Архивная публикация 1999 года: "Ну что, смертнички, полетаем?"
Мы ведь ТАМ о родине-матери не забываем. Наши турфирмы забыть о ней не дадут. Практика в употреблении русского мата вам обеспечена, если вы промахнулись с турфирмой.-- В далекий край товарищ улета-а-ет,-- пел Семен Аркадьевич, укладывая ярко-желтые шорты в чемодан.-- Звездочка, не могу найти второго красного носка...
-- Почему тоска? -- переспросила мать. В последнее время она стала хуже слышать и задавать оригинальные вопросы.
Поначалу она пристраивалась из-за этого плакать, но Семен убедил ее, что лучше плохо слышать, чем плохо видеть. Вот его матушка под старость (тут мать метала на Семена яростные взгляды) стала слепнуть. И однажды долго требовала от продавца, чтобы он снял с крючка подвешенного судака, пока продавец не сказал: "Извините, мадам, но это полотенце".
Итак, мои голубки решили на майские праздники посетить родину фараонов и финансовых пирамид. После долгого маркетингового исследования мама обнаружила фирму Della Rove, которая относительно недорого предлагала недельный отдых в отличном четырехзвездочном отеле на берегу моря. То есть она решила сделать одновременно две взаимоисключающие вещи: отдохнуть и сэкономить.
Но еще Александр Сергеевич Пушкин, который скоро встретит свое двухсотлетие, матерясь с того света, говорил: две неподвижные идеи не могут существовать одновременно в одном месте.
Не могут, язви их душу. Ростиньяк не выигрывает в карты, пьяный милиционер не женится на балерине Большого театра, сирень не цветет на Новый год, и уж, конечно, вам не удастся сэкономить, отправляясь в далекое путешествие. Тем более если вы норовите расслабиться, а не посвятить краткие дни отдыха борьбе за права потребителя.
Все это я объяснял маме. Но она безапелляционно заявила мне, что деньги мотать большого ума не надо. Что весь Запад стоит на том, что считает каждую денежку. Что экономия -- мать достатка. Кстати, на что я потратил последнюю зарплату? Только безумец может купить домашний кинотеатр, чтобы смотреть эти бездарные фильмы.
Под крики любимых людей я ретировался домой. Но только поставил "Травиату" Дзеффирелли и жемчужно-размытые кадры великого режиссера примирили меня с действительностью, как раздался матушкин звонок.
-- Я надеюсь, ты отвезешь нас завтра в аэропорт?
Конечно же, сказал я.
Как объяснила мама, самолет вылетал в удобное время -- хоть и 1 мая, но в 14.10. Каких-нибудь четыре часа -- и мои молодожены будут уже в Африке, под тридцатиградусной жарой, среди кораллов и египтян. Но вылетает самолет не из Шереметьева-2, как предполагалось ранее, а из Шереметьева-1.
На всякий случай я еще раз перезвонил в фирму. Там еще раз подтвердили: да-да, дорогой товарищ, не два (тщательно вы-го-ва-ри-ва-я все слоги и окончания), а один. Главное -- самолет большой, "Ил-86", время замечательное -- вечером будете купаться.
Я уже начал тихо завидовать матушке с Семеном: меня на майские праздники арендовала подружка, которой я с дуру пообещал выкорчевать березу на дачном участке. Латифундистка купила полянку в тридцать соток и вбила себе в голову, что "через четыре года там будет город-сад". К несчастью, тут ей под руку подвернулся я. А так как у меня были все основания испытывать перед ней чувство вины, то я брякнул: не надо ли, дескать, чего? Оказалось, надо.
На следующий день я привез родителей в Шереметьево-1. Объявили вылет и начали регистрацию рейса 2933 на Хургаду. Первыми таможню прошли порядочные граждане с детьми: они приехали пораньше и заблаговременно заняли очередь.
Когда мои голуби уже проходили таможню, моего слуха достигли странные слова, слетевшие в буквальном смысле слова с неба: "Вылет рейса 2933 состоится из аэропорта Шереметьево-2 в шестнадцать часов".
(Воистину, "мне голос был, он звал утешно". Строчку: "Он говорил: "Приди сюда" -- предлагаю читать: "Он говорил: "Поди туда".)
Чемодан выпал из рук Семена Аркадьевича. А мама замерла, как персонаж картины Брюллова "Гибель Помпеи". Ужас у нее в глазах был вполне натуральный. Для полноты кошмара не хватало только обнаженной груди и развевающихся пурпурных одежд.
Напоминаю: мы, на минуточку, находимся в Шереметьеве 1. И часть пассажиров уже практически за кордоном. Поднялась легкая паника.
Клич: "Подать сюда представителя "Внуковских авиалиний" -- пронесся по толпе и заглох, как жидкое "ура" перед безнадежной атакой. Народ заволновался: надо же было попытаться как-то осознать, с какой-такой радости "Ил-86" перегоняют в другой аэропорт. Но тут опять разверзлись небеса и дамский голос объявил: "Вылет рейса 2933 переносится на 16.00".
Пока Семен метался по аэропорту в поисках представителя "Внуковских авиалиний", а я успокаивал маму, под музыку сфер прозвучало следующее объявление. Теперь пассажирам обещали, что они вылетят в 20.00.
Мучительно захотелось правды: когда и откуда улетаем мы на далекий материк. Но представительства "Внуковских авиалиний" в Шереметьеве-1 так и не обнаружилось. Наблюдалось "Трансаэро" (обожаю их корпоративный гимн: "Трансаэро! Трансаэро! Взлетают в небо ангелы", то есть там сразу говорят: "Хана вам, ребята"), а вот "Внуковских" не было. Не стояло. Не завезли. Не прилунялись. Представитель "Линий", которого истерично требовали пассажиры у каждого -- начиная с милиционера и кончая любым существом мужескаго пола в летной форме,-- на связь выходить не хотел. Его даже вызывали по селектору. Нет, и все. Крепкий орешек, одним словом.
А на календаре, напоминаю, первое мая. Турфирмы, отправившие пассажиров в увлекательное путешествие, не работают. Да и основные справочные окошки в Шереметьеве-1 закрыты. У одной-единственной справочной на все направления собралась длинная очередь.
-- С?ма, ну сделай что-нибудь,-- стенала мама.
-- Я и делаю,-- отвечал ей Семен Аркадьевич, откупоривая бутылку виски.-- Выпей, звездочка. Тебе сразу станет все равно.
Пока мама, стуча зубами от нервов, хлебала виски, я не нашел ничего лучшего как начать ее пилить (не все же ей меня жевать):
-- Мама, я сто раз тебе говорил не иметь дела со "Внуковскими линиями". У них весь парк -- инвалидная команда. Летают только четыре самолета. И те на честном слове и на одном крыле.
