Архивная публикация 2002 года: "Метаморфозы суверенитета"
Вот уже несколько лет об этом празднике вспоминают в последний момент и едва ли не с досадой: "Ах да, у нас ведь на следующей неделе День независимости!" Журналисты и политики через одного повторяют банальную шутку: "От чего?", а социологические службы публикуют результаты опросов, из которых следует, что большинство россиян только с подсказки вспоминают, в честь какого события им дарят лишний выходной. Относиться к главному государственному празднику с легкой насмешкой стало чуть ли не одной из новых национальных традиций: такое чувство, что 12 июня большинство россиян празднуют не День независимости России, а день своей независимости от государства.Этот всеобщий скепсис, окружающий официальный праздник, бросает тень и на саму новую российскую государственность: если население так откровенно и неблагодарно дистанцируется от даты ее основания, так на самом ли деле эта государственность существует? Не фанерная ли это декорация, которую может повалить любой сильный порыв исторического ветра, -- будь то экономический кризис или пресловутый социальный взрыв, которым не устают угрожать коммунисты?
Или, может быть, все дело в органическом антигосударственном инстинкте, природной любви к анархии, которую многие философы и историки прошлого приписывали русскому народу?
Ведь и в самом деле -- больше тысячи лет в разных исторических формах существует российское государство, а много ли хорошего видел от него народ? Собственные цари и вожди, бывало, опустошали страну пострашнее, чем иноземные захватчики. Что же касается защиты (защита собственного народа -- главная, если не единственная задача любого государства), так в российской истории неоднократно случалось, что не государство защищало народ, а народу приходилось подниматься от мала до велика, чтобы защитить оплошавшее государство.
Ведь что такое наши "отечественные" войны, если снять с них налет казенного пафоса? Это, в сущности, примеры банкротства государства, его неспособности выполнять свои функции в самый критический для нации момент. Государство веками и десятилетиями выжимает из народа все соки (для того, как обычно объясняет народу власть, чтобы в решающий час отразить любую угрозу), а когда решающий час приходит, терпит позорное поражение и зовет народ на помощь: "Вставай, страна огромная!" Страна встает, народ приносит на алтарь победы немыслимые жертвы, а после нее спасенное и окрепшее государство загоняет его назад в стойло. Александр I после Отечественной войны 1812 года не отменил крепостное право, хотя крестьянство, вставшее на защиту Отечества, на это надеялось, и Сталин после Великой Отечественной только круче затянул гайки, не оправдав смутных народных надежд на какую-то другую, более справедливую послевоенную жизнь (на роспуск колхозов, например).
Словом, любить свое государство русскому человеку было особенно не за что, а потому жизнь свою он испокон веку старался устроить так, чтобы быть подальше от государства и как можно меньше от него зависеть.
Правда, большевикам удалось-таки вывести новую породу людей, склонных все свои заботы возлагать на государство. Но ведь иждивенцам вовсе не свойственна любовь к благодетелю -- чаще наоборот, зависимость оборачивается неприязнью. Традиционное для России взаимное отчуждение народа и государства при советской власти только укрепилось, несмотря на бесконечные заклинания типа "народ и партия едины".
И день 12 июня стал бы настоящим народным праздником, получил бы глубочайший смысл и полновесную идеологическую подоснову (у всякого серьезного праздника она просто обязана быть), если бы обозначил момент разрыва с дурной российской традицией отчуждения. Но не случилось. Может быть, пока.
То есть день этот, вне всякого сомнения, дал точку отсчета для нового этапа российской истории. И новизну эту каждый житель страны так или иначе почувствовал на своей шкуре. Проблема лишь в том, что положительный смысл новизны для большинства до сих пор не очевиден, а те, для кого очевиден, совсем не склонны считать источником этой новизны государство.
Кроме того, самим ходом истории день 12 июня 1990 года оказался неразрывно связан с множеством событий, отношение к которым в народе, мягко говоря, неоднозначно.
День российского бюрократа
В частности, невозможно игнорировать мнение, согласно которому именно 12 июня 1990 года, когда Первый съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете России, начался процесс распада Советского Союза.
В массовом сознании распад СССР до сих пор воспринимается как событие трагическое, сродни большому поражению, и психологически очень трудно считать праздником день, в который это поражение было как бы запланировано. И, в общем, сегодня бессмысленно объяснять народу, что принятая 12 июня Декларация о суверенитете была мерой по преимуществу превентивной: кто же теперь помнит, что тогда готовился новый Союзный договор, по которому при вступлении в Союз равными правами наделялись союзные республики и автономии?
