До того, как так начали пить в рекламных роликах, пиво было уделом мужиков. Они еще воблой по столу так ударяли, чтобы она размякла.
Н.Щ.: А вы умеете рекламе противостоять?
Т.Т.: Наверное, да. Хотя есть люди, не обладающие антирекламным тормозом. У меня в Америке была подруга, редкого ума женщина, так вот она увидела в рекламе чудо-швабру, которая в два счета убирала с полу разбитую банку с горчицей, и загорелась желанием ее купить. Я ей говорю: во-первых, у тебя нет и никогда не будет такой огромной банки горчицы, во-вторых, если ты все-таки ее разобьешь, то сначала уберешь осколки, а потом тряпкой вытрешь грязь. С тобой случиться такое может в лучшем случае раз в жизни. Тогда зачем тебе эта чудо-швабра за 60 долларов? Она отвечает: ты все правильно говоришь, но мне просто необходимо ее купить, ничего не могу с собой поделать.
Н.Щ.: И политики их умеют так себя рекламировать, что люди ничего не могут с собой поделать и идут голосовать.
Т.Т.: В Америке очень много глупостей. Например, политик непременно должен быть моложавым, потому что, как они думают, -- кому он нужен, этот старый хрен? У них же культ вечной юности. Седой политик -- это нонсенс, рано поседевший Клинтон каждый день мыл волосы оттеночным шампунем. И зубов я там не видела никаких, кроме белоснежных. У хороших стоматологов есть два набора протезов: безупречно белые для американцев, и натурально сероватые, даже пятнышки можно заказать -- для европейцев. Еще их политик должен быть спортивным. Спорт относится к культуре. Сообщение в газете: культурная жизнь в нашем городе замерла, потому что стадион закрылся на ремонт.
Я сравниваю их политиков и наших и понимаю, что наши до этого еще не дошли, но чепухи тоже говорят много.
Н.Щ.: У вас политические приоритеты есть?
Т.Т.: Уже давно обозрев поляну, я поняла: чудес не бывает. Как голосовала когда-то за партию реформаторов, так и сейчас буду голосовать. Там, где Гайдар и Чубайс, там я и голосую. Мой отец родился в 17-м году, а умер в 94-м. Он успел увидеть новую жизнь, и я помню, как он радовался, как был счастлив, что дожил до нового режима.
Сейчас модно говорить, что реформаторы не выполнили своих обещаний. Мол, Чубайс обещал, что у каждого будет по две "Волги". И теперь каждый сидит и ждет, когда же подъедут прямо к подъезду эти две "Волги". А самому чего-нибудь сделать? Нет, зачем, Чубайс ведь обещал! И не выполнил обещания, негодяй такой!
Н.Щ.: А должен ли творческий человек заниматься политикой?
Т.Т.: То есть, с кем вы, мастера культуры? Есть времена, когда молчать неправильно. Авторитарный режим стоит за углом. Страна десятилетиями жила в застое и унынии. Я не помню, что было в 70-х. Ну, в 75-м и 76-м у меня дети родились, больше ничего не помню. А сейчас все говорят, что, ну ничего-ничего страшного не было.
Н.Щ.: Это нормально, наверное: что пройдет -- то будет мило.
Т.Т.: Я бы построила заповедник под названием "Советский Союз", чтобы там было все так, как было на самом деле. Экстремальный туризм -- для тех, кто все быстренько забыл. Там будет столовая, в которой дают "котлету с томатной подливой", такой удар по печени, а в аптеках нет ничего, кроме аллохола и просроченного цитрамона. В магазинах продавщицы на ваш вопрос: "Извините, а у вас рис есть?" -- отвечают не поворачивая головы: "Все перед вами! Глаз, что ли, нету?" А перед вами рис-сечка, из которого даже каша получается невкусной. В сельпо пахнет затхлым хлебом и продается карамель и резиновые сапоги. Непременно надо подружиться с мясником и доставать ему билеты в Театр на Таганке. В случае дружбы с председателем профкома вы будете счастливым обладателем болгарского шампуня "Орех", название которого, от большого желания иметь что-то импортное, будет читаться в латинской транскрипции как "опекс". "В банке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела", помните, у Окуджавы? Это интеллигентская примета того времени: роза в банке из-под пива.
Н.Щ.: Вам есть с чем сравнивать. А что может быть аргументом для тех, кто не помнит очередей за докторской колбасой и сапог по талонам?
Т.Т.: Есть такие старухи, которые все время говорят исключительно про свои болезни. Завидя мало-мальски молодого человека, тут же начинают причитать: "Ох, сынок, ты здоровье береги! Здоровье -- это самое главное!" А как этот роскошный цветущий молодой человек может думать про здоровье? Ему есть еще о чем более интересном думать. Так вот я, наверное, как та старушка, мучающая молодежь заботами о здоровье, говорю молодым: "Деточка, обязательно сходи на выборы, от этого твое будущее зависит".
НАТАЛЬЯ ЩЕРБАНЕНКО
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