Замечательная история была с моим коллегой Димкой Толкачевым. Он несколько часов ждал вылета из Москвы в Сочи (у него тоже были "Внуковские"). И когда он, взбешенный, подошел в очередной раз к администратору, та ему сказала дивную фразу:
-- Мущина, шо вы нервничаете? Уже посадка началась.
-- Где? -- радостно вскинулся Толкачев и начал озирать зал аэропорта.
-- Где-где? В Сочи. Щас погрузятся, прилетят, передохнут. Тут вас и запустят.
Но вернемся к маме и виски.
-- Но ведь если продают билеты, значит, и самолет есть!
-- Есть? -- спросил я ее.
-- Нет,-- поникла она.
Продать можно что угодно и на что угодно, объяснила мне девушка из единственного справочного окошечка: "Мы за них ответственности не несем, они только полосу арендуют".
-- Скажите,-- протиснулся к справочной Семен Аркадьевич,-- наш самолет все-таки должен вылететь с вашей полосы или нет?
-- В восемь вечера,-- загадочно ответила женщина.
В это время среди отдыхающих созрел бунт. Отец двух очаровательных девочек собрал вокруг себя толпу несчастных пассажиров, которые понятия не имели, бежать им в Шереметьево-2, ждать вылета или сдавать к чертовой матери билеты.
-- Делаем так! Я сейчас иду к начальнику аэропорта,-- заявил папаша, размахивая бутылочкой с детским питанием,-- и говорю ему: "Если к нам немедленно не придет представитель "Внуковских авиалиний", мы перекрываем аэропорт. И хрен кто у них отсюда вылетит!
Видно было, что человек едет отдыхать за границу первый раз и несправедливость за собственные деньги его больно ранит.
Как ни странно -- подействовало. Начальник аэропорта с высоты своего второго этажа посмотрел на толпу и приказал найти представителя авиакомпании.
Через час полнейшей неразберихи нашему взору явился наконец представитель "Внуковских авиалиний".
Испуганный, в конец замученный мальчик двух с половиной метров, с глазами поэта, эмигрировавшего из "серебряного века", подошел к толпе отъезжающих--не отъезжающих, отдыхающих--не отдыхающих, но вполне осатаневших граждан со словами: "Ваш вылет задерживается до часа ночи!"
-- Как до часа? Объявили же, что до восьми!
-- А я говорю: до часа,-- устало и мудро сказал он.
И пошел вдаль. Сквозь нас.
Нашлись умные люди. Догнали и потребовали проставить отметки на билетах: мол, рейс задерживается до следующих суток. И чтоб с печатью -- может, удастся из турагентства выбить компенсацию за сутки в аэропорту. Отчего ж не написать? Мальчик написать не отказался. Правда, долго не соглашался ставить печать, а предложил дозваниваться в представительство "Внуковских", базирующееся в Ш-2. Наивные попытались, но -- первое мая. Естественно, никто солдату не ответил. Тогда мальчика, как пленного немца партизаны, приперли к стенке и сказали: если он печать на наших билетах не поставит, то мы дружно перегородим аэропорт и потребуем гостиницу и питание (по законодательству если рейс задерживается более чем на три часа, авиакомпания должна предоставить все это пассажирам).
-- Хорошо,-- сдался мальчик и по переносному селектору набрал коллеге: -- Андрей, приходи давай. Я тут уже три часа с пассажирами воюю. Печати поставишь, билетики подпишешь.
Андрей появился с пустой хозяйственной сумкой в руках, красным носом и глазами измученной тяготами помойной жизни дворняги. Он безысходно начал отмечать, что рейс задерживается до 1 часа 30 мин. И подкреплял написанное печатью, которую выудил из глубин хозяйственной сумки. ("И ставит им, ставит им градусники".)
А в аэропорту в очередной раз объявили, что вылетаем мы в 20.00.
Отец двоих детей второй раз словил уже смывшегося представителя и с вопросом "когда?" припер его к стенке. Как истинный партизан, представитель выдавил: "Их не слушайте, я же сказал, что в час ночи".
Это были его последние слова.
Больше мы его не видели.
Мама, уже проплаканная и пьяненькая, спокойно наблюдала за страстями, которые бушевали в аэропорту. И на предложение поехать домой и оставшиеся до вылета часы провести дома согласилась. В конце концов, тем, кто прошел таможню, было еще хуже: деваться некуда, им сидеть на нейтральной территории до этого самого часа ночи.
В шесть часов я привез родителей домой. Мама, вместо того чтобы нырять в бассейн и наблюдать древнее небо над древними песками, на скорую руку сообразила ужин. Семен поставил телефон на автодозвон и через несколько часов своего добился: в восемь тридцать нам завили, что рейс 2933 вылетает(!) в восемь часов.
Поздно ночью я погрузил своих истомившихся родителей в машину и опять поехал в аэропорт. К часу ночи я увидел в полупустом аэропорту знакомую компанию. Общую умиротворенность смутила новость, что часть остававшихся в Шереметьеве пассажиров отправили в Хургаду другими рейсами, а мы, горемычные, сутки теряем...
Ну ладно, проехали. Ровно в двенадцать тридцать на фоне пустого табло, где не было даже намека на наш рейс, добровольно появился представитель "Внуковских авиалиний".
-- Все нормально, товарищи! Ваш самолет только что приземлился в аэропорту Внуково из Сочи. Скоро его переведут сюда и через несколько часов вы сможете вылететь!
Пауза. Длиною в жизнь.
Полковник КГБ, который тоже намылился отдыхать, начал искать табельное оружие. А не отдыхай, тогда и оружие будет при тебе. Ясное дело, что в карманах джинсов он ничего не нашел. Некоторые начали плакать. Некоторые порывались сдать или порвать к едрене-фене билеты. Мама меланхолично спросила: "Где там, Ваня, у тебя виски?" Остальные потянулись к пустым скамьям и буфету.
В жизни уже ничего не осталось -- надо было ждать самолета и все-таки лететь. Хотя этого как раз уже никому не хотелось.
Полагаю, такую усталость испытывает женщина, после долгих лет романа получившая своего возлюбленного в законные мужья. Даже еще и не получившая. Вот стоит она с ним в загсе, ждет очереди в добродетельную жизнь, рассматривает поры у него на носу и философски думает: "На фига?.."
-- Разрешите познакомиться? -- К нам подсел большой веселый человек в яркой тенниске.-- Федя Пчелкин,-- отрекомендовался он.-- Вы летите?
-- Так же, как и вы,-- отрезала мама.
-- А я выпиваю,-- сказал Федя Пчелкин. И достал из сумки бутылку коньяка. Мама шустро кивнула.
Через час они уже пели на два голоса: "Мне нравится, что вы больны не мной". Рука Феди Пчелкина лежала на мамином колене. Семен мирно похрапывал на вещах.
