17.03.2008 01:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2008 года: "Казни по заданию родины"

В уничтожении европейских евреев участвовали около 200 тыс. немцев и их пособников. Портреты палачей, нарисованные Джонатаном Литтеллом, складываются в шокирующую картину: большинство тех, кто по приказу национал-социалистического режима совершал преступления, не были ни садистами, ни психопатами. Они были совершенно нормальными людьми.Недостатка в свидетелях не было. Вряд ли найдется другое крупное кровопролитие, о котором сохранилось бы столько документов. Расстрелы в Бабьем Яру начались в понедельник, 29 сентября 1941 года — в день Йом Киппура, еврейского праздника примирения.
В воспоминаниях Макса Ауэ, офицера СС, 1913 года рождения, этот день тоже занимает важное место. Джонатан Литтелл описывает его в своем монументальном, по мнению многих — жутком романе «Благонамеренные». На самом деле никакого Макса Ауэ не существовало. Но то, что он видит и творит, было на самом деле..
29 сентября 1941 года. Десятью днями раньше немцы вошли в Киев.
Было холодно, осень началась в тот год очень рано. Бесконечными колоннами по дороге из города на запад брели евреи, гонимые оккупантами. Вид у них был жалкий, многие тянулись за телегами, в которые впряжены были исхудавшие клячи. Эсэсовец Ауэ, плод писательской фантазии Литтелла, видел перед собой почти одних лишь стариков и детей.
Толпа казалась вполне мирной, хотя и встревоженной. Но, во всяком случае, послушной. Во избежание паники немцы распространили слух: евреев будут отправлять в Палестину, но сначала соберут в гетто или отвезут в Германию, где заставят работать. Максу Ауэ тогда пришла мысль: «Можно напомнить им, что немцы уже занимали Киев в 1918 году, и тогда украинцы доверяли Германии и связывали с ней надежды — напрасные, как выяснилось».
Когда поднимались порывы резкого ветра, издалека слышались слабые щелчки, напоминавшие треск сучьев. Но, как ни странно, большинство евреев на них не обращали внимания. Многие распевали псалмы, мало кто пытался бежать.
Неожиданно взору Ауэ открылся большой овраг примерно 50 м шириной, а глубиной — метров 30. Он тянулся на многие километры, и по дну его журчал маленький ручеек — отсюда и название «бабий овраг».
Евреи, которые до этого вели себя тише воды, ниже травы, вскрикнули от ужаса. Украинские пособники эсэсовцев гнали их вниз по обрыву и заставляли ложиться на трупы или рядом с ними. После этого расстрельная команда, медленно шагая вдоль горы трупов, палила каждому в затылок.
За полтора дня немцы расстреляли 33 771 еврея. Украинка Ирина Хорошунова написала тогда в своем дневнике: «Знаю только одно: происходит что-то жуткое, что-то невероятное, непостижимое, чего ни понять, ни объяснить невозможно».
Чем не материал для большого романа, «Войны и мира» ХХ века? Или же Джонатан Литтелл, 40-летний франкоамериканец еврейского происхождения, создал исторический порнороман? История убийцы Макса Ауэ, сухо и бесстрастно рассказанная от первого лица, неожиданно нашла огромный спрос во Франции, Италии и Испании. И в Германии эта книга объемом 1388 страниц сразу заняла одно из первых мест в списке бестселлеров, публикуемом в журнале Spiegel. И это несмотря на то, что большинство критиков приняло ее в штыки.
«Жертвам уже много раз давали высказаться, — объясняет свой замысел Джонатан Литтелл. — Мне хотелось, чтобы услышали другую сторону». Историк Саул Фридлендер отмечает впечатляющую точность, с которой Литтелл рассказывает о трагедии в Бабьем Яру. Его описание отдает канцелярской скрупулезностью. Чувство такое, что стиль повествования скован шоком от пережитого. Ужас подавлен, но не понят, казнь превращается в банальность. У Макса Ауэ в ответ на это лишь солдатская поговорка: «Война войной, а шнапс шнапсом». Это одна из тех тривиальностей, которые в его устах звучат провокационно.
Понять, постичь, объяснить. То, что не удается Ирине Хорошуновой и от чего она приходит в отчаяние, не удается, кажется, и Литтеллу.
Глубинная мотивация надзирателей и палачей остается в романе «Благонамеренные» неразгаданной тайной. Литтелл попытался исследовать, «как изнутри ощущается преступное деяние», размышляет газета Die Zeit. Но, по ее мнению, роман не поднимается выше «окопного китча, псевдодокументального триллера и облагороженного порно».
«Книга ужасов, полная сцен, вызывающих отвращение, притом банальных, жестоких и непристойных, — отмечает в Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung ее литературный критик, прежде чем он приходит к выводу: — Литтеллу удалось добиться того, что прошлое причиняет читателю почти физическую боль». А газета taz отметила: «Вот что точно не удалось, так это характеры героев».
