Архивная публикация 2002 года: "Любимые глаза"
Знаменитый офтальмолог Святослав Федоров полагал, что счастье -- это когда тебя любит как можно больше людей. Спустя два года после его трагической гибели вдова Федорова Ирэн Ефимовна делает все, чтобы он продолжал чувствовать себя счастливым.Ирэн Федорова: Мы прожили вместе 26 абсолютно счастливых лет. У нас сотни фотоснимков, где мы вместе со Славой, и буквально на всех наши физиономии светятся от счастья и любви. Иногда меня посещало жуткое чувство: я думала -- за что Бог подарил мне такое счастье?
Он был очень рисковым человеком: если ехал на машине или на лошади скакал, то на сумасшедшей скорости. И на вертолете он не просто летал -- "изощрялся" в воздухе. У меня был животный страх перед этой машиной, она мне казалась хрупкой и ненадежной. Для Славы же вертолет был сбывшейся наконец-то мечтой: спустя 54 года после того, как он потерял ногу и его отчислили из авиационного училища, он снова полетел. На этом проклятом вертолете он первый раз прилетел зимой и сел на участок перед домом. Я ничего не поняла -- грохот, ветер, снежная буря. Он остановил винт, вышел из кабины и принес мне банку с молоком. Оказывается, он слетал в деревню за пять километров от нас за молоком.
Когда мы летали "Аэрофлотом", Слава никогда не сидел рядом. Как только самолет набирал высоту, уходил к пилотам. Восхищался: какая же красавица наша земля сверху. Я ему много раз говорила: может, тогда, в 45-м году, тебе было предупреждение, чтобы ты не стремился в небо, что твое место на земле? Он так много сделал на земле, но все равно смотрел ввысь, в небо.
Я не могла представить, что такой энергичный и жизнелюбивый человек закончит свой путь в постели. Фатально уверила себя, что это произойдет на ходу. И не сомневалась: если что-то трагическое случится, то с нами двумя. Несмотря на 15-летнюю разницу в возрасте, я не допускала мысли, что кто-то умрет первым. Мы всегда были рядом и всегда вместе. Когда случилось то, что случилось, я не понимала, что же мне теперь делать на этой земле -- одной.
Наталья Щербаненко: А вы никогда не просили мужа если не остановиться, то хотя бы сбавить скорость?
И.Ф.: Я говорила ему, что если что-то случится, сиротами останутся не только семья, дети, внуки, но и врачи, коллеги. Это не образное выражение: Слава знал в своем институте всех -- от врачей до уборщиц и водителей в гараже. Любая нянечка могла прийти к нему со своими проблемами, и он всем-всем помогал.
Например, у нас работал метрдотелем Володя Беликеев из Саратова. Федоров обратился к Лужкову с просьбой выделить ему жилплощадь в Москве. Юрий Михайлович удивился -- мол, я тебе найду отличного метрдотеля здесь. Но Слава настаивал, что этот, саратовский, -- самый лучший.
Н.Щ.: Интересно, люди помнят о том, что для них было сделано? Или благодарность имеет срок годности?
И.Ф.: Это от человека зависит. Тот самый Володя из Саратова ушел из института, но он регулярно мне звонит, интересуется, не нужно ли чем помочь. К сожалению, у многих, кто работал с Федоровым, вырос рядом с ним, память оказалась короткой. За несколько месяцев до трагедии в институте "Микрохирургия глаза" образовалась, что называется, "пятая колонна". Самое страшное, что смуту затеял не кто-то со стороны, а ученики Федорова. Генеральный директор -- по уставу -- должность выборная. В 1995 году при анонимном голосовании против Федорова не было ни одного "черного шара". А спустя четыре года -- 100! Разумеется, травля была организованной. Слава четыре года был депутатом Думы, и хотя практически каждый день приезжал в институт, все-таки немного ослабил вожжи. Делать этого было нельзя: сильная личность всегда должна показывать свою силу. Если лесная братия чувствует, что, как говорится, у льва лапа заболела, -- жди любых подлостей.