К трем ночи объявили регистрацию. Мама подхватилась, начала расталкивать заснувшего Семена. Публика бросились к открытым дверям таможни. Организовалась очередь (все-таки есть в очередях что-то жизнеутверждающее -- где очередь, там и жизнь), люди начали улыбаться. И даже простили за все представителя "Внуковских авиалиний".
Федя Пчелкин вышел в центр пустого зала и хорошо поставленным голосом затянул: "Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь". Ему вторило эхо. После каждого куплета под восхищенные крики толпы он скидывал с себя что-то из одежды.
Несмотря на то, что людей было лишь с одного самолета и на дворе три часа ночи, досматривали на таможне долго, серьезно и по полной программе. На паспортном контроле пограничница долго всматривалась в мамино лицо, сравнивая его с фото на паспорте.
-- А вы очень изменились,-- резюмировала она после десяти минут наблюдений.
Потом Федя Пчелкин, обнимая мою маму за плечи, повел ее на нейтральную территорию. За ними, увешенный чемоданами, побрел Семен.
Я, истерзанный проводами, наконец поехал домой. И, не принимая душа, завалился спать.
В шесть утра меня разбудил телефонный звонок.
-- Это я.-- По игривому маминому голосу я понял, что она пьяна как извозчик.
-- Ты где? -- обалдело спросил я.
-- В Шереметьеве. Я звоню тебе по сотовому телефону.
Потом трубку взял Семен. Он рассказал, что они бесконечно долго ждали автобуса на летное поле. Потом долго толклись перед самолетом. Наконец их пустили. Начали рассаживать -- и выяснилось, что, хотя часть счастливчиков улетела другими рейсами, в самолете не хватает мест.
-- Мальчика сажаем сюда,-- бодро скомандовала стюардесса образцово-показательному отцу двоих дочерей.
-- Это девочка! И я не хочу во второй салон, у меня ребенок маленький! -- завопил отец-герой.
-- Мужчина, успокойтесь, у меня самой дети летят этим рейсом, и никто не скандалит. Так же, как и вы, ждут вылета!
В три они еще стояли. И в четыре стояли. В шесть рассвело. Тут у Феди Пчелкина возникла идея позвонить мне и сказать: "Доброе утро".
-- Доброе утро,-- ответил я.
-- Ой,-- крикнула мама,-- мы отключаемся! Говорят, что через полчаса полетим.
Я рухнул спать.
Через полчаса меня разбудил следующий телефонный звонок.
С трепетом я взял трубку. Это звонила моя подруга, которой я пообещал выкорчевать березу.
Проклиная "Внуковские линии", я полез под ледяной душ, чтобы как-то стряхнуть сон.
Не знаю, как я вел машину до Опалихи. Иногда мне казалось, что я просто выключаюсь. Но уже в десять утра подружка (что уж там темнить, девушку звали Мариной) вручила мне пару перчаток, лопату и резиновые сапоги. И выпустила на полянку.
Березка была не одна. Точнее, не так. Это была очаровательная березовая рощица. Нежные листочки так и дрожали в холодном майском воздухе. Накрапывал дождь.
Я копнул три раза.
"Дзынь-ь",-- раздалось из под лопаты. Инструмент уткнулся во что-то металлическое. "Мина" -- пронеслось у меня в голове. Я наклонился над ямой и начал руками разгребать землю.
Это оказалась круглая трехлитровая банка.
Матерь Божья, не поверил я своему счастью. Неужели клад?! Руки мои задрожали, и я начал выковыривать банку из земли еще старательней. Наконец она поддалась -- я вытащил ее на свет.
Под этой банкой оказалась еще одна. Я решил вытащить и ее. Под второй -- третья.
Короче, их было тридцать.
Тридцать трехлитровых банок с белой краской, 1993 года изготовления. Не сразу поверив гримасе судьбы, я вскрыл лопатой одну из банок -- белая свернувшаяся краска.
Девяносто литров старой краски. Какой идиот закопал ее здесь? Марина вместе со мной посмеялась над людской тупостью, но все тридцать банок затащила в дом.
-- Поделишься? -- заговорщически спросил я Марину вечером, когда отвозил ее домой.
В глазах ее метнулся испуг.
Всю неделю от родителей не было ни слуху ни духу. Я выяснил через справочную, что долетели они нормально. А значит, решил я, и отдыхают нормально. Воспоминания о безумном дне постепенно сгладились. Как счетчик на такси, прощелкала неделя, и вот пора уже было ехать в аэропорт их встречать.
То, что прибытие рейса задерживается, я узнал по справочной. Не буду долго описывать свои звонки. Короче, вместо восьми часов вечера я подобрал замученных и усталых маму и Семена на рассвете.
Федя Пчелкин вынес в зал аэропорта мою маму на руках -- как жертву войны. Семен еле стоял на ногах под тяжестью чемоданов. Выглядели они скверно. И загар больше походил на какой-то серый налет, который появляется на лицах путников.
-- Я люблю тебя, Россия,-- над самым ухом у мамы заголосил Федя Пчелкин.
Мать приоткрыла глаза и слабо улыбнулась.
-- Здравствуй, сынок,-- сказала она.
В голосе у нее было примирение с мерзостями мира и человеческими пороками вообще и моими недостатками в частности, прощение "Внуковских авиалиний" и материнская любовь с оттенком блядства по отношению к Феде Пчелкину.
По утренней, просыпающейся, холодной Москве я отвез их домой.
Только к вечеру мама позвонила и сказала, что, кажется, пришла в себя. И позвала меня ужинать.
На дворе было девятое мая. За окном шел снег. А родители рассказывали мне подробности этого ой какого несентиментального путешествия.
Отмотаем события назад. Ибо все в этом путешествии было исполнено свинства.
Когда самолет все-таки взял курс на Хургаду, стюардесса произнесла чудную фразу: "Уважаемые пассажиры! Экипаж приветствует вас и извиняется за задержку вылета, обусловленную поздней загрузкой багажа". Мама прокляла свою сумку, сданную в багаж.
Вместо вина и минералки им предложили чуть ли не "Буратино". На вопрос Семена Аркадьевича: "А что у вас на горячее -- курица или мясо?" (между прочим, почти сутки не жравши) был ответ: "Да кто тут теперь разберет!"
Ответ, конечно, с бытовой точки зрения, правильный. Но рейс-то, между прочим, международный, билет куплен за валюту.
И вот в десять с копейками мои голуби приземлились в Хургаде. И сразу -- в очередь. Потому как, чтобы ступить на благословенную землю, ты должен отстоять хвост за марочкой и купить ее за $15. А потом -- к таможеннику, который эту марочку наклеит. Вообще-то приличные турфирмы эту петрушку берут на себя. Но ведь наша мама решила сэкономить!