В РСФСР было 16 автономных республик, на их территории, занимающей половину всей площади России, проживало более 20 миллионов человек, и главное, там располагались основные источники стратегических природных ресурсов, которыми мы сейчас, собственно, и живем. Горбачевский Союзный договор, как теперь уже совершенно ясно, не предотвратил бы распада СССР, но еще до этого он разрушил бы Россию. Как сказал позже Сергей Шахрай, от России остался бы "кусок сыра с огромными дырками".
Российские нардепы первого призыва никакими революционерами и якобинцами отнюдь не были, напротив, они были плоть от плоти партийно-хозяйственной номенклатуры, но тут их интересы неожиданно совпали с интересами самых продвинутых демократов: за Декларацию о суверенитете они проголосовали почти единогласно, потому что почувствовали реальную опасность остаться ни с чем. В сущности, это был день первой победы российского чиновника над союзным, и весь следующий год после этого он шел "от победы к победе", пока не добился полной независимости.
Но тут рухнул Союз, и вся эта странная "независимость" повисла в воздухе. Здравый смысл просто отказывается ее воспринимать: если, скажем, Алжир празднует День независимости, так там все логично -- до сих пор, слава Богу, существует Франция, от владычества которой он освободился. То же и со Штатами: смешно, конечно, вспоминать, что единственная супердержава была когда-то одной из колоний Британской империи, но Великобритания же тоже никуда не делась. А Советского Союза нет, и наша "независимость" проваливается в какое-то виртуальное пространство между более чем тысячелетней историей Руси-России и коротким на этом фоне семидесятипятилетием коммунистического режима.
В результате день 12 июня, если сохранять на нем маркировку "дня независимости", превращается, в сущности, в профессиональный праздник российского бюрократа: в этот день оный бюрократ создал себе объект применения власти.
Подходящая дата и для личного, интимно-семейного праздника Бориса Николаевича Ельцина, хотя здесь существует конкуренция вариантов: таковым может считаться и 12 июня 1991 года, когда Ельцина всенародно избрали первым президентом России, и 21 августа того же года, когда потерпел поражение ГКЧП, и 25 декабря, когда из Кремля окончательно ушел Горбачев, и 12 декабря 1993 года, когда поспешным референдумом была принята ельцинская Конституция.
Все эти даты объединяет между собой то, что они как бы двоятся: с одной стороны, это вехи общего освободительного процесса и всякий, кому дорога свобода, их с чистой совестью праздновал бы. Если бы не было "другой стороны". Потому что с другой -- это этапы становления постсоветской государственности, характер которой на втором десятке ее истории представляется противоречивым.
Как-то вот до сих пор не очень ясно, в какую сторону устремлен процесс: строится ли у нас государство для государства, шаг за шагом забирающее себе все больше и больше "суверенитета", то есть независимости от народа, или государство все-таки чувствует себя только временным держателем этого суверенитета -- до тех пор, пока народ политически дорастет до своей подлинной роли его (суверенитета) единственного источника.
Это не юридическая схоластика, а классика демократии: подлинным суверенитетом обладает только народ, а государство -- его наемник. В этом смысле полезно знать наизусть хотя бы первую фразу американской конституции: "Мы, народ Соединенных Штатов, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, охраны внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, учреждаем и вводим эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки".
Комплекс наследника
В этой связи приобретает интерес и еще один как бы "юридический" вопрос -- вопрос о наследстве. Сформулировать его можно так: представляет ли собой современная Россия-РФ нечто принципиально новое в отечественной истории или она является прямой наследницей Российской империи и Советского Союза?
К празднику 12 июня здесь отношение самое прямое: если современная Россия -- это нечто небывалое, то День независимости есть праздник подлинный и великий. А если она по преимуществу все-таки наследница двух былых и бесславно сгинувших великих держав, то этот праздник приобретает химерический (с оттенком комизма) характер и всеобщее полупрезрение к нему оправданно.
Тут ведь так: если мы наследники тысячелетней российской монархии, то, празднуя 12 июня, мы заставляем нашу страну неприлично молодиться. А если наследники СССР, так это празднование -- типичная путаница свадьбы с поминками.