Н.Щ.: Святослав Николаевич сильно переживал?
И.Ф.: Он за свою жизнь столько преодолел, столько пережил и стольким мешал, что, казалось, у него иммунитет. Он жил широко и размашисто и мерил людей той же меркой. И я перестала бояться чужой непорядочности и злобы. Рядом с ним чувствовала себя защищенной, как в коконе. Даже когда предавали близкие друзья и те, кто казался неподкупным и честным, было больно, но катастрофой не становилось. Когда против Славы пошли его ученики, он, конечно, тяжело переживал и, главное, не мог понять, почему это случилось.
Н.Щ.: А вы сами как думаете -- почему?
И.Ф.: Советские люди выросли в обстановке, когда все -- декларированно -- должны быть равны. Потому зависть -- главная черта характера советского человека. Подлость, предательство, сплетни -- все это последствия зависти. Федоров на пересуды внимания не обращал, ему было все равно, "что будет говорить княгиня Марья Алексевна". Он считал, что люди должны не по капле, а ведрами выдавливать из себя рабскую психологию. Что качественный труд должен высоко оплачиваться. Я думаю, самое главное испытание -- не огнем и водой, а медными трубами. Самая большая "лакмусовая бумажка": деньги, власть, слава. Если человек может пройти через это, надо в паспорт ему ставить печать "годен" к нормальной человеческой жизни. Слава искренне считал, что если он что-то может, то и другим это доступно.
Н.Щ.: Смена власти в МНТК сразу после трагедии происходила на ваших глазах. Что вы чувствовали тогда?
И.Ф.: Это, наверное, естественно -- когда уходит личность, продолжить его дело невозможно, как невозможно дописать картину за великого художника. Федоров был великим человеком. Это я не как жена говорю: чего стоил тот факт, что наша страна многие годы гордилась не только космосом, но и офтальмологией -- маленькой областью медицины. Лев Гумилев назвал Славу пассионарной личностью. Равных ему в его деле больше нет.
После гибели Славы организаторы той самой "пятой колонны" оказались у власти. Наука в институте пришла в упадок, многие замечательные специалисты не смогли адаптироваться к новой власти и ушли.
Н.Щ.: Святослав Николаевич не думал о том, кто станет его преемником?
И.Ф.: Он говорил иногда, что устал работать как папа Карло, что, может, стоит уйти с руководящей должности, быть научным консультантом. Он говорил о директоре чебоксарского филиала Паштаеве. Но его кандидатуру не поддержали на выборах. Я почему-то подумала о директоре екатеринбургского филиала Христо Тахчиди, ученике Славы. Обошла очень высокие инстанции и за него ручалась на 100%. Как выяснилось, ошиблась. Но кто мог знать...
Н.Щ.: Ирэн Ефимовна, а как вы себя сегодня чувствуете в институте?
И.Ф.: Я там больше не появляюсь. После гибели Федорова в его кабинете решено было сделать музей, руководить которым должна вдова, -- об этом министр здравоохранения заявил на общем собрании. Я знала, какая книга где стоит, какая картина висит -- мы же все расставляли вместе. Я возглавила некоммерческий имени Федорова фонд содействия развитию медицинских технологий для помощи слепым и слабовидящим детям. Мой муж создал целую империю в Протасове: клиника, гостиница, рестораны, конюшня, агрохозяйство, восстановил школу постройки начала XVII века и организовал школу для деревенских детей, она до сих пор работает. И разрушенный пионерский лагерь по соседству привел в порядок. Я хотела оставить его фонду, чтобы больные детишки из интернатов могли там лето проводить.
Новый директор заявил, чтобы я оставила свои идеи. Как-то он сказал, что, если я не сделаю этого, он объявит мне войну. Я ведь была живым свидетелем всей смуты, это раздражало.
Н.Щ.: И вы решили сдаться?