Как только маму и Семена посадили в автобус, выяснилось, что вместо обещанного еще в Москве гида Аладдина их встречает гид Ахмед. Никаких, извините, фамилий. Ахмед собрал ваучеры с названием отелей и повез всех путешествовать по Хургаде. Когда развезли практически всех, выяснилось, что оставшимся десяти туристам (в их число входили мама и Семен Аркадьевич) ехать просто некуда. Отель "Корал-Бич", куда они, собственно, и покупали путевки, по непонятным причинам занят. А ведь я сам выкупал путевки родителей аж в середине апреля, соответственно, деньги за отель были внесены сильно заранее.
-- Едем в другой отель,-- сказал Ахмед.-- Я же сказал, мест нет. И нигде больше нет. Поэтому едем и расселяемся.
Феди Пчелкина уже не было: он бросил якорь в какой-то другой гостинице. И Семен Аркадьевич принял удар на себя.
-- Мы хотим в наш отель,-- робко сказал он.
Но Ахмед грустно качал головой и смотрел на него, как на глупого ребенка, упорствующего у пестрой витрины.
-- Я не понимаю,-- сказал Ахмед,-- Я же сказал: сезон. Мест нигде нет -- и в вашем отеле нет. Так бывает.
Мама как-то забыла, что она начальница, Семен -- что он привык командовать толпами бухгалтеров. Десяток несчастных с покорностью гаремных красавиц поехала туда, куда Ахмед телят не гонял.
Их привезли в отель с худосочными розочками вместо парка и бунгало на большую семью вместо номера. Повели в номера -- двухкомнатные апартаменты. В первой комнате -- большой, застеленный на двоих диван. В другой -- большая кровать, где вполне улягутся четверо. Туалет -- ну подмазана штукатурка кое-где, ну кафель красочкой заляпан. Но унитаз-то на месте! И кухня -- предполагается, что живущие здесь еще и готовить на себя будут. И так весь отдых -- спать и готовить. Готовить и спать. Сидеть в этом номере все равно негде. А до моря пехом по жаре минут десять -- ну кому захочется!
И тут вспыхнул бунт -- бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный потому, что Ахмед по-прежнему заявлял, что жить бедным туристам все равно негде и через несколько дней им здесь очень понравится. Еще и спасибо скажут, что Ахмед не поселил их в "Корал-Бич", который, на минуточку, четыре звезды, с большим парком и большим коралловым пляжем.
Но страх (а может быть, он просто закомплексовал) провести отпуск среди гигантских спальных мест придал Семену Аркадьевичу мужества. Он начал требовать отель никак не меньше пяти звезд. Верните нам наш "Корал-Бич"! Или дайте хоть что-то поприличней!
-- В конце концов, давайте звонить вашему начальству! -- сказала наконец-то протрезвевшая мама.
-- Некому звонить,-- сказал Ахмед.-- Я начальство! Сказано: нет мест!
Запахло Родиной. А значит, определились и правила игры. Ха! -- на этом поле, поле открытого хамства и надувательства, нашего человека не переиграешь.
-- Я не выйду из автобуса, пока не получу номер, который мне нравится,-- твердо сказала мама.
Ничем хорошим это не кончилось. Ахмед заявил:
-- А ты кто такая? Сразу видно, кто приезжает отдыхать, а кто...
Семен взвизгнул и бросился на Ахмеда. Но в спор вступили еще трое отдыхающих. Они по-отечески похлопали Ахмеда по-плечу и ласково так попросили: "Вези нас, родной, в другой отель. Покажи, что имеешь, а то, сам понимаешь, терпим долго, да и жарко у вас...
Тут что-то случилось. Ахмед испугался и с криком: "Что за люди!" (то есть он был разочарован в человечестве) потащил отдыхающих в отель "Мерели-инн".
-- Вот увидите,-- причитал он по дороге,-- там хуже. Простора нет, моря мало.
В три часа дня (то есть ровно через сутки после того, как самолет должен был вылететь из Москвы) все были наконец-то на месте. Грязные, измученные, уставшие -- как после хорошего похода.
Моря действительно оказалось немного. Довольно большой отель имел маленький пляж рядом с пристанью. Но он был чистенький, ухоженный. В номерах можно было не только спать, но и сидеть. И даже смотреть телевизор. Четыре звезды, пусть и не совсем того формата, за который мы заплатили деньги, были налицо -- и мы согласились.
Единственное, о чем попросила Ахмеда мама напоследок,-- продлить номера на полное восьмое число. Потому как выяснилось, что освобождать номера надо восьмого в 12.00. А вылет был аж в 16.00. Ахмед обещал, что обязательно постарается, что отдых будет прекрасным.
После перенесенных страданий неповоротливые египтяне, которые забывали класть в номер мыло по три дня и приносили заказанную еду лишь через час после заказа, показались суперуслужливыми. Добиваться сервиса, соответствующего заплаченным деньгам, сил не было.
К тому же красной нитью отдыха было мучительное ожидание отлета. То есть ни у кого не было иллюзий, что удастся покинуть Красное море в четыре часа дня по расписанию.
Номер маме и Семену, естественно, не продлили. И даже не позвонили по поводу отъезда. Информация буквально передавалась из уст в уста.
В два часа дня загоревшую маму и растолстевшего Семена закинули в хургадский аэропорт. Ахмед дружески пожал всем руки у входа и смылся.
Кстати, правильно сделал.
Потому что первое, что мои родные увидели в аэропорту,-- люди. Много людей. Они сидели на сумках, мешках и дорогих чемоданах. Табло не работало. Рядом, на том же полу, коротали время экипажи многочисленных российских самолетов. И только гордые немецкие сантехники проходили регистрацию.
Каким-то образом выяснилось, что вылет рейса 2934 отложен до 21 часа. Этому обрадовались, как радуются любой определенности.
Есть нечего, вода дорогая, в туалет зайти страшно: все школьные знания о холере оживают перед глазами душераздирающими картинами.
Спросить "когда летим?" тоже не у кого. Из единственной справочной на толпы туристов доброжелательно смотрела нежная египтянка и так же нежно пожимала плечами.
Регистрацию объявили внезапно. В десять вечера.
Как она проходила, мама не помнит. Она упала в обморок, и это важное событие прошло мимо нее. Вернее, ее пронес мимо нее неизвестно откуда взявшийся Федя Пчелкин с неизменной бутылкой "Хеннесси". Он взял маму на руки, так, в несознанке, зарегистрировал и внес на нейтральную территорию. Семен Аркадьевич, ненавидя Федю, волок багаж, держа в зубах прокомпостированные билеты.
Когда мама очнулась, первым, кого она увидела, был Федя. Он прикладывал к маминому лбу снег. Где он его в Африке наскреб, было абсолютно непонятно. Но что этот товар -- дефицит, ясно было с первого взгляда. Снежок был не крепкий, не искристый. А с хрустинкой, серовато-грязноватый, скромно сложенный на дно пиалки, как дорогая восточная пряность. Рядом Семен выжимал из лайма (простые лимоны в Африке не растят) сок и нежно вливал ей в рот.
