Архивная публикация 2008 года: "Мир рюмочным, война «Цусиме»"
Еженедельный журнал «Профиль»
Известно, что Петербург — это не только Эрмитаж, парадные набережные, кораблик Адмиралтейства, разводные мосты и припудренные охрой фасады. Петербург — это атмосфера, среда, это ритм, диктуемый чередой будней его жителей, их ежедневными ритуалами, сливающимися в сложный единый ритуал бытия. В конце концов, как точно подмечено, традиция — это не сохранение пепла, а поддержание огня. Именно внутренний огонь, среда и ритм, а не складки каменной духовности являются решающим признаком Петербурга как живого города, способного не только вставать в монументальные позы, но и дышать, разнообразно цвести, пластично играть соблазнами и излучать в пространство смыслы. Наступление на петербургскую традицию в последние годы ведется с особым упорством. Нагляднее всего это отражается на архитектурном облике. Напротив собора Владимирской иконы Божией Матери поставлена исполненная в московско-вавилонском стиле и придавившая дом Дельвига аляповатая тумба с венцом ротонды на крыше (ныне она уже официально признана архитектурной неудачей). Улица Декабристов изуродована стройкой второй сцены Мариинского театра. Снесен квартал на углу Невского и Восстания. Снесены Невские бани на Марата… Возможно, не стоит сокрушаться конкретно по поводу сноса Невских бань — они были серыми, незаметными и определенно не вписывались в каменную симфонию местности. Сокрушаться стоит по поводу перспективы — то, что здесь возведут, наверняка и даже обязательно будет наглее, выше, глянцевее притершихся за полтора-два столетия друг к другу зданий. Будет подавлять и уродовать, будет злокачественно нарастать. Больше всего допекает в этой истребительно-строительной истории то, что в ней нет никакого пафоса борьбы, никакого величественного злого умысла, противостояние которому можно было бы считать за честь. Все глупейшим образом сводится к мелкому болезненному желанию обогащения. Но наступление на петербургскую традицию не ограничивается этой внешней атакой небытия. Наступление ведется и на сам внутренний дух традиции, на охраняемый огонь, на среду и ее ритм. Разрушенная внешняя скорлупа поддается восстановлению, что видно на примере, скажем, Дрездена и Кельна, раскрошенных союзниками в пыль, но поднявшихся из праха практически в прежнем виде. Однако разрушенная внутренняя традиция не подлежит восстановлению. Тогда становится бессмысленной и скорлупа, ибо она заключает в себе пустоту. Одной из составных частей упомянутого выше сложного ритуала жизни, без сомнения, долгие годы оставались славные петербургские рюмочные. Помните ли вы эти рюмочные 1970—1980-х, где за 1 рубль 5 копеек подавали полтинник водки и чудный бутерброд с килькой и ломтиком яйца на булке, который народная молва окрестила «пыж»? Что же видим мы сегодня? Эрмитаж стоит, кораблик парит, мосты взметают в небо створы, а где рюмочные? Они исчезают, как девственные ландшафты, как островки здоровой дикой природы в океане стяжания, немощи, увядания и тщеты. Теперь влюбленные девушки с восторженными юношами вместо того, чтобы во время прогулки пойти погреться в тихую светлую разливуху с парой безобидных маньяков по углам, ходят есть сырую рыбу к японским поварятам, а между тем у нас в СПб даже бомжи корюшку с крючка не едят. Оправданна ли такая подмена? Не нарушает ли она строгое звучание хрустальной петербургской гармонии? Однажды иностранные гости договорились со мной о встрече в японском ресторанчике с названием, завернутым в каллиграфический иероглиф. О еде говорить не будем, все о ней знают. Поразил чек. Обычно их подробно не рассматривают, а зря. Из чека я узнал, что головная фирма, держащая сеть японских ресторанчиков, называется «Цусима». Что это — шутка, нелепость или умышленная насмешка над исторической памятью? Вам бы пришло в голову назвать блинную в Токио «На сопках Маньчжурии»? То-то и оно. И вот эта чума идет на смену нашим рюмочным, сияющим гранями мухинских стаканов. Полгода назад в одной журнальной заметке я приводил список рюмочных, сохранившихся в питерском центре. Описано было около дюжины заведений: разумеется, знаменитая «Двадцаточка» на Пушкинской, распивочная на Стремянной, подвальчик «Бар» на Восстания и пр. Неделю назад я решил провести инспекцию этих цитаделей традиции и с прискорбием обнаружил, что одна из них пала. Рюмочной в закутке продуктового магазина, еще недавно располагавшегося на углу Лиговского и Свечного, больше нет, как нет и самого магазина. Угадайте, что теперь находится на этом месте? Правильно — японский ресторан «Акари». Что значит по-японски «акари»? Кто знает? Может быть, «отдайте нам Курилы и Южный Сахалин». Рюмочные по капле выдавливаются из нашей жизни, как по капле выдавливается из Петербурга сама петербургская жизнь с ее неторопливой вдумчивостью, балансом содержания и формы, неприятием суеты и приматом духа над сребролюбием, звенящим небытием. Влюбленные девушки с восторженными юношами, очнитесь — не сырым тунцом на ролле славен наш богоспасаемый город, не на том он стоит. Возвращайтесь из офисов и суши-баров в свой родной город, сквозь который раз в год плывет серебряная корюшка. Словом, назад, к истокам, в девственные ландшафты, на островки покоя, в чудесные, как прихожие рая, петербургские рюмочные.
