Архивная публикация 2007 года: "«Лозунг века – «развлекая, поучай!»"
Figaro получил «Золотую маску» как лучший мюзикл, но его режиссеру-номинанту — Дмитрию Белову — «Маску» не дали. Эту премию жюри вообще решило не присуждать в номинации «Лучшая работа режиссера в оперетте/мюзикле».Дмитрий Белов родился в 1964 году в Москве, окончил режиссерский факультет Санкт-Петербургской государственной консерватории. Режиссерскую карьеру начал в Свердловском государственном академическом театре музыкальной комедии (оперетта «Остров Тюлипатан» и мюзикл «В джазе только девушки»). Преподавал в Екатеринбургском государственном театральном институте, стажировался в Большом театре, где в 2002-м поставил оперу Римского-Корсакова «Снегурочка», которая до сих пор в репертуаре театра.
Ставил оперы «Свадьба Фигаро» (1996), «Так поступают все женщины» (1997), оперетты «Ночь в Венеции» (1996), мюзиклы «Женитьба Бальзаминова» (1993) и др. Участвовал в создании мюзиклов «Метро» (1999), «Собор Парижской Богоматери» (2002) и «Ромео и Джульетта» (2004), а также в постановке «Рождественских встреч с Аллой Пугачевой» (2001).
— Обидно?
— Я рад за спектакль, за команду: нам удалось вернуть достоинство жанру. С моей стороны это жест благодарности Театру музыкальной комедии в Екатеринбурге, в котором я начинал. Что касается премии за режиссуру, то у меня свой взгляд на это решение. На церемонии вручения «Золотой маски» польский режиссер Кристиан Лупа сказал, что ему очень приятно давать награду за новации в русском театре. Но, как видите, жюри не склонно оценивать новации в работе режиссера, предпочитая правильную, ровную, выверенную профессиональную работу. Для меня это некий знак, подтверждающий, что есть куда двигаться. Совсем недавно я обнаружил, что сама работа над спектаклем для меня гораздо важнее, чем его жизнь после премьеры, которая или расстраивает, если что-то не сложилось, или уводит куда-то в сторону, расслабляет. Внимание «Маски» важно для ощущения того, что ты являешься частью современного театрального процесса. Это первое. И второе — меня заметили, и это может обернуться интересными перспективами в работе.
— В откликах на Figaro весь спектр эмоций: от восторга до шока. И жанр необычный — remix-опера.
— Современный театр так связан с масc-медиа, что от брендирования никуда не деться: нужно придумать что-то красивое, неординарное для упаковки товара. Вместе с тем нельзя обманывать ожидания зрителей — упаковка должна отражать содержимое. Remix-опера — это соединение двух разных направлений, жанров, то есть новая межстилевая история. Слово remix дает нам повод говорить о главном: о ритме, который и в слове, и в музыке — знак времени. Можно «вытащить» этот ритм и из классики. Но чтобы преодолеть пропасть между днем нынешним и днем минувшим, нужна либо сумасшедшая энергетика выдающегося дирижера, либо заряженный коллектив музыкантов.
— Вы пошли другим путем.
— Да, я выбрал другой способ — ритмическая переаранжировка, что, кстати, вполне в русле классической традиции. Remix-опера — это некий гибрид современной культуры танцпола и салонной культуры века XVIII — века Просвещения и классицизма. Мы даже вооружились лозунгом этого века: «Развлекая, поучай!»
— А провинциальным артистам удалось поймать эту идею?
— Когда я только затевал этот проект, то прекрасно понимал, что делать его в Москве — полное безумие. Потому что представить его на академической сцене невозможно. И пошел по проторенному бродвейскому пути: мюзикл ставится в провинции, обкатывается там, потом показывается в Лондоне и лишь после этого — в Нью-Йорке, который для них — пуп земли. Я решил сделать экспериментальную работу в Екатеринбурге, с музыкальным театром которого у нас давние отношения: обкатать нашу модельку и только потом предложить ее московским продюсерам. И вдруг вокруг постановки поднимается невероятный шум, и «Золотая маска» выдвигает эксперимент сразу по семи номинациям... Не ожидал.