Мама нежно улыбнулась Феде Пчелкину и сказала хрустальным голосом:
-- Вы мне снитесь?
-- И причем в дурном сне,-- рявкнул Семен Аркадьевич.
В полночь на нейтральной территории в далеком Египте люди начали отмечать День Победы. Песни пели, виски пили. Арабскими платками размахивали, братались. Когда лететь, было уже все равно. Хорошо сидим, и ладушки.
К двум утра их все-таки загнали в самолет. И опять не было пледов, минеральной воды и обязательного сухого вина. Опять никто не мог понять, где курица, а где мясо. Да и устраивать поздний ужин стюардессам явно не хотелось: намучились.
Утром я своих измученных туристов подобрал в аэропорту.
Когда мама рассказывала мне все эти ужасы, раздался телефонный звонок.
-- Это, наверное, Федя Пчелкин,-- с угрозой в голосе сказал Семен Аркадьевич.
Но это оказалась Марина. Потрясающая женщина, которая достанет снег в Африке, а вас из-под земли -- если ей это надо.
-- Ваня, я вскрыла все тридцать банок. Процедила. Представляешь, какое свинство: там ничего нет!
Мы ведь ТАМ о родине-матери не забываем. Наши турфирмы забыть о ней не дадут. Практика в употреблении русского мата вам обеспечена, если вы промахнулись с турфирмой.-- В далекий край товарищ улета-а-ет,-- пел Семен Аркадьевич, укладывая ярко-желтые шорты в чемодан.-- Звездочка, не могу найти второго красного носка...
-- Почему тоска? -- переспросила мать. В последнее время она стала хуже слышать и задавать оригинальные вопросы.
Поначалу она пристраивалась из-за этого плакать, но Семен убедил ее, что лучше плохо слышать, чем плохо видеть. Вот его матушка под старость (тут мать метала на Семена яростные взгляды) стала слепнуть. И однажды долго требовала от продавца, чтобы он снял с крючка подвешенного судака, пока продавец не сказал: "Извините, мадам, но это полотенце".
Итак, мои голубки решили на майские праздники посетить родину фараонов и финансовых пирамид. После долгого маркетингового исследования мама обнаружила фирму Della Rove, которая относительно недорого предлагала недельный отдых в отличном четырехзвездочном отеле на берегу моря. То есть она решила сделать одновременно две взаимоисключающие вещи: отдохнуть и сэкономить.
Но еще Александр Сергеевич Пушкин, который скоро встретит свое двухсотлетие, матерясь с того света, говорил: две неподвижные идеи не могут существовать одновременно в одном месте.
Не могут, язви их душу. Ростиньяк не выигрывает в карты, пьяный милиционер не женится на балерине Большого театра, сирень не цветет на Новый год, и уж, конечно, вам не удастся сэкономить, отправляясь в далекое путешествие. Тем более если вы норовите расслабиться, а не посвятить краткие дни отдыха борьбе за права потребителя.
Все это я объяснял маме. Но она безапелляционно заявила мне, что деньги мотать большого ума не надо. Что весь Запад стоит на том, что считает каждую денежку. Что экономия -- мать достатка. Кстати, на что я потратил последнюю зарплату? Только безумец может купить домашний кинотеатр, чтобы смотреть эти бездарные фильмы.
Под крики любимых людей я ретировался домой. Но только поставил "Травиату" Дзеффирелли и жемчужно-размытые кадры великого режиссера примирили меня с действительностью, как раздался матушкин звонок.
-- Я надеюсь, ты отвезешь нас завтра в аэропорт?
Конечно же, сказал я.
Как объяснила мама, самолет вылетал в удобное время -- хоть и 1 мая, но в 14.10. Каких-нибудь четыре часа -- и мои молодожены будут уже в Африке, под тридцатиградусной жарой, среди кораллов и египтян. Но вылетает самолет не из Шереметьева-2, как предполагалось ранее, а из Шереметьева-1.
На всякий случай я еще раз перезвонил в фирму. Там еще раз подтвердили: да-да, дорогой товарищ, не два (тщательно вы-го-ва-ри-ва-я все слоги и окончания), а один. Главное -- самолет большой, "Ил-86", время замечательное -- вечером будете купаться.
Я уже начал тихо завидовать матушке с Семеном: меня на майские праздники арендовала подружка, которой я с дуру пообещал выкорчевать березу на дачном участке. Латифундистка купила полянку в тридцать соток и вбила себе в голову, что "через четыре года там будет город-сад". К несчастью, тут ей под руку подвернулся я. А так как у меня были все основания испытывать перед ней чувство вины, то я брякнул: не надо ли, дескать, чего? Оказалось, надо.
На следующий день я привез родителей в Шереметьево-1. Объявили вылет и начали регистрацию рейса 2933 на Хургаду. Первыми таможню прошли порядочные граждане с детьми: они приехали пораньше и заблаговременно заняли очередь.
Когда мои голуби уже проходили таможню, моего слуха достигли странные слова, слетевшие в буквальном смысле слова с неба: "Вылет рейса 2933 состоится из аэропорта Шереметьево-2 в шестнадцать часов".
(Воистину, "мне голос был, он звал утешно". Строчку: "Он говорил: "Приди сюда" -- предлагаю читать: "Он говорил: "Поди туда".)
Чемодан выпал из рук Семена Аркадьевича. А мама замерла, как персонаж картины Брюллова "Гибель Помпеи". Ужас у нее в глазах был вполне натуральный. Для полноты кошмара не хватало только обнаженной груди и развевающихся пурпурных одежд.
Напоминаю: мы, на минуточку, находимся в Шереметьеве 1. И часть пассажиров уже практически за кордоном. Поднялась легкая паника.
Клич: "Подать сюда представителя "Внуковских авиалиний" -- пронесся по толпе и заглох, как жидкое "ура" перед безнадежной атакой. Народ заволновался: надо же было попытаться как-то осознать, с какой-такой радости "Ил-86" перегоняют в другой аэропорт. Но тут опять разверзлись небеса и дамский голос объявил: "Вылет рейса 2933 переносится на 16.00".
Пока Семен метался по аэропорту в поисках представителя "Внуковских авиалиний", а я успокаивал маму, под музыку сфер прозвучало следующее объявление. Теперь пассажирам обещали, что они вылетят в 20.00.
Мучительно захотелось правды: когда и откуда улетаем мы на далекий материк. Но представительства "Внуковских авиалиний" в Шереметьеве-1 так и не обнаружилось. Наблюдалось "Трансаэро" (обожаю их корпоративный гимн: "Трансаэро! Трансаэро! Взлетают в небо ангелы", то есть там сразу говорят: "Хана вам, ребята"), а вот "Внуковских" не было. Не стояло. Не завезли. Не прилунялись. Представитель "Линий", которого истерично требовали пассажиры у каждого -- начиная с милиционера и кончая любым существом мужескаго пола в летной форме,-- на связь выходить не хотел. Его даже вызывали по селектору. Нет, и все. Крепкий орешек, одним словом.