Как теперь вспоминается, Ельцин только на самых первых порах придерживался версии принципиальной исторической новизны новорожденной российской демократии. Потом авторитарная натура взяла верх, да и натиск разношерстных патриотов был нешуточный: пришлось перехватывать у них лозунги, спешно строить дорогостоящие имперские декорации и обживаться в роли "царя Бориса", почти законного наследника великой Российской империи. Как бы позабыв при этом, что она со всем ее "величием" рухнула в три дня. Правда, от советского наследства Ельцин отказывался со всей решительностью, на какую был способен: коммунистическая эпоха была для него трагическим перерывом державной российской традиции. Многие считали при этом, что поступал он не по-хозяйски...
По-хозяйски повел себя его преемник: подтвердив "имперскую" линию наследования, он реабилитировал и вернул в непрерывность исторической цепочки и советский период -- никакого, дескать, принципиального разрыва не было, история России едина, и в каждом ее этапе есть чем гордиться современному русскому человеку.
И ежели бы это были игры на чисто символическом поле, то и Бог бы с ними: чем бы дитя ни тешилось... Но чересполосица враждебных друг другу государственных символов довольно точно стала отражать гибридный характер современного российского государства.
Конечно, если отстраненным взглядом посмотреть, то скрещение имперского, советского и демократического -- смелый опыт, достойный великого естествоиспытателя. Может быть, он даже покажет свою чрезвычайную эффективность на коротком историческом отрезке.
Но заинтересованный глаз сразу видит, что советско-имперские гены явно доминируют, и возможному потомству, скорее всего, передадутся именно они.
И что самое во всей этой мичуринской селекции противное, так это то, что она консервирует традиционный для России тип отношений между обществом и государством. Тот самый "суверенитет" государства (независимость его от народа), праздновать который совсем не хочется.
Праздник на вырост?
Тут хоть ты тресни: не может нормальное государство, претендующее на первые роли в "мировом оркестре держав", как когда-то красиво выражались, существовать без государственной символики: герба, флага, гимна и официального праздника, в который всякое посольство обязано устроить прием.
Суетиться и назначать праздником какие-то другие, более симпатичные народу дни (а такие предложения были) как-то несолидно. Но и надеяться на извечное наше "стерпится -- слюбится" тоже как-то глупо.
Сейчас у нас всего четыре официальных праздника, имеющих хоть какую-то государственно-идеологическую подоснову: День Победы (9 мая), День независимости (12 июня), День согласия и примирения (7 ноября) и День Конституции (12 декабря). Народная "энергетика", если можно так выразиться, очень по-разному распределена между ними. Самый "горячий" и "живой" из праздников -- конечно же, День Победы. Самые "прохладные" -- как будто нарочно обезличенные одним и тем же числом -- День независимости и День Конституции. Лицемерно переименованный главный праздник страны Советов прежняя "энергетика" медленно, но верно покидает: хватит, должно быть, одного поколения, чтобы 7 ноября большинством воспринималось без всяких политико-идеологических ассоциаций. Было бы, конечно, замечательно, чтобы перетекала эта энергетика не куда-то в пустоту, а в новые, пока еще безразличные народу праздники.
Однако нельзя не заметить: чем спокойнее год от года проходит 7 ноября, тем сильнее переполняется эмоциями День Победы. 9 мая, в сущности, становится реально главным праздником страны, берет на себя его идеологические функции, и плохого в этом нет только на первый взгляд.
Никто не имеет ничего против Дня Победы -- это и впрямь день, максимально объединяющий нацию, его с одинаковыми чувствами празднуют правые, левые и беспартийные. Недостатков у него два, и оба серьезные: во-первых, он из года в год возгоняет национальную гордость, обращенную исключительно в прошлое. Тем самым в патриотическом чувстве он подчеркивает самую неприятную его составляющую: уязвленность неприглядным настоящим. Во-вторых, это праздник, так или иначе разъединяющий Россию с народами остальной Европы, которая прошла через сложный процесс примирения и объединения, и этот процесс включал в себя, между прочим, и некоторое приглушение эмоций при праздновании победного дня. В конце концов мы окажемся единственными в Европе и мире, кто не заменил пафос военной победы пафосом поминовения погибших.
То есть при всем уважении и любви к Дню Победы нельзя возлагать на него роль главного государственного праздника. А это означает, что нелюбимый пока народом День независимости надо всячески "растить" и год за годом заботиться о повышении его статуса.
Тут есть два пути: простой, внешне-механический, состоящий в неустанном пиаре и вкладывании в празднование Дня независимости серьезных денег, и сложный, где деньгами не отделаешься, а требуется встречное движение народа и государства, то есть, в сущности, постепенное перераспределение суверенитета.
Идти следует сразу и тем, и другим путем. Где-то они должны слиться, и хорошо бы не в бесконечности.