— Вы провели на редкость удачный кастинг среди непрофессиональных артистов. Пригодился опыт работы в успешных «Метро» и «Соборе Парижской Богоматери»?
— Да, мы это уже проходили. Для постановки нам нужны были люди, не скованные законами театральных мастодонтов. Но человек с улицы не споет Моцарта. Мы взяли студентов Екатеринбургского джазового колледжа, достаточно серьезного заведения, с высоким уровнем преподавания. А им навстречу выдвинули профессиональных актеров из Театра музкомедии. Пригласили замечательного джазового музыканта Елену Захарову, которая заложила артистам основу распевок, удержания голоса в форме, интонационных поисков. Была создана база для движения вперед: спектакль я воспринимаю скорее как полуфабрикат, нежели как конечный продукт.
— На дискотеках бываете?
— Иногда. Предпочитаю «темные», «жесткие» дискотеки. Я хожу туда не как в клуб — пообщаться, а чтобы расслабиться, подергаться в свое удовольствие. Мне это важно для сброса отрицательной энергии и зарядки позитивной. Бываю в «Пропаганде», «Гауди Арена», на крымский Казантип мотался, в лондонские местечки захаживаю. Светские модные клубы ненавижу, не могу в них находиться.
— Когда приступаете к постановке, вы думаете об аудитории?
— С Figaro я в какой-то момент понял, что меня распирает от идей и задумок, что они не вмещаются в рамки одного проекта, а убрать что-то сил не хватает. Но помимо удовольствия делать то, что тебе нравится, существует мощное желание, чтобы тебя поняли. Пожалуй, это главное, чего я хочу добиться. У Маяковского есть замечательные строки: «Я хочу быть понят моей страной. Если же нет, пройду, как проходит косой дождь. Стороной». Я не из тех людей, кто думает: наплевать — поймут, не поймут!..
— Помните свои первые театральные потрясения?
— Еще бы. Мне лет четырнадцать-пятнадцать. В Большом театре — «Игрок» в постановке Покровского с Касрашвили и гениальным Масленниковым. Помню, кассир, у которой я покупал билет, говорила мне: «Зачем вам нужна эта нудная музыка Прокофьева?» А этот спектакль невозможно забыть. Были еще «Деревянные кони» в Театре на Таганке с Демидовой и Славиной. Тогда я понял, что стал взрослым: на следующий день проснулся человеком театра.
— Москвич, консерваторию вы окончили в Петербурге, аспирантуру — в столице, работали в Мариинке, стажировались в Большом. К какой школе вы ближе?
— К питерской. Я учился на факультете оперной режиссуры. Долго там меня ломали, они ведь не очень любят Москву. А для меня открытием стали встречи с потрясающими петербуржцами. Моим главным гуру была ученица легендарной Вагановой Юлия Михайловна Станкевич. Невероятная женщина, окончившая после хореографического училища филологический факультет университета, обладающая феноменальной культурой и безудержной художественной смелостью. Главное, что я вынес из нашего общения, — это уверенность, что у художника не должно быть возраста. И я молюсь, чтобы никто и ничто не разубедило меня в этом. Без детской души невозможно шагу ступить в нашей профессии. Детство ушло — лучше и тебе уйти.
— Вы изменились с тех пор?
— Трудно увидеть себя со стороны. А хотелось бы. Конечно, я изменился. Приобрел опыт, но с годами растерял фанатизм, с которым раньше работал. Совершенно идиотские мысли о будущем стали приходить в голову, наверное, кризис среднего возраста.
— Как бороться с кризисом?
— Море, горы, Крым. Только там я каждый раз ощущаю, что Бог есть. Все мечтаю на Ибицу попасть, но не получается пока. А вообще-то не надо их бояться. Я уверен, что творческому человеку кризисы даже нужны, чтобы потом с новой силой окунуться в работу.
— Великие традиции в театре — поддержка или тормоз?