И.Ф.: Нет, это не означает сдаться. Я получила знак от Славы. Мне позвонила вдова легендарного журналиста Анатолия Аграновского и сказала, что нашла в архивах мужа воспоминания Федорова, написанные им еще в 1962 году: "В случае поражения не психовать, а четко понять, что еще не время, надо накопить силы, уйти в подполье, выиграть время. Не мельтешить, не размениваться на мелочи, не терять время на оправдания, на борьбу с оппонентами. Делать дело, служить делу истово, неистово добираясь до положительного результата". Мне вдруг стало спокойно, как раньше, когда с ним поговоришь и он простыми и понятными словами расставит все на свои места. Я ушла из института. Юрий Михайлович Лужков мне помог, предоставил фонду помещение в самом центре города.
Н.Щ.: Чем ваш фонд занимается?
И.Ф.: Мы помогаем диагностировать и оперировать слепых и слабовидящих детей, уже помогли 27 ребятишкам. (Кстати, совершенно бесплатно -- в клиниках, где работают бывшие ученики Федорова, и за деньги -- в "Микрохирургии глаза".) Наша большая радость и гордость -- 12-летний Олег Аккуратов из Армавира. Он полностью слепой, зато великолепно играет и пишет музыку. Его прослушал Сергей Доренский, профессор консерватории, и сказал, что у мальчика большое будущее. 1 июня провели концерт в ГЦКЗ "Россия", для детей-инвалидов выступали их любимые эстрадные звезды. Концерт бесплатно транслировало ОРТ.
Через год после ухода Славы я написала книгу "Долгое эхо любви". (Наталья Дмитриевна Солженицына была первой, кто эту книгу прочел. Я спросила ее мнение -- не как подруги, а как литературного редактора. Она сказала: "Если бы это было единственное, что ты сделала, это уже был бы памятник ему".) В прошлом году установили часовню на месте гибели. Готовим три документальных фильма о Федорове.
Сейчас я готовлюсь к 75-летию Славы -- 8 августа. Это очень важная дата: он как-то сказал, что отвел себе на жизнь 27 тысяч 318 дней, что равняется 75 годам.
Н.Щ.: Значит, вы все-таки поняли, зачем жить одной?
И.Ф.: Мое главное и единственное сегодня дело -- хранить память о Славе. Когда человек уходит из жизни, о нем рано или поздно забывают. Но пока я жива, хочу, чтобы Славу помнили как можно дольше. В феврале я ездила в госпиталь Бурденко, где лечатся молоденькие парни, инвалиды чеченской войны. Когда вошла в зал, первое, что заметила, -- их потухшие глаза. Я рассказала им, что когда в 18 лет Федоров потерял ногу, то не его успокаивали курсанты, а он -- их, говорил: что нога? Главное -- голова на месте. Человек, считал Слава, должен все время жить в борьбе, достигать цели и ставить другую. Как же приятно мне было видеть, что глаза у ребят зажглись. Неправда, что у молодых нет примеров для подражания.
Н.Щ.: Скажите, Святослав Николаевич возвращается к вам?
И.Ф.: Во сне. Мне снится, что он вернулся и собирается на работу, и я думаю, какой костюм ему надеть, какую рубашку погладить, какому шоферу позвонить, чтобы за ним приехал. Я уже перестала плакать после таких пробуждений. У меня один разговор засел в голове. Когда я после первого лета без Славы лечилась в санатории в Барвихе, встретила женщину возле церкви. Она мне сказала: "Затопили вы его в слезах. Нельзя так. Ему плохо из-за этого". И еще многие люди потом говорили: "Отпусти ты его, отпусти".
Той весной, два года назад, мы посадили пять саженцев яблони. Четыре из них сразу прижились, а один так и стоял черный. Я попросила Славу "полюбить" яблоньку. (Он ведь обладал большими экстрасенсорными способностями.) Спустя полтора месяца после трагедии я увидела, что яблонька ожила. Мы дома называем ее "Славочкина" яблоня. В этом году она зацвела, и я верю -- на ней будут яблочки.