Вот уже несколько лет об этом празднике вспоминают в последний момент и едва ли не с досадой: "Ах да, у нас ведь на следующей неделе День независимости!" Журналисты и политики через одного повторяют банальную шутку: "От чего?", а социологические службы публикуют результаты опросов, из которых следует, что большинство россиян только с подсказки вспоминают, в честь какого события им дарят лишний выходной. Относиться к главному государственному празднику с легкой насмешкой стало чуть ли не одной из новых национальных традиций: такое чувство, что 12 июня большинство россиян празднуют не День независимости России, а день своей независимости от государства.Этот всеобщий скепсис, окружающий официальный праздник, бросает тень и на саму новую российскую государственность: если население так откровенно и неблагодарно дистанцируется от даты ее основания, так на самом ли деле эта государственность существует? Не фанерная ли это декорация, которую может повалить любой сильный порыв исторического ветра, -- будь то экономический кризис или пресловутый социальный взрыв, которым не устают угрожать коммунисты?
Или, может быть, все дело в органическом антигосударственном инстинкте, природной любви к анархии, которую многие философы и историки прошлого приписывали русскому народу?
Ведь и в самом деле -- больше тысячи лет в разных исторических формах существует российское государство, а много ли хорошего видел от него народ? Собственные цари и вожди, бывало, опустошали страну пострашнее, чем иноземные захватчики. Что же касается защиты (защита собственного народа -- главная, если не единственная задача любого государства), так в российской истории неоднократно случалось, что не государство защищало народ, а народу приходилось подниматься от мала до велика, чтобы защитить оплошавшее государство.
Ведь что такое наши "отечественные" войны, если снять с них налет казенного пафоса? Это, в сущности, примеры банкротства государства, его неспособности выполнять свои функции в самый критический для нации момент. Государство веками и десятилетиями выжимает из народа все соки (для того, как обычно объясняет народу власть, чтобы в решающий час отразить любую угрозу), а когда решающий час приходит, терпит позорное поражение и зовет народ на помощь: "Вставай, страна огромная!" Страна встает, народ приносит на алтарь победы немыслимые жертвы, а после нее спасенное и окрепшее государство загоняет его назад в стойло. Александр I после Отечественной войны 1812 года не отменил крепостное право, хотя крестьянство, вставшее на защиту Отечества, на это надеялось, и Сталин после Великой Отечественной только круче затянул гайки, не оправдав смутных народных надежд на какую-то другую, более справедливую послевоенную жизнь (на роспуск колхозов, например).
Словом, любить свое государство русскому человеку было особенно не за что, а потому жизнь свою он испокон веку старался устроить так, чтобы быть подальше от государства и как можно меньше от него зависеть.
Правда, большевикам удалось-таки вывести новую породу людей, склонных все свои заботы возлагать на государство. Но ведь иждивенцам вовсе не свойственна любовь к благодетелю -- чаще наоборот, зависимость оборачивается неприязнью. Традиционное для России взаимное отчуждение народа и государства при советской власти только укрепилось, несмотря на бесконечные заклинания типа "народ и партия едины".
И день 12 июня стал бы настоящим народным праздником, получил бы глубочайший смысл и полновесную идеологическую подоснову (у всякого серьезного праздника она просто обязана быть), если бы обозначил момент разрыва с дурной российской традицией отчуждения. Но не случилось. Может быть, пока.
То есть день этот, вне всякого сомнения, дал точку отсчета для нового этапа российской истории. И новизну эту каждый житель страны так или иначе почувствовал на своей шкуре. Проблема лишь в том, что положительный смысл новизны для большинства до сих пор не очевиден, а те, для кого очевиден, совсем не склонны считать источником этой новизны государство.
Кроме того, самим ходом истории день 12 июня 1990 года оказался неразрывно связан с множеством событий, отношение к которым в народе, мягко говоря, неоднозначно.
День российского бюрократа
В частности, невозможно игнорировать мнение, согласно которому именно 12 июня 1990 года, когда Первый съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете России, начался процесс распада Советского Союза.
В массовом сознании распад СССР до сих пор воспринимается как событие трагическое, сродни большому поражению, и психологически очень трудно считать праздником день, в который это поражение было как бы запланировано. И, в общем, сегодня бессмысленно объяснять народу, что принятая 12 июня Декларация о суверенитете была мерой по преимуществу превентивной: кто же теперь помнит, что тогда готовился новый Союзный договор, по которому при вступлении в Союз равными правами наделялись союзные республики и автономии?