— Когда мне кто-нибудь уверенно, с пафосом говорит, что все должно быть так-то и так-то, дух сопротивления заставляет меня броситься против течения. Сделать вопреки традиции. Иногда меня это губит, но чаще помогает.
— Так было, когда вы ставили в Большом «Снегурочку» Римского-Корсакова?
— Это был один из самых страшных периодов в моей жизни. С одной стороны, отказаться от такого предложения невозможно, второго шанса могло и не быть. С другой — из-за того, что на постановку отвели очень мало времени, невозможно было сделать качественный продукт. Ситуация усугубилась тем, что нам не дали собрать свою команду. Тем не менее удалось построить конструкцию, на мой взгляд, удачную, профессиональную, которая выдержит несколько составов. Но сказать, что этот спектакль — мой ответ любимому театру, я не могу.
— У вас есть своя команда или каждый раз это попытка заново создать «семью»?
— Иногда ты считаешь человека, с которым работаешь, практически родным и позволяешь по отношению к нему грубости и резкости, что в результате разрушает отношения. И это одна из причин неудачи «Снегурочки». Наше с художником Аленой Пикаловой взаимное некорректное отношение друг к другу обернулось трагической невозможностью существовать рядом, хотя до этого мы прошли огонь, воду и медные трубы. Больше мы вместе не работали.
— Артисты спорят с вами на репетициях?
— Да, и это хорошо. Сопротивление возбуждает.
— А что раздражает?
— Нежелание заниматься новым, непривычным, неожиданным. Когда артист приходит в театр только зарабатывать деньги. Когда понимаешь, что невозможно в человеке зажечь огонь... Или когда руководители театра, что более свойственно провинции, рассматривают труппу как способ для зарабатывания быстрых денег.
— У вас нет ощущения, что работа заслонила все, и саму жизнь тоже?
— Раньше казалось, что ничего другого вообще не существует. Но в какой-то момент я вдруг с ужасом обнаружил, что в течение десяти лет вообще ни в кого не влюблялся! Что я считаю невозможным в принципе для человека нашей профессии. Даже если у него семья, десять детей и чувство долга: если творческий человек не влюбляется — он умер.
Потом я влюбился, мне это понравилось. Оказывается, за стенами театра есть жизнь! Я в нее ринулся, пустившись во все тяжкие! Сейчас я этот процесс немножко обуздал, но думаю, в этом волнообразном движении и есть смысл жизни. Так же как в депрессии, нужно дойти до дна, чтобы потом возродиться. Вот так меня качает. Я по знаку Весы…
— Где вы бываете как зритель?
— Очень люблю драму. Я в последнее время как-то отошел от оперы. Знаковое для меня событие — фестивали NET и «Территория». Запомнилась американская постановка «Тебе, Воланчик», современная версия расиновской «Федры». Вне этого сезона — спектакли Кирилла Серебренникова, англичанина Деклана Донелланна, Мити Чернякова. Особенно его «Китеж» в Мариинке и «Двойное непостоянство» Мариво в новосибирском театре «Глобус».
— Дмитрий Белов мечтает…
— …сделать российский мюзикл, очень качественный, с учетом наших традиций, использующий достижения новых технологий. У меня даже есть на примете произведение, написанное одним из лучших отечественных драматургов, Олегом Богаевым, по песням В.Цоя. Разворот, придуманный нами для мюзикла, необычен — это Петербург будущего. Такая антиутопия — закат человеческой цивилизации, абсолютный Хаксли.
Хотел бы поработать и с оперой. Есть проект оперы «Ульянов-Ленин» вместе с композитором Андреем Пайбердиным и опять же с Богаевым. Ленин — одна из величайших фигур в истории, которая мне до сих пор не дает покоя. Из классики я бы выбрал «Руслана и Людмилу» Глинки, «Войну и мир» Прокофьева, «Мейстерзингеров» Вагнера. Почему их? Потому что они такие «буддистские», что ли, обладают мудростью и внутренним покоем, а от этого сумасшедшей энергетикой, внушающей уверенность, что в целом мир основан на правильных вещах. Это мне очень важно.