На единственном выступлении писателя перед общественностью в Берлине немецко-французский политик и интеллектуал Даниэль Кон-Бендит спросил Литтелла, какие у того были ощущения, когда он столь подробно описывал массовые казни, буквально погружаясь по щиколотку в кровь жертв. Автор невозмутимо ответил: когда пишешь, труп есть всего лишь «грамматическая форма» — как для преступника жертва в момент убийства есть просто предмет.
Литтелл с редким для писателя напором ищет ответ на вопрос: «Почему люди убивают, почему даже те, у кого на совести много жизней, иногда выглядят как обычные люди». Бесстрастность описания для него — ключ ко всему, а психика убийцы ему не важна. Потому образ Макса Ауэ остается продуктом чистой фантазии, прототипа которого в действительности никогда не существовало. Сам Ауэ говорит: «Все равно никому нет дела до того, что творилось у меня в голове. Наша система, наше государство нисколько не интересовались тем, что думали исполнители его приказов. Ему было безразлично, убивал ли ты евреев потому, что ненавидел, или ради карьеры, или оттого, что это в известной мере даже доставляло удовольствие».
Ауэ не садист, он даже не антисемит, у него нет ненависти к евреям. Литтелл отстаивает точку зрения, диаметрально противоположную тезису Даниэля Голдхагена, считавшего, что немцы были в массе своей прирожденными юдофобами. А у Литтелла холокост включен в универсальный контекст, связывающий всех людей.
Когда жестокость становится не только возможной, но и будничной, потому что организует и благословляет ее государство, возможным становится любое насилие. Ауэ это знает: «Настоящая опасность — особенно в смутные времена — это обычные люди, из которых государство и состоит. Настоящая опасность для людей — это я, это вы».
В этом парадоксальность и отталкивающая правда книги: несмотря на некие психопатические черты, инцест и убийство матери, которыми Литтелл «награждает» Макса Ауэ, этот невероятный герой считает себя самым нормальным из обычных людей. И холокост в глазах Литтелла не более чем один из — правда, выдающихся — образчиков человеческой жестокости. А резерв потенциальных мясников неисчерпаем. Для выполнения грязной работы совершенно не обязательно искать извращенцев.
Спрашивается, почему так сложилось? Чем движимы убийцы? Какие внутренние переключатели срабатывают, когда приветливый семьянин, по вечерам играющий на пианино, утром отправляет евреев в газовые печи? С 1945 года эти темы мучают политиков и ученых. И за многие десятилетия взгляды на этот вопрос многократно менялись.
Некоторые из ответов отражали желание снять ответственность с немецкого общества, а не прояснить проблему.
В 1950-е годы аналитики склонялись к тому, что команду на «радикальное решение еврейского вопроса» давали немногочисленные главные военные преступники из ближайшего окружения Адольфа Гитлера. А исполняли ее психопаты-убийцы из гестапо и СС. Успокоительное послание заключалось в том, что преступления совершали монстры, а не обычные люди.
После процесса над Адольфом Эйхманном в 1961 году общественность перестала интересоваться преступниками-монстрами. Эйхманн организовывал транспортировку евреев из Западной и Центральной Европы в лагеря уничтожения. Перед судом же предстал безвольный бюрократ, лишь выполнявший приказы. Истребление евреев выглядело как массовое убийство, доведенное до промышленных масштабов и организованное какими-то абстрактными, безликими структурами.
В эту логику вписывалось и то, что в Германии за эти преступления было осуждено всего 6,5 тыс. человек.
Но в начале 1990-х пришло новое поколение историков, родившихся после войны. Вооружившись свежим взглядом и обретя доступ к архивам Восточной Европы, во времена «железного занавеса» остававшимся вне досягаемости, они принялись искать преступников.
Успех Голдхагена, топорные тезисы которого в 1996 году привлекли внимание мировой общественности, окрылил ученых. С тех пор опубликовано несметное количество книг, статей и тематических сборников.
Конца исследованиям пока не видно. Однако сегодня достойными полемики оказались почти все положения, считавшиеся прежде бесспорными.
— «Преступники — это кучка садистов?» Специалисты считают, что число патологических случаев среди преступников не превышало десяти процентов, то есть было в пределах нормы.
— «Холокост — убийство в промышленном масштабе?» Да, но около половины из почти 6 млн убитых евреев встретили смерть за пределами лагерей уничтожения — Освенцима, Треблинки, Солибора, Майданека, Хелмно и Бельжеца. Они были забиты до смерти, застрелены, погибли от голода или болезней, вызванных условиями жизни в гетто. Свыше миллиона евреев из гражданского населения были убиты, сожжены, расстреляны только в Восточной Европе.