А на календаре, напоминаю, первое мая. Турфирмы, отправившие пассажиров в увлекательное путешествие, не работают. Да и основные справочные окошки в Шереметьеве-1 закрыты. У одной-единственной справочной на все направления собралась длинная очередь.
-- С?ма, ну сделай что-нибудь,-- стенала мама.
-- Я и делаю,-- отвечал ей Семен Аркадьевич, откупоривая бутылку виски.-- Выпей, звездочка. Тебе сразу станет все равно.
Пока мама, стуча зубами от нервов, хлебала виски, я не нашел ничего лучшего как начать ее пилить (не все же ей меня жевать):
-- Мама, я сто раз тебе говорил не иметь дела со "Внуковскими линиями". У них весь парк -- инвалидная команда. Летают только четыре самолета. И те на честном слове и на одном крыле.
Замечательная история была с моим коллегой Димкой Толкачевым. Он несколько часов ждал вылета из Москвы в Сочи (у него тоже были "Внуковские"). И когда он, взбешенный, подошел в очередной раз к администратору, та ему сказала дивную фразу:
-- Мущина, шо вы нервничаете? Уже посадка началась.
-- Где? -- радостно вскинулся Толкачев и начал озирать зал аэропорта.
-- Где-где? В Сочи. Щас погрузятся, прилетят, передохнут. Тут вас и запустят.
Но вернемся к маме и виски.
-- Но ведь если продают билеты, значит, и самолет есть!
-- Есть? -- спросил я ее.
-- Нет,-- поникла она.
Продать можно что угодно и на что угодно, объяснила мне девушка из единственного справочного окошечка: "Мы за них ответственности не несем, они только полосу арендуют".
-- Скажите,-- протиснулся к справочной Семен Аркадьевич,-- наш самолет все-таки должен вылететь с вашей полосы или нет?
-- В восемь вечера,-- загадочно ответила женщина.
В это время среди отдыхающих созрел бунт. Отец двух очаровательных девочек собрал вокруг себя толпу несчастных пассажиров, которые понятия не имели, бежать им в Шереметьево-2, ждать вылета или сдавать к чертовой матери билеты.
-- Делаем так! Я сейчас иду к начальнику аэропорта,-- заявил папаша, размахивая бутылочкой с детским питанием,-- и говорю ему: "Если к нам немедленно не придет представитель "Внуковских авиалиний", мы перекрываем аэропорт. И хрен кто у них отсюда вылетит!
Видно было, что человек едет отдыхать за границу первый раз и несправедливость за собственные деньги его больно ранит.
Как ни странно -- подействовало. Начальник аэропорта с высоты своего второго этажа посмотрел на толпу и приказал найти представителя авиакомпании.
Через час полнейшей неразберихи нашему взору явился наконец представитель "Внуковских авиалиний".
Испуганный, в конец замученный мальчик двух с половиной метров, с глазами поэта, эмигрировавшего из "серебряного века", подошел к толпе отъезжающих--не отъезжающих, отдыхающих--не отдыхающих, но вполне осатаневших граждан со словами: "Ваш вылет задерживается до часа ночи!"
-- Как до часа? Объявили же, что до восьми!
-- А я говорю: до часа,-- устало и мудро сказал он.
И пошел вдаль. Сквозь нас.
Нашлись умные люди. Догнали и потребовали проставить отметки на билетах: мол, рейс задерживается до следующих суток. И чтоб с печатью -- может, удастся из турагентства выбить компенсацию за сутки в аэропорту. Отчего ж не написать? Мальчик написать не отказался. Правда, долго не соглашался ставить печать, а предложил дозваниваться в представительство "Внуковских", базирующееся в Ш-2. Наивные попытались, но -- первое мая. Естественно, никто солдату не ответил. Тогда мальчика, как пленного немца партизаны, приперли к стенке и сказали: если он печать на наших билетах не поставит, то мы дружно перегородим аэропорт и потребуем гостиницу и питание (по законодательству если рейс задерживается более чем на три часа, авиакомпания должна предоставить все это пассажирам).
-- Хорошо,-- сдался мальчик и по переносному селектору набрал коллеге: -- Андрей, приходи давай. Я тут уже три часа с пассажирами воюю. Печати поставишь, билетики подпишешь.
Андрей появился с пустой хозяйственной сумкой в руках, красным носом и глазами измученной тяготами помойной жизни дворняги. Он безысходно начал отмечать, что рейс задерживается до 1 часа 30 мин. И подкреплял написанное печатью, которую выудил из глубин хозяйственной сумки. ("И ставит им, ставит им градусники".)
А в аэропорту в очередной раз объявили, что вылетаем мы в 20.00.
Отец двоих детей второй раз словил уже смывшегося представителя и с вопросом "когда?" припер его к стенке. Как истинный партизан, представитель выдавил: "Их не слушайте, я же сказал, что в час ночи".
Это были его последние слова.
Больше мы его не видели.
Мама, уже проплаканная и пьяненькая, спокойно наблюдала за страстями, которые бушевали в аэропорту. И на предложение поехать домой и оставшиеся до вылета часы провести дома согласилась. В конце концов, тем, кто прошел таможню, было еще хуже: деваться некуда, им сидеть на нейтральной территории до этого самого часа ночи.
В шесть часов я привез родителей домой. Мама, вместо того чтобы нырять в бассейн и наблюдать древнее небо над древними песками, на скорую руку сообразила ужин. Семен поставил телефон на автодозвон и через несколько часов своего добился: в восемь тридцать нам завили, что рейс 2933 вылетает(!) в восемь часов.
Поздно ночью я погрузил своих истомившихся родителей в машину и опять поехал в аэропорт. К часу ночи я увидел в полупустом аэропорту знакомую компанию. Общую умиротворенность смутила новость, что часть остававшихся в Шереметьеве пассажиров отправили в Хургаду другими рейсами, а мы, горемычные, сутки теряем...
Ну ладно, проехали. Ровно в двенадцать тридцать на фоне пустого табло, где не было даже намека на наш рейс, добровольно появился представитель "Внуковских авиалиний".
-- Все нормально, товарищи! Ваш самолет только что приземлился в аэропорту Внуково из Сочи. Скоро его переведут сюда и через несколько часов вы сможете вылететь!
Пауза. Длиною в жизнь.