В РСФСР было 16 автономных республик, на их территории, занимающей половину всей площади России, проживало более 20 миллионов человек, и главное, там располагались основные источники стратегических природных ресурсов, которыми мы сейчас, собственно, и живем. Горбачевский Союзный договор, как теперь уже совершенно ясно, не предотвратил бы распада СССР, но еще до этого он разрушил бы Россию. Как сказал позже Сергей Шахрай, от России остался бы "кусок сыра с огромными дырками".
Российские нардепы первого призыва никакими революционерами и якобинцами отнюдь не были, напротив, они были плоть от плоти партийно-хозяйственной номенклатуры, но тут их интересы неожиданно совпали с интересами самых продвинутых демократов: за Декларацию о суверенитете они проголосовали почти единогласно, потому что почувствовали реальную опасность остаться ни с чем. В сущности, это был день первой победы российского чиновника над союзным, и весь следующий год после этого он шел "от победы к победе", пока не добился полной независимости.
Но тут рухнул Союз, и вся эта странная "независимость" повисла в воздухе. Здравый смысл просто отказывается ее воспринимать: если, скажем, Алжир празднует День независимости, так там все логично -- до сих пор, слава Богу, существует Франция, от владычества которой он освободился. То же и со Штатами: смешно, конечно, вспоминать, что единственная супердержава была когда-то одной из колоний Британской империи, но Великобритания же тоже никуда не делась. А Советского Союза нет, и наша "независимость" проваливается в какое-то виртуальное пространство между более чем тысячелетней историей Руси-России и коротким на этом фоне семидесятипятилетием коммунистического режима.
В результате день 12 июня, если сохранять на нем маркировку "дня независимости", превращается, в сущности, в профессиональный праздник российского бюрократа: в этот день оный бюрократ создал себе объект применения власти.
Подходящая дата и для личного, интимно-семейного праздника Бориса Николаевича Ельцина, хотя здесь существует конкуренция вариантов: таковым может считаться и 12 июня 1991 года, когда Ельцина всенародно избрали первым президентом России, и 21 августа того же года, когда потерпел поражение ГКЧП, и 25 декабря, когда из Кремля окончательно ушел Горбачев, и 12 декабря 1993 года, когда поспешным референдумом была принята ельцинская Конституция.
Все эти даты объединяет между собой то, что они как бы двоятся: с одной стороны, это вехи общего освободительного процесса и всякий, кому дорога свобода, их с чистой совестью праздновал бы. Если бы не было "другой стороны". Потому что с другой -- это этапы становления постсоветской государственности, характер которой на втором десятке ее истории представляется противоречивым.
Как-то вот до сих пор не очень ясно, в какую сторону устремлен процесс: строится ли у нас государство для государства, шаг за шагом забирающее себе все больше и больше "суверенитета", то есть независимости от народа, или государство все-таки чувствует себя только временным держателем этого суверенитета -- до тех пор, пока народ политически дорастет до своей подлинной роли его (суверенитета) единственного источника.
Это не юридическая схоластика, а классика демократии: подлинным суверенитетом обладает только народ, а государство -- его наемник. В этом смысле полезно знать наизусть хотя бы первую фразу американской конституции: "Мы, народ Соединенных Штатов, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, охраны внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, учреждаем и вводим эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки".
Комплекс наследника
В этой связи приобретает интерес и еще один как бы "юридический" вопрос -- вопрос о наследстве. Сформулировать его можно так: представляет ли собой современная Россия-РФ нечто принципиально новое в отечественной истории или она является прямой наследницей Российской империи и Советского Союза?
К празднику 12 июня здесь отношение самое прямое: если современная Россия -- это нечто небывалое, то День независимости есть праздник подлинный и великий. А если она по преимуществу все-таки наследница двух былых и бесславно сгинувших великих держав, то этот праздник приобретает химерический (с оттенком комизма) характер и всеобщее полупрезрение к нему оправданно.
Тут ведь так: если мы наследники тысячелетней российской монархии, то, празднуя 12 июня, мы заставляем нашу страну неприлично молодиться. А если наследники СССР, так это празднование -- типичная путаница свадьбы с поминками.