— «Преступники лишь выполняли приказы?» До сих пор не известно ни одного случая, когда кто-либо пострадал или тем более расстался с жизнью, отказавшись исполнять приказ начальства. Напротив, доказано, что немецкие чиновники угодливо предвосхищали приказы Гитлера и настаивали на истреблении евреев в Восточной Европе.
— «Причина убийств в антисемитизме?» Без ненависти к евреям холокост был бы невозможен. Однако его многочисленные «исполнители» использовали государственную доктрину Третьего рейха как предлог для самообогащения на «Диком Востоке».
На сегодняшний день проанализирована деятельность лишь немногих из более чем 100 батальонов полиции, большая часть дивизий вермахта исследованиями охвачена не была. Очевидно одно: каждый исследовательский проект выявляет новых преступников. Одухотворенные разработчики планов, безжалостные командиры, трусливые «пособники», случайные убийцы… Зло было не просто антиподом добра, оно не всегда было банальным и представало, как дьявол в Ветхом Завете, во множестве разных воплощений.
Дитер Поль из Института современной истории считает, что «подготавливали и осуществляли массовые убийства, а также способствовали им» как минимум 200 тыс. немцев и австрийцев. Это были сотрудники концентрационных лагерей, члены СС, гестаповцы, солдаты вермахта, а также чиновники, лишавшие восточноевропейских евреев возможности выживать.
В их число входили и такие личности, как незатейливый «фольксдойче» (этнический немец, живший за пределами Германии) Альфонс Гетцфрид, откомандированный в Майданек в начале ноября 1943 года и за один день расстрелявший 500 евреев.
Из этой же когорты был и Амон Гетц, комендант концентрационного лагеря Плашов под Краковым, известный по «Списку Шиндлера», без разбора стрелявший по узникам с веранды своей виллы.
Им под стать был и майор Вильгельм Трапп, командовавший 101-м резервным полицейским батальоном, разразившийся слезами после того как отдал приказ уничтожить еврейских женщин, детей и стариков в Йозефове под Варшавой.
Между собой эти люди имеют так же мало общего, как и с другими нацистскими преступниками, — таков один из выводов историков, вызывающий определенное беспокойство. Исследователи встречаются как с людьми, входившими в нацистскую партию, так и с теми, кто в нее не вступал — с мужчинами и женщинами, с полицейскими, взросление которых происходило в Третьем рейхе, равно как и с чиновниками, выросшими в кайзеровской империи, с пролетариями и выпускниками университетов.
Немцами (и австрийцами) круг преступников также не ограничивался. По оценкам Поля, примерно половина из них — иностранцы. Отряды СС и полиции регулярно привлекали украинских, латышских или других местных полицейских и помощников к своему кровавому промыслу. Пример тому — 120 советских военнопленных, вместе с несколькими десятками солдат СС убивших в лагере Треблинка около 850 тыс. евреев.
Результаты этих исследований вряд ли позволяют сделать вывод, что вина немцев за происшедшее не столь уж велика. Такое «разделение труда» лишь подчеркивает, что Германия возвела уничтожение евреев в ранг государственной задачи. Но она повсеместно встречала в этом содействие. «Ни одна возрастная группа, ни одна социальная или этническая общность, ни одна религиозная конфессия не проявила стойкости перед искушением терроризмом», — такой вывод делает один из ведущих исследователей нацистских преступлений Герхард Пауль.
Значит, не существует и единого объяснения, почему на просторах между Ригой и Одессой совершенно нормальные люди грузовиками отправляли узников к местам массовых казней, а там выстрелом в затылок убивали женщин и детей или заполняли газовые камеры «Циклоном Б».
«Такое поведение обусловлено внешними обстоятельствами», — говорит Курт Шримм, прокурор и руководитель Центрального отдела расследования нацистских преступлений земельного управления юстиции Людвигсбурга, который с 1958 года координирует уголовное преследование нацистских преступников. По его мнению, даже фанатично настроенные антисемиты нуждались в определенной среде, которую создал Третий рейх, чтобы они могли в лучшем виде проявить свою ненависть к евреям.
Это может объяснить, почему многие тысячи людей после заката Третьего рейха в одночасье прекратили казнить и убивать — и больше никогда не впадали в рецидив. Подавляющая часть из них продолжала жить, будто ничего особенного в их жизни не случалось. Нетронутые прокурорами, они участвовали в восстановлении страны, обзавелись семьями.
Из этого многие исследователи делали вывод, что бывшие эсэсовцы, полицейские и военные вытеснили из своего сознания чувство вины.