Figaro получил «Золотую маску» как лучший мюзикл, но его режиссеру-номинанту — Дмитрию Белову — «Маску» не дали. Эту премию жюри вообще решило не присуждать в номинации «Лучшая работа режиссера в оперетте/мюзикле».Дмитрий Белов родился в 1964 году в Москве, окончил режиссерский факультет Санкт-Петербургской государственной консерватории. Режиссерскую карьеру начал в Свердловском государственном академическом театре музыкальной комедии (оперетта «Остров Тюлипатан» и мюзикл «В джазе только девушки»). Преподавал в Екатеринбургском государственном театральном институте, стажировался в Большом театре, где в 2002-м поставил оперу Римского-Корсакова «Снегурочка», которая до сих пор в репертуаре театра.
Ставил оперы «Свадьба Фигаро» (1996), «Так поступают все женщины» (1997), оперетты «Ночь в Венеции» (1996), мюзиклы «Женитьба Бальзаминова» (1993) и др. Участвовал в создании мюзиклов «Метро» (1999), «Собор Парижской Богоматери» (2002) и «Ромео и Джульетта» (2004), а также в постановке «Рождественских встреч с Аллой Пугачевой» (2001).
— Обидно?
— Я рад за спектакль, за команду: нам удалось вернуть достоинство жанру. С моей стороны это жест благодарности Театру музыкальной комедии в Екатеринбурге, в котором я начинал. Что касается премии за режиссуру, то у меня свой взгляд на это решение. На церемонии вручения «Золотой маски» польский режиссер Кристиан Лупа сказал, что ему очень приятно давать награду за новации в русском театре. Но, как видите, жюри не склонно оценивать новации в работе режиссера, предпочитая правильную, ровную, выверенную профессиональную работу. Для меня это некий знак, подтверждающий, что есть куда двигаться. Совсем недавно я обнаружил, что сама работа над спектаклем для меня гораздо важнее, чем его жизнь после премьеры, которая или расстраивает, если что-то не сложилось, или уводит куда-то в сторону, расслабляет. Внимание «Маски» важно для ощущения того, что ты являешься частью современного театрального процесса. Это первое. И второе — меня заметили, и это может обернуться интересными перспективами в работе.
— В откликах на Figaro весь спектр эмоций: от восторга до шока. И жанр необычный — remix-опера.
— Современный театр так связан с масc-медиа, что от брендирования никуда не деться: нужно придумать что-то красивое, неординарное для упаковки товара. Вместе с тем нельзя обманывать ожидания зрителей — упаковка должна отражать содержимое. Remix-опера — это соединение двух разных направлений, жанров, то есть новая межстилевая история. Слово remix дает нам повод говорить о главном: о ритме, который и в слове, и в музыке — знак времени. Можно «вытащить» этот ритм и из классики. Но чтобы преодолеть пропасть между днем нынешним и днем минувшим, нужна либо сумасшедшая энергетика выдающегося дирижера, либо заряженный коллектив музыкантов.
— Вы пошли другим путем.
— Да, я выбрал другой способ — ритмическая переаранжировка, что, кстати, вполне в русле классической традиции. Remix-опера — это некий гибрид современной культуры танцпола и салонной культуры века XVIII — века Просвещения и классицизма. Мы даже вооружились лозунгом этого века: «Развлекая, поучай!»
— А провинциальным артистам удалось поймать эту идею?
— Когда я только затевал этот проект, то прекрасно понимал, что делать его в Москве — полное безумие. Потому что представить его на академической сцене невозможно. И пошел по проторенному бродвейскому пути: мюзикл ставится в провинции, обкатывается там, потом показывается в Лондоне и лишь после этого — в Нью-Йорке, который для них — пуп земли. Я решил сделать экспериментальную работу в Екатеринбурге, с музыкальным театром которого у нас давние отношения: обкатать нашу модельку и только потом предложить ее московским продюсерам. И вдруг вокруг постановки поднимается невероятный шум, и «Золотая маска» выдвигает эксперимент сразу по семи номинациям... Не ожидал.