Как теперь вспоминается, Ельцин только на самых первых порах придерживался версии принципиальной исторической новизны новорожденной российской демократии. Потом авторитарная натура взяла верх, да и натиск разношерстных патриотов был нешуточный: пришлось перехватывать у них лозунги, спешно строить дорогостоящие имперские декорации и обживаться в роли "царя Бориса", почти законного наследника великой Российской империи. Как бы позабыв при этом, что она со всем ее "величием" рухнула в три дня. Правда, от советского наследства Ельцин отказывался со всей решительностью, на какую был способен: коммунистическая эпоха была для него трагическим перерывом державной российской традиции. Многие считали при этом, что поступал он не по-хозяйски...
По-хозяйски повел себя его преемник: подтвердив "имперскую" линию наследования, он реабилитировал и вернул в непрерывность исторической цепочки и советский период -- никакого, дескать, принципиального разрыва не было, история России едина, и в каждом ее этапе есть чем гордиться современному русскому человеку.
И ежели бы это были игры на чисто символическом поле, то и Бог бы с ними: чем бы дитя ни тешилось... Но чересполосица враждебных друг другу государственных символов довольно точно стала отражать гибридный характер современного российского государства.
Конечно, если отстраненным взглядом посмотреть, то скрещение имперского, советского и демократического -- смелый опыт, достойный великого естествоиспытателя. Может быть, он даже покажет свою чрезвычайную эффективность на коротком историческом отрезке.
Но заинтересованный глаз сразу видит, что советско-имперские гены явно доминируют, и возможному потомству, скорее всего, передадутся именно они.
И что самое во всей этой мичуринской селекции противное, так это то, что она консервирует традиционный для России тип отношений между обществом и государством. Тот самый "суверенитет" государства (независимость его от народа), праздновать который совсем не хочется.
Праздник на вырост?
Тут хоть ты тресни: не может нормальное государство, претендующее на первые роли в "мировом оркестре держав", как когда-то красиво выражались, существовать без государственной символики: герба, флага, гимна и официального праздника, в который всякое посольство обязано устроить прием.
Суетиться и назначать праздником какие-то другие, более симпатичные народу дни (а такие предложения были) как-то несолидно. Но и надеяться на извечное наше "стерпится -- слюбится" тоже как-то глупо.
Сейчас у нас всего четыре официальных праздника, имеющих хоть какую-то государственно-идеологическую подоснову: День Победы (9 мая), День независимости (12 июня), День согласия и примирения (7 ноября) и День Конституции (12 декабря). Народная "энергетика", если можно так выразиться, очень по-разному распределена между ними. Самый "горячий" и "живой" из праздников -- конечно же, День Победы. Самые "прохладные" -- как будто нарочно обезличенные одним и тем же числом -- День независимости и День Конституции. Лицемерно переименованный главный праздник страны Советов прежняя "энергетика" медленно, но верно покидает: хватит, должно быть, одного поколения, чтобы 7 ноября большинством воспринималось без всяких политико-идеологических ассоциаций. Было бы, конечно, замечательно, чтобы перетекала эта энергетика не куда-то в пустоту, а в новые, пока еще безразличные народу праздники.
Однако нельзя не заметить: чем спокойнее год от года проходит 7 ноября, тем сильнее переполняется эмоциями День Победы. 9 мая, в сущности, становится реально главным праздником страны, берет на себя его идеологические функции, и плохого в этом нет только на первый взгляд.
Никто не имеет ничего против Дня Победы -- это и впрямь день, максимально объединяющий нацию, его с одинаковыми чувствами празднуют правые, левые и беспартийные. Недостатков у него два, и оба серьезные: во-первых, он из года в год возгоняет национальную гордость, обращенную исключительно в прошлое. Тем самым в патриотическом чувстве он подчеркивает самую неприятную его составляющую: уязвленность неприглядным настоящим. Во-вторых, это праздник, так или иначе разъединяющий Россию с народами остальной Европы, которая прошла через сложный процесс примирения и объединения, и этот процесс включал в себя, между прочим, и некоторое приглушение эмоций при праздновании победного дня. В конце концов мы окажемся единственными в Европе и мире, кто не заменил пафос военной победы пафосом поминовения погибших.
То есть при всем уважении и любви к Дню Победы нельзя возлагать на него роль главного государственного праздника. А это означает, что нелюбимый пока народом День независимости надо всячески "растить" и год за годом заботиться о повышении его статуса.
Тут есть два пути: простой, внешне-механический, состоящий в неустанном пиаре и вкладывании в празднование Дня независимости серьезных денег, и сложный, где деньгами не отделаешься, а требуется встречное движение народа и государства, то есть, в сущности, постепенное перераспределение суверенитета.
Идти следует сразу и тем, и другим путем. Где-то они должны слиться, и хорошо бы не в бесконечности.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