Специалист по социальной психологии Харальд Вельцер объясняет это иначе. Он считает, что преступники вовсе не испытывали чувства вины. Поэтому лишь немногие из них в зале суда проявили раскаяние. Вельцер указывает, что людям свойственно жить в придуманном ими мире. Они истолковывают происходящее в соответствии с «нормативной шкалой ценностей», помогающей им принимать решения. Исследователь считает, что национал-социалистам удалось ощутимо сдвинуть эту шкалу еще до того, как замысел об уничтожении евреев начали претворять в жизнь. Адольф Гитлер, полагает социопсихолог, уже в тридцатые годы убедил большое количество немцев в существовании «еврейского вопроса», который якобы необходимо было каким-то образом решить.
И действительно, такая точка зрения подкрепляется многочисленными доказательствами. Еще 1 апреля 1933 года, когда нацисты призвали к бойкоту еврейских лавочников, перед магазинами вспыхивали споры и даже драки, потому что многие из неевреев были возмущены. Однако пятью с половиной годами позднее можно было наблюдать совершенно иную картину.
В так называемую «Хрустальную ночь», с 9 на 10 ноября 1938 года, во многих городах Германии отряды СА поджигали синагоги и убили в общей сложности около 100 евреев. Это был крупнейший погром в немецкой истории со времен средневековья, однако, как отмечали в кельнском гестапо, протест немецкой общественности относился лишь к самой «форме борьбы с еврейством».
В предшествовавшие этому годы нацистская пропаганда непрестанно представляла евреев как людей низшей расы, представлявших опасность для немецкого сообщества. Их выдворяли из спортивных обществ, за интимную связь с неевреями они могли оказаться в тюрьме; их вынуждали уходить с государственной службы, им запрещалось вывешивать немецкий флаг. Действительность подтверждала верность идеологии: евреи оказались изолированы от жизни общества и воспринимались как чужие.
Такое отношение еще нельзя приравнивать к готовности убивать, однако благодаря изоляции внутренний порог допустимого существенно снизился.
Апофеоз изменений в массовом сознании описан писателем Примо Леви в эпизоде, который он пережил, будучи узником Освенцима. Он был прикомандирован к врачу СС. Со слов Леви, доктор бросил на него взгляд, «каким обычно обмениваются два живых существа, разделенные стеклянной стенкой аквариума и живущие в разных стихиях».
Серьезность «революции сознания» характеризуется результатами опроса, проведенного американцами осенью 1945 года в своей оккупационной зоне. 20% опрошенных заявили, что солидарны с Гитлером в вопросах обращения с евреями, еще 19% считали его политику в отношении еврейского населения принципиально верной, хотя и излишне жесткой.
По оценкам историка Фридлендера, Гитлер видел себя «спасителем от евреев». Он считал евреев олицетворением зла, которое во имя мира следует уничтожить. Поэтому, как в 1923 году он признался одному журналисту, уничтожение евреев — «наилучшее решение» проблемы. Невозможное, однако, потому, что «если мы это осуществим, весь мир набросится на нас, вместо того чтобы отблагодарить, что он на самом деле и должен был бы сделать». Поэтому Гитлер стремился вынудить немецких евреев покинуть страну.
Как бы то ни было, уже в 1930-е годы в СС и гестапо формировалось ядро убежденных «борцов за идею», которые впоследствии осуществили большинство массовых убийств. В частности, в рядах десятков тысяч солдат СС, служивших в концентрационных лагерях.
Не все они были изначально готовы убивать евреев. В лагере Дахау комендант Теодор Эйке систематически муштровал и унижал своих людей. В частности, обучение в Дахау проходил Рихард Бэр, впоследствии ставший комендантом Освенцима, а также Мартин Вейс и Йозеф Крамер, руководившие лагерем смерти в Майданеке и концентрационным лагерем Берген-Бельзен.
Когда в Дахау проводились «курсы молодых надсмотрщиков», узникам приходилось особенно тяжело. Старослужащий солдат СС брал новичка с собой на так называемый обход. Узников заставляли выйти из строя, затем раздавались команды: «Встать! Лечь! Встать! Лечь!» Через определенное время «тренер» указывал на одного из узников и подавал новобранцу команду: «Пни его в живот!» Как сообщает один из выживших узников, в девяти случаях из десяти новичок приходил в ужас и отказывался выполнять приказ. Пока он не подчинялся, на него оказывали давление: «Что, увидел еврейскую свинью и наложил в штаны? И ты хочешь быть солдатом фюрера? Мерзкий трус!»
В основном к организации национал-социалистов примыкали те, кто имел повышенную склонность к насилию, а таковых после Первой мировой с ее горами трупов и после Веймарской республики с тысячами жертв политического террора было, вероятно, больше, нежели в цивилизованные времена.
Как иначе объяснить, что в 1932 году более трети немцев отдали свои голоса за НСДАП — партию, приверженцы которой жестоко убивали инакомыслящих, за что к тому же прилюдно получали поддержку своего руководства?
Окончание в следующем номере.