Полковник КГБ, который тоже намылился отдыхать, начал искать табельное оружие. А не отдыхай, тогда и оружие будет при тебе. Ясное дело, что в карманах джинсов он ничего не нашел. Некоторые начали плакать. Некоторые порывались сдать или порвать к едрене-фене билеты. Мама меланхолично спросила: "Где там, Ваня, у тебя виски?" Остальные потянулись к пустым скамьям и буфету.
В жизни уже ничего не осталось -- надо было ждать самолета и все-таки лететь. Хотя этого как раз уже никому не хотелось.
Полагаю, такую усталость испытывает женщина, после долгих лет романа получившая своего возлюбленного в законные мужья. Даже еще и не получившая. Вот стоит она с ним в загсе, ждет очереди в добродетельную жизнь, рассматривает поры у него на носу и философски думает: "На фига?.."
-- Разрешите познакомиться? -- К нам подсел большой веселый человек в яркой тенниске.-- Федя Пчелкин,-- отрекомендовался он.-- Вы летите?
-- Так же, как и вы,-- отрезала мама.
-- А я выпиваю,-- сказал Федя Пчелкин. И достал из сумки бутылку коньяка. Мама шустро кивнула.
Через час они уже пели на два голоса: "Мне нравится, что вы больны не мной". Рука Феди Пчелкина лежала на мамином колене. Семен мирно похрапывал на вещах.
К трем ночи объявили регистрацию. Мама подхватилась, начала расталкивать заснувшего Семена. Публика бросились к открытым дверям таможни. Организовалась очередь (все-таки есть в очередях что-то жизнеутверждающее -- где очередь, там и жизнь), люди начали улыбаться. И даже простили за все представителя "Внуковских авиалиний".
Федя Пчелкин вышел в центр пустого зала и хорошо поставленным голосом затянул: "Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь". Ему вторило эхо. После каждого куплета под восхищенные крики толпы он скидывал с себя что-то из одежды.
Несмотря на то, что людей было лишь с одного самолета и на дворе три часа ночи, досматривали на таможне долго, серьезно и по полной программе. На паспортном контроле пограничница долго всматривалась в мамино лицо, сравнивая его с фото на паспорте.
-- А вы очень изменились,-- резюмировала она после десяти минут наблюдений.
Потом Федя Пчелкин, обнимая мою маму за плечи, повел ее на нейтральную территорию. За ними, увешенный чемоданами, побрел Семен.
Я, истерзанный проводами, наконец поехал домой. И, не принимая душа, завалился спать.
В шесть утра меня разбудил телефонный звонок.
-- Это я.-- По игривому маминому голосу я понял, что она пьяна как извозчик.
-- Ты где? -- обалдело спросил я.
-- В Шереметьеве. Я звоню тебе по сотовому телефону.
Потом трубку взял Семен. Он рассказал, что они бесконечно долго ждали автобуса на летное поле. Потом долго толклись перед самолетом. Наконец их пустили. Начали рассаживать -- и выяснилось, что, хотя часть счастливчиков улетела другими рейсами, в самолете не хватает мест.
-- Мальчика сажаем сюда,-- бодро скомандовала стюардесса образцово-показательному отцу двоих дочерей.
-- Это девочка! И я не хочу во второй салон, у меня ребенок маленький! -- завопил отец-герой.
-- Мужчина, успокойтесь, у меня самой дети летят этим рейсом, и никто не скандалит. Так же, как и вы, ждут вылета!
В три они еще стояли. И в четыре стояли. В шесть рассвело. Тут у Феди Пчелкина возникла идея позвонить мне и сказать: "Доброе утро".
-- Доброе утро,-- ответил я.
-- Ой,-- крикнула мама,-- мы отключаемся! Говорят, что через полчаса полетим.
Я рухнул спать.
Через полчаса меня разбудил следующий телефонный звонок.
С трепетом я взял трубку. Это звонила моя подруга, которой я пообещал выкорчевать березу.
Проклиная "Внуковские линии", я полез под ледяной душ, чтобы как-то стряхнуть сон.
Не знаю, как я вел машину до Опалихи. Иногда мне казалось, что я просто выключаюсь. Но уже в десять утра подружка (что уж там темнить, девушку звали Мариной) вручила мне пару перчаток, лопату и резиновые сапоги. И выпустила на полянку.
Березка была не одна. Точнее, не так. Это была очаровательная березовая рощица. Нежные листочки так и дрожали в холодном майском воздухе. Накрапывал дождь.
Я копнул три раза.
"Дзынь-ь",-- раздалось из под лопаты. Инструмент уткнулся во что-то металлическое. "Мина" -- пронеслось у меня в голове. Я наклонился над ямой и начал руками разгребать землю.
Это оказалась круглая трехлитровая банка.
Матерь Божья, не поверил я своему счастью. Неужели клад?! Руки мои задрожали, и я начал выковыривать банку из земли еще старательней. Наконец она поддалась -- я вытащил ее на свет.
Под этой банкой оказалась еще одна. Я решил вытащить и ее. Под второй -- третья.
Короче, их было тридцать.
Тридцать трехлитровых банок с белой краской, 1993 года изготовления. Не сразу поверив гримасе судьбы, я вскрыл лопатой одну из банок -- белая свернувшаяся краска.
Девяносто литров старой краски. Какой идиот закопал ее здесь? Марина вместе со мной посмеялась над людской тупостью, но все тридцать банок затащила в дом.
-- Поделишься? -- заговорщически спросил я Марину вечером, когда отвозил ее домой.
В глазах ее метнулся испуг.
Всю неделю от родителей не было ни слуху ни духу. Я выяснил через справочную, что долетели они нормально. А значит, решил я, и отдыхают нормально. Воспоминания о безумном дне постепенно сгладились. Как счетчик на такси, прощелкала неделя, и вот пора уже было ехать в аэропорт их встречать.
То, что прибытие рейса задерживается, я узнал по справочной. Не буду долго описывать свои звонки. Короче, вместо восьми часов вечера я подобрал замученных и усталых маму и Семена на рассвете.
Федя Пчелкин вынес в зал аэропорта мою маму на руках -- как жертву войны. Семен еле стоял на ногах под тяжестью чемоданов. Выглядели они скверно. И загар больше походил на какой-то серый налет, который появляется на лицах путников.
-- Я люблю тебя, Россия,-- над самым ухом у мамы заголосил Федя Пчелкин.
Мать приоткрыла глаза и слабо улыбнулась.
-- Здравствуй, сынок,-- сказала она.
В голосе у нее было примирение с мерзостями мира и человеческими пороками вообще и моими недостатками в частности, прощение "Внуковских авиалиний" и материнская любовь с оттенком блядства по отношению к Феде Пчелкину.
По утренней, просыпающейся, холодной Москве я отвез их домой.
Только к вечеру мама позвонила и сказала, что, кажется, пришла в себя. И позвала меня ужинать.
На дворе было девятое мая. За окном шел снег. А родители рассказывали мне подробности этого ой какого несентиментального путешествия.