— Вы провели на редкость удачный кастинг среди непрофессиональных артистов. Пригодился опыт работы в успешных «Метро» и «Соборе Парижской Богоматери»?
— Да, мы это уже проходили. Для постановки нам нужны были люди, не скованные законами театральных мастодонтов. Но человек с улицы не споет Моцарта. Мы взяли студентов Екатеринбургского джазового колледжа, достаточно серьезного заведения, с высоким уровнем преподавания. А им навстречу выдвинули профессиональных актеров из Театра музкомедии. Пригласили замечательного джазового музыканта Елену Захарову, которая заложила артистам основу распевок, удержания голоса в форме, интонационных поисков. Была создана база для движения вперед: спектакль я воспринимаю скорее как полуфабрикат, нежели как конечный продукт.
— На дискотеках бываете?
— Иногда. Предпочитаю «темные», «жесткие» дискотеки. Я хожу туда не как в клуб — пообщаться, а чтобы расслабиться, подергаться в свое удовольствие. Мне это важно для сброса отрицательной энергии и зарядки позитивной. Бываю в «Пропаганде», «Гауди Арена», на крымский Казантип мотался, в лондонские местечки захаживаю. Светские модные клубы ненавижу, не могу в них находиться.
— Когда приступаете к постановке, вы думаете об аудитории?
— С Figaro я в какой-то момент понял, что меня распирает от идей и задумок, что они не вмещаются в рамки одного проекта, а убрать что-то сил не хватает. Но помимо удовольствия делать то, что тебе нравится, существует мощное желание, чтобы тебя поняли. Пожалуй, это главное, чего я хочу добиться. У Маяковского есть замечательные строки: «Я хочу быть понят моей страной. Если же нет, пройду, как проходит косой дождь. Стороной». Я не из тех людей, кто думает: наплевать — поймут, не поймут!..
— Помните свои первые театральные потрясения?
— Еще бы. Мне лет четырнадцать-пятнадцать. В Большом театре — «Игрок» в постановке Покровского с Касрашвили и гениальным Масленниковым. Помню, кассир, у которой я покупал билет, говорила мне: «Зачем вам нужна эта нудная музыка Прокофьева?» А этот спектакль невозможно забыть. Были еще «Деревянные кони» в Театре на Таганке с Демидовой и Славиной. Тогда я понял, что стал взрослым: на следующий день проснулся человеком театра.
— Москвич, консерваторию вы окончили в Петербурге, аспирантуру — в столице, работали в Мариинке, стажировались в Большом. К какой школе вы ближе?
— К питерской. Я учился на факультете оперной режиссуры. Долго там меня ломали, они ведь не очень любят Москву. А для меня открытием стали встречи с потрясающими петербуржцами. Моим главным гуру была ученица легендарной Вагановой Юлия Михайловна Станкевич. Невероятная женщина, окончившая после хореографического училища филологический факультет университета, обладающая феноменальной культурой и безудержной художественной смелостью. Главное, что я вынес из нашего общения, — это уверенность, что у художника не должно быть возраста. И я молюсь, чтобы никто и ничто не разубедило меня в этом. Без детской души невозможно шагу ступить в нашей профессии. Детство ушло — лучше и тебе уйти.
— Вы изменились с тех пор?
— Трудно увидеть себя со стороны. А хотелось бы. Конечно, я изменился. Приобрел опыт, но с годами растерял фанатизм, с которым раньше работал. Совершенно идиотские мысли о будущем стали приходить в голову, наверное, кризис среднего возраста.
— Как бороться с кризисом?
— Море, горы, Крым. Только там я каждый раз ощущаю, что Бог есть. Все мечтаю на Ибицу попасть, но не получается пока. А вообще-то не надо их бояться. Я уверен, что творческому человеку кризисы даже нужны, чтобы потом с новой силой окунуться в работу.
— Великие традиции в театре — поддержка или тормоз?