Известно, что Петербург — это не только Эрмитаж, парадные набережные, кораблик Адмиралтейства, разводные мосты и припудренные охрой фасады. Петербург — это атмосфера, среда, это ритм, диктуемый чередой будней его жителей, их ежедневными ритуалами, сливающимися в сложный единый ритуал бытия. В конце концов, как точно подмечено, традиция — это не сохранение пепла, а поддержание огня. Именно внутренний огонь, среда и ритм, а не складки каменной духовности являются решающим признаком Петербурга как живого города, способного не только вставать в монументальные позы, но и дышать, разнообразно цвести, пластично играть соблазнами и излучать в пространство смыслы. Наступление на петербургскую традицию в последние годы ведется с особым упорством. Нагляднее всего это отражается на архитектурном облике. Напротив собора Владимирской иконы Божией Матери поставлена исполненная в московско-вавилонском стиле и придавившая дом Дельвига аляповатая тумба с венцом ротонды на крыше (ныне она уже официально признана архитектурной неудачей). Улица Декабристов изуродована стройкой второй сцены Мариинского театра. Снесен квартал на углу Невского и Восстания. Снесены Невские бани на Марата… Возможно, не стоит сокрушаться конкретно по поводу сноса Невских бань — они были серыми, незаметными и определенно не вписывались в каменную симфонию местности. Сокрушаться стоит по поводу перспективы — то, что здесь возведут, наверняка и даже обязательно будет наглее, выше, глянцевее притершихся за полтора-два столетия друг к другу зданий. Будет подавлять и уродовать, будет злокачественно нарастать. Больше всего допекает в этой истребительно-строительной истории то, что в ней нет никакого пафоса борьбы, никакого величественного злого умысла, противостояние которому можно было бы считать за честь. Все глупейшим образом сводится к мелкому болезненному желанию обогащения. Но наступление на петербургскую традицию не ограничивается этой внешней атакой небытия. Наступление ведется и на сам внутренний дух традиции, на охраняемый огонь, на среду и ее ритм. Разрушенная внешняя скорлупа поддается восстановлению, что видно на примере, скажем, Дрездена и Кельна, раскрошенных союзниками в пыль, но поднявшихся из праха практически в прежнем виде. Однако разрушенная внутренняя традиция не подлежит восстановлению. Тогда становится бессмысленной и скорлупа, ибо она заключает в себе пустоту. Одной из составных частей упомянутого выше сложного ритуала жизни, без сомнения, долгие годы оставались славные петербургские рюмочные. Помните ли вы эти рюмочные 1970—1980-х, где за 1 рубль 5 копеек подавали полтинник водки и чудный бутерброд с килькой и ломтиком яйца на булке, который народная молва окрестила «пыж»? Что же видим мы сегодня? Эрмитаж стоит, кораблик парит, мосты взметают в небо створы, а где рюмочные? Они исчезают, как девственные ландшафты, как островки здоровой дикой природы в океане стяжания, немощи, увядания и тщеты. Теперь влюбленные девушки с восторженными юношами вместо того, чтобы во время прогулки пойти погреться в тихую светлую разливуху с парой безобидных маньяков по углам, ходят есть сырую рыбу к японским поварятам, а между тем у нас в СПб даже бомжи корюшку с крючка не едят. Оправданна ли такая подмена? Не нарушает ли она строгое звучание хрустальной петербургской гармонии? Однажды иностранные гости договорились со мной о встрече в японском ресторанчике с названием, завернутым в каллиграфический иероглиф. О еде говорить не будем, все о ней знают. Поразил чек. Обычно их подробно не рассматривают, а зря. Из чека я узнал, что головная фирма, держащая сеть японских ресторанчиков, называется «Цусима». Что это — шутка, нелепость или умышленная насмешка над исторической памятью? Вам бы пришло в голову назвать блинную в Токио «На сопках Маньчжурии»? То-то и оно. И вот эта чума идет на смену нашим рюмочным, сияющим гранями мухинских стаканов. Полгода назад в одной журнальной заметке я приводил список рюмочных, сохранившихся в питерском центре. Описано было около дюжины заведений: разумеется, знаменитая «Двадцаточка» на Пушкинской, распивочная на Стремянной, подвальчик «Бар» на Восстания и пр. Неделю назад я решил провести инспекцию этих цитаделей традиции и с прискорбием обнаружил, что одна из них пала. Рюмочной в закутке продуктового магазина, еще недавно располагавшегося на углу Лиговского и Свечного, больше нет, как нет и самого магазина. Угадайте, что теперь находится на этом месте? Правильно — японский ресторан «Акари». Что значит по-японски «акари»? Кто знает? Может быть, «отдайте нам Курилы и Южный Сахалин». Рюмочные по капле выдавливаются из нашей жизни, как по капле выдавливается из Петербурга сама петербургская жизнь с ее неторопливой вдумчивостью, балансом содержания и формы, неприятием суеты и приматом духа над сребролюбием, звенящим небытием. Влюбленные девушки с восторженными юношами, очнитесь — не сырым тунцом на ролле славен наш богоспасаемый город, не на том он стоит. Возвращайтесь из офисов и суши-баров в свой родной город, сквозь который раз в год плывет серебряная корюшка. Словом, назад, к истокам, в девственные ландшафты, на островки покоя, в чудесные, как прихожие рая, петербургские рюмочные.