Знаменитый офтальмолог Святослав Федоров полагал, что счастье -- это когда тебя любит как можно больше людей. Спустя два года после его трагической гибели вдова Федорова Ирэн Ефимовна делает все, чтобы он продолжал чувствовать себя счастливым.Ирэн Федорова: Мы прожили вместе 26 абсолютно счастливых лет. У нас сотни фотоснимков, где мы вместе со Славой, и буквально на всех наши физиономии светятся от счастья и любви. Иногда меня посещало жуткое чувство: я думала -- за что Бог подарил мне такое счастье?
Он был очень рисковым человеком: если ехал на машине или на лошади скакал, то на сумасшедшей скорости. И на вертолете он не просто летал -- "изощрялся" в воздухе. У меня был животный страх перед этой машиной, она мне казалась хрупкой и ненадежной. Для Славы же вертолет был сбывшейся наконец-то мечтой: спустя 54 года после того, как он потерял ногу и его отчислили из авиационного училища, он снова полетел. На этом проклятом вертолете он первый раз прилетел зимой и сел на участок перед домом. Я ничего не поняла -- грохот, ветер, снежная буря. Он остановил винт, вышел из кабины и принес мне банку с молоком. Оказывается, он слетал в деревню за пять километров от нас за молоком.
Когда мы летали "Аэрофлотом", Слава никогда не сидел рядом. Как только самолет набирал высоту, уходил к пилотам. Восхищался: какая же красавица наша земля сверху. Я ему много раз говорила: может, тогда, в 45-м году, тебе было предупреждение, чтобы ты не стремился в небо, что твое место на земле? Он так много сделал на земле, но все равно смотрел ввысь, в небо.
Я не могла представить, что такой энергичный и жизнелюбивый человек закончит свой путь в постели. Фатально уверила себя, что это произойдет на ходу. И не сомневалась: если что-то трагическое случится, то с нами двумя. Несмотря на 15-летнюю разницу в возрасте, я не допускала мысли, что кто-то умрет первым. Мы всегда были рядом и всегда вместе. Когда случилось то, что случилось, я не понимала, что же мне теперь делать на этой земле -- одной.
Наталья Щербаненко: А вы никогда не просили мужа если не остановиться, то хотя бы сбавить скорость?
И.Ф.: Я говорила ему, что если что-то случится, сиротами останутся не только семья, дети, внуки, но и врачи, коллеги. Это не образное выражение: Слава знал в своем институте всех -- от врачей до уборщиц и водителей в гараже. Любая нянечка могла прийти к нему со своими проблемами, и он всем-всем помогал.
Например, у нас работал метрдотелем Володя Беликеев из Саратова. Федоров обратился к Лужкову с просьбой выделить ему жилплощадь в Москве. Юрий Михайлович удивился -- мол, я тебе найду отличного метрдотеля здесь. Но Слава настаивал, что этот, саратовский, -- самый лучший.
Н.Щ.: Интересно, люди помнят о том, что для них было сделано? Или благодарность имеет срок годности?
И.Ф.: Это от человека зависит. Тот самый Володя из Саратова ушел из института, но он регулярно мне звонит, интересуется, не нужно ли чем помочь. К сожалению, у многих, кто работал с Федоровым, вырос рядом с ним, память оказалась короткой. За несколько месяцев до трагедии в институте "Микрохирургия глаза" образовалась, что называется, "пятая колонна". Самое страшное, что смуту затеял не кто-то со стороны, а ученики Федорова. Генеральный директор -- по уставу -- должность выборная. В 1995 году при анонимном голосовании против Федорова не было ни одного "черного шара". А спустя четыре года -- 100! Разумеется, травля была организованной. Слава четыре года был депутатом Думы, и хотя практически каждый день приезжал в институт, все-таки немного ослабил вожжи. Делать этого было нельзя: сильная личность всегда должна показывать свою силу. Если лесная братия чувствует, что, как говорится, у льва лапа заболела, -- жди любых подлостей.