— Когда мне кто-нибудь уверенно, с пафосом говорит, что все должно быть так-то и так-то, дух сопротивления заставляет меня броситься против течения. Сделать вопреки традиции. Иногда меня это губит, но чаще помогает.
— Так было, когда вы ставили в Большом «Снегурочку» Римского-Корсакова?
— Это был один из самых страшных периодов в моей жизни. С одной стороны, отказаться от такого предложения невозможно, второго шанса могло и не быть. С другой — из-за того, что на постановку отвели очень мало времени, невозможно было сделать качественный продукт. Ситуация усугубилась тем, что нам не дали собрать свою команду. Тем не менее удалось построить конструкцию, на мой взгляд, удачную, профессиональную, которая выдержит несколько составов. Но сказать, что этот спектакль — мой ответ любимому театру, я не могу.
— У вас есть своя команда или каждый раз это попытка заново создать «семью»?
— Иногда ты считаешь человека, с которым работаешь, практически родным и позволяешь по отношению к нему грубости и резкости, что в результате разрушает отношения. И это одна из причин неудачи «Снегурочки». Наше с художником Аленой Пикаловой взаимное некорректное отношение друг к другу обернулось трагической невозможностью существовать рядом, хотя до этого мы прошли огонь, воду и медные трубы. Больше мы вместе не работали.
— Артисты спорят с вами на репетициях?
— Да, и это хорошо. Сопротивление возбуждает.
— А что раздражает?
— Нежелание заниматься новым, непривычным, неожиданным. Когда артист приходит в театр только зарабатывать деньги. Когда понимаешь, что невозможно в человеке зажечь огонь... Или когда руководители театра, что более свойственно провинции, рассматривают труппу как способ для зарабатывания быстрых денег.
— У вас нет ощущения, что работа заслонила все, и саму жизнь тоже?
— Раньше казалось, что ничего другого вообще не существует. Но в какой-то момент я вдруг с ужасом обнаружил, что в течение десяти лет вообще ни в кого не влюблялся! Что я считаю невозможным в принципе для человека нашей профессии. Даже если у него семья, десять детей и чувство долга: если творческий человек не влюбляется — он умер.
Потом я влюбился, мне это понравилось. Оказывается, за стенами театра есть жизнь! Я в нее ринулся, пустившись во все тяжкие! Сейчас я этот процесс немножко обуздал, но думаю, в этом волнообразном движении и есть смысл жизни. Так же как в депрессии, нужно дойти до дна, чтобы потом возродиться. Вот так меня качает. Я по знаку Весы…
— Где вы бываете как зритель?
— Очень люблю драму. Я в последнее время как-то отошел от оперы. Знаковое для меня событие — фестивали NET и «Территория». Запомнилась американская постановка «Тебе, Воланчик», современная версия расиновской «Федры». Вне этого сезона — спектакли Кирилла Серебренникова, англичанина Деклана Донелланна, Мити Чернякова. Особенно его «Китеж» в Мариинке и «Двойное непостоянство» Мариво в новосибирском театре «Глобус».
— Дмитрий Белов мечтает…
— …сделать российский мюзикл, очень качественный, с учетом наших традиций, использующий достижения новых технологий. У меня даже есть на примете произведение, написанное одним из лучших отечественных драматургов, Олегом Богаевым, по песням В.Цоя. Разворот, придуманный нами для мюзикла, необычен — это Петербург будущего. Такая антиутопия — закат человеческой цивилизации, абсолютный Хаксли.
Хотел бы поработать и с оперой. Есть проект оперы «Ульянов-Ленин» вместе с композитором Андреем Пайбердиным и опять же с Богаевым. Ленин — одна из величайших фигур в истории, которая мне до сих пор не дает покоя. Из классики я бы выбрал «Руслана и Людмилу» Глинки, «Войну и мир» Прокофьева, «Мейстерзингеров» Вагнера. Почему их? Потому что они такие «буддистские», что ли, обладают мудростью и внутренним покоем, а от этого сумасшедшей энергетикой, внушающей уверенность, что в целом мир основан на правильных вещах. Это мне очень важно.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