Н.Щ.: Святослав Николаевич сильно переживал?
И.Ф.: Он за свою жизнь столько преодолел, столько пережил и стольким мешал, что, казалось, у него иммунитет. Он жил широко и размашисто и мерил людей той же меркой. И я перестала бояться чужой непорядочности и злобы. Рядом с ним чувствовала себя защищенной, как в коконе. Даже когда предавали близкие друзья и те, кто казался неподкупным и честным, было больно, но катастрофой не становилось. Когда против Славы пошли его ученики, он, конечно, тяжело переживал и, главное, не мог понять, почему это случилось.
Н.Щ.: А вы сами как думаете -- почему?
И.Ф.: Советские люди выросли в обстановке, когда все -- декларированно -- должны быть равны. Потому зависть -- главная черта характера советского человека. Подлость, предательство, сплетни -- все это последствия зависти. Федоров на пересуды внимания не обращал, ему было все равно, "что будет говорить княгиня Марья Алексевна". Он считал, что люди должны не по капле, а ведрами выдавливать из себя рабскую психологию. Что качественный труд должен высоко оплачиваться. Я думаю, самое главное испытание -- не огнем и водой, а медными трубами. Самая большая "лакмусовая бумажка": деньги, власть, слава. Если человек может пройти через это, надо в паспорт ему ставить печать "годен" к нормальной человеческой жизни. Слава искренне считал, что если он что-то может, то и другим это доступно.
Н.Щ.: Смена власти в МНТК сразу после трагедии происходила на ваших глазах. Что вы чувствовали тогда?
И.Ф.: Это, наверное, естественно -- когда уходит личность, продолжить его дело невозможно, как невозможно дописать картину за великого художника. Федоров был великим человеком. Это я не как жена говорю: чего стоил тот факт, что наша страна многие годы гордилась не только космосом, но и офтальмологией -- маленькой областью медицины. Лев Гумилев назвал Славу пассионарной личностью. Равных ему в его деле больше нет.
После гибели Славы организаторы той самой "пятой колонны" оказались у власти. Наука в институте пришла в упадок, многие замечательные специалисты не смогли адаптироваться к новой власти и ушли.
Н.Щ.: Святослав Николаевич не думал о том, кто станет его преемником?
И.Ф.: Он говорил иногда, что устал работать как папа Карло, что, может, стоит уйти с руководящей должности, быть научным консультантом. Он говорил о директоре чебоксарского филиала Паштаеве. Но его кандидатуру не поддержали на выборах. Я почему-то подумала о директоре екатеринбургского филиала Христо Тахчиди, ученике Славы. Обошла очень высокие инстанции и за него ручалась на 100%. Как выяснилось, ошиблась. Но кто мог знать...
Н.Щ.: Ирэн Ефимовна, а как вы себя сегодня чувствуете в институте?
И.Ф.: Я там больше не появляюсь. После гибели Федорова в его кабинете решено было сделать музей, руководить которым должна вдова, -- об этом министр здравоохранения заявил на общем собрании. Я знала, какая книга где стоит, какая картина висит -- мы же все расставляли вместе. Я возглавила некоммерческий имени Федорова фонд содействия развитию медицинских технологий для помощи слепым и слабовидящим детям. Мой муж создал целую империю в Протасове: клиника, гостиница, рестораны, конюшня, агрохозяйство, восстановил школу постройки начала XVII века и организовал школу для деревенских детей, она до сих пор работает. И разрушенный пионерский лагерь по соседству привел в порядок. Я хотела оставить его фонду, чтобы больные детишки из интернатов могли там лето проводить.
Новый директор заявил, чтобы я оставила свои идеи. Как-то он сказал, что, если я не сделаю этого, он объявит мне войну. Я ведь была живым свидетелем всей смуты, это раздражало.
Н.Щ.: И вы решили сдаться?
И.Ф.: Нет, это не означает сдаться. Я получила знак от Славы. Мне позвонила вдова легендарного журналиста Анатолия Аграновского и сказала, что нашла в архивах мужа воспоминания Федорова, написанные им еще в 1962 году: "В случае поражения не психовать, а четко понять, что еще не время, надо накопить силы, уйти в подполье, выиграть время. Не мельтешить, не размениваться на мелочи, не терять время на оправдания, на борьбу с оппонентами. Делать дело, служить делу истово, неистово добираясь до положительного результата". Мне вдруг стало спокойно, как раньше, когда с ним поговоришь и он простыми и понятными словами расставит все на свои места. Я ушла из института. Юрий Михайлович Лужков мне помог, предоставил фонду помещение в самом центре города.
Н.Щ.: Чем ваш фонд занимается?
И.Ф.: Мы помогаем диагностировать и оперировать слепых и слабовидящих детей, уже помогли 27 ребятишкам. (Кстати, совершенно бесплатно -- в клиниках, где работают бывшие ученики Федорова, и за деньги -- в "Микрохирургии глаза".) Наша большая радость и гордость -- 12-летний Олег Аккуратов из Армавира. Он полностью слепой, зато великолепно играет и пишет музыку. Его прослушал Сергей Доренский, профессор консерватории, и сказал, что у мальчика большое будущее. 1 июня провели концерт в ГЦКЗ "Россия", для детей-инвалидов выступали их любимые эстрадные звезды. Концерт бесплатно транслировало ОРТ.
Через год после ухода Славы я написала книгу "Долгое эхо любви". (Наталья Дмитриевна Солженицына была первой, кто эту книгу прочел. Я спросила ее мнение -- не как подруги, а как литературного редактора. Она сказала: "Если бы это было единственное, что ты сделала, это уже был бы памятник ему".) В прошлом году установили часовню на месте гибели. Готовим три документальных фильма о Федорове.
Сейчас я готовлюсь к 75-летию Славы -- 8 августа. Это очень важная дата: он как-то сказал, что отвел себе на жизнь 27 тысяч 318 дней, что равняется 75 годам.
Н.Щ.: Значит, вы все-таки поняли, зачем жить одной?
И.Ф.: Мое главное и единственное сегодня дело -- хранить память о Славе. Когда человек уходит из жизни, о нем рано или поздно забывают. Но пока я жива, хочу, чтобы Славу помнили как можно дольше. В феврале я ездила в госпиталь Бурденко, где лечатся молоденькие парни, инвалиды чеченской войны. Когда вошла в зал, первое, что заметила, -- их потухшие глаза. Я рассказала им, что когда в 18 лет Федоров потерял ногу, то не его успокаивали курсанты, а он -- их, говорил: что нога? Главное -- голова на месте. Человек, считал Слава, должен все время жить в борьбе, достигать цели и ставить другую. Как же приятно мне было видеть, что глаза у ребят зажглись. Неправда, что у молодых нет примеров для подражания.
Н.Щ.: Скажите, Святослав Николаевич возвращается к вам?
И.Ф.: Во сне. Мне снится, что он вернулся и собирается на работу, и я думаю, какой костюм ему надеть, какую рубашку погладить, какому шоферу позвонить, чтобы за ним приехал. Я уже перестала плакать после таких пробуждений. У меня один разговор засел в голове. Когда я после первого лета без Славы лечилась в санатории в Барвихе, встретила женщину возле церкви. Она мне сказала: "Затопили вы его в слезах. Нельзя так. Ему плохо из-за этого". И еще многие люди потом говорили: "Отпусти ты его, отпусти".
Той весной, два года назад, мы посадили пять саженцев яблони. Четыре из них сразу прижились, а один так и стоял черный. Я попросила Славу "полюбить" яблоньку. (Он ведь обладал большими экстрасенсорными способностями.) Спустя полтора месяца после трагедии я увидела, что яблонька ожила. Мы дома называем ее "Славочкина" яблоня. В этом году она зацвела, и я верю -- на ней будут яблочки.
НАТАЛЬЯ ЩЕРБАНЕНКО
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