Отмотаем события назад. Ибо все в этом путешествии было исполнено свинства.
Когда самолет все-таки взял курс на Хургаду, стюардесса произнесла чудную фразу: "Уважаемые пассажиры! Экипаж приветствует вас и извиняется за задержку вылета, обусловленную поздней загрузкой багажа". Мама прокляла свою сумку, сданную в багаж.
Вместо вина и минералки им предложили чуть ли не "Буратино". На вопрос Семена Аркадьевича: "А что у вас на горячее -- курица или мясо?" (между прочим, почти сутки не жравши) был ответ: "Да кто тут теперь разберет!"
Ответ, конечно, с бытовой точки зрения, правильный. Но рейс-то, между прочим, международный, билет куплен за валюту.
И вот в десять с копейками мои голуби приземлились в Хургаде. И сразу -- в очередь. Потому как, чтобы ступить на благословенную землю, ты должен отстоять хвост за марочкой и купить ее за $15. А потом -- к таможеннику, который эту марочку наклеит. Вообще-то приличные турфирмы эту петрушку берут на себя. Но ведь наша мама решила сэкономить!
Как только маму и Семена посадили в автобус, выяснилось, что вместо обещанного еще в Москве гида Аладдина их встречает гид Ахмед. Никаких, извините, фамилий. Ахмед собрал ваучеры с названием отелей и повез всех путешествовать по Хургаде. Когда развезли практически всех, выяснилось, что оставшимся десяти туристам (в их число входили мама и Семен Аркадьевич) ехать просто некуда. Отель "Корал-Бич", куда они, собственно, и покупали путевки, по непонятным причинам занят. А ведь я сам выкупал путевки родителей аж в середине апреля, соответственно, деньги за отель были внесены сильно заранее.
-- Едем в другой отель,-- сказал Ахмед.-- Я же сказал, мест нет. И нигде больше нет. Поэтому едем и расселяемся.
Феди Пчелкина уже не было: он бросил якорь в какой-то другой гостинице. И Семен Аркадьевич принял удар на себя.
-- Мы хотим в наш отель,-- робко сказал он.
Но Ахмед грустно качал головой и смотрел на него, как на глупого ребенка, упорствующего у пестрой витрины.
-- Я не понимаю,-- сказал Ахмед,-- Я же сказал: сезон. Мест нигде нет -- и в вашем отеле нет. Так бывает.
Мама как-то забыла, что она начальница, Семен -- что он привык командовать толпами бухгалтеров. Десяток несчастных с покорностью гаремных красавиц поехала туда, куда Ахмед телят не гонял.
Их привезли в отель с худосочными розочками вместо парка и бунгало на большую семью вместо номера. Повели в номера -- двухкомнатные апартаменты. В первой комнате -- большой, застеленный на двоих диван. В другой -- большая кровать, где вполне улягутся четверо. Туалет -- ну подмазана штукатурка кое-где, ну кафель красочкой заляпан. Но унитаз-то на месте! И кухня -- предполагается, что живущие здесь еще и готовить на себя будут. И так весь отдых -- спать и готовить. Готовить и спать. Сидеть в этом номере все равно негде. А до моря пехом по жаре минут десять -- ну кому захочется!
И тут вспыхнул бунт -- бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный потому, что Ахмед по-прежнему заявлял, что жить бедным туристам все равно негде и через несколько дней им здесь очень понравится. Еще и спасибо скажут, что Ахмед не поселил их в "Корал-Бич", который, на минуточку, четыре звезды, с большим парком и большим коралловым пляжем.
Но страх (а может быть, он просто закомплексовал) провести отпуск среди гигантских спальных мест придал Семену Аркадьевичу мужества. Он начал требовать отель никак не меньше пяти звезд. Верните нам наш "Корал-Бич"! Или дайте хоть что-то поприличней!
-- В конце концов, давайте звонить вашему начальству! -- сказала наконец-то протрезвевшая мама.
-- Некому звонить,-- сказал Ахмед.-- Я начальство! Сказано: нет мест!
Запахло Родиной. А значит, определились и правила игры. Ха! -- на этом поле, поле открытого хамства и надувательства, нашего человека не переиграешь.
-- Я не выйду из автобуса, пока не получу номер, который мне нравится,-- твердо сказала мама.
Ничем хорошим это не кончилось. Ахмед заявил:
-- А ты кто такая? Сразу видно, кто приезжает отдыхать, а кто...
Семен взвизгнул и бросился на Ахмеда. Но в спор вступили еще трое отдыхающих. Они по-отечески похлопали Ахмеда по-плечу и ласково так попросили: "Вези нас, родной, в другой отель. Покажи, что имеешь, а то, сам понимаешь, терпим долго, да и жарко у вас...
Тут что-то случилось. Ахмед испугался и с криком: "Что за люди!" (то есть он был разочарован в человечестве) потащил отдыхающих в отель "Мерели-инн".
-- Вот увидите,-- причитал он по дороге,-- там хуже. Простора нет, моря мало.
В три часа дня (то есть ровно через сутки после того, как самолет должен был вылететь из Москвы) все были наконец-то на месте. Грязные, измученные, уставшие -- как после хорошего похода.
Моря действительно оказалось немного. Довольно большой отель имел маленький пляж рядом с пристанью. Но он был чистенький, ухоженный. В номерах можно было не только спать, но и сидеть. И даже смотреть телевизор. Четыре звезды, пусть и не совсем того формата, за который мы заплатили деньги, были налицо -- и мы согласились.
Единственное, о чем попросила Ахмеда мама напоследок,-- продлить номера на полное восьмое число. Потому как выяснилось, что освобождать номера надо восьмого в 12.00. А вылет был аж в 16.00. Ахмед обещал, что обязательно постарается, что отдых будет прекрасным.
После перенесенных страданий неповоротливые египтяне, которые забывали класть в номер мыло по три дня и приносили заказанную еду лишь через час после заказа, показались суперуслужливыми. Добиваться сервиса, соответствующего заплаченным деньгам, сил не было.
К тому же красной нитью отдыха было мучительное ожидание отлета. То есть ни у кого не было иллюзий, что удастся покинуть Красное море в четыре часа дня по расписанию.
Номер маме и Семену, естественно, не продлили. И даже не позвонили по поводу отъезда. Информация буквально передавалась из уст в уста.
В два часа дня загоревшую маму и растолстевшего Семена закинули в хургадский аэропорт. Ахмед дружески пожал всем руки у входа и смылся.
Кстати, правильно сделал.
Потому что первое, что мои родные увидели в аэропорту,-- люди. Много людей. Они сидели на сумках, мешках и дорогих чемоданах. Табло не работало. Рядом, на том же полу, коротали время экипажи многочисленных российских самолетов. И только гордые немецкие сантехники проходили регистрацию.
Каким-то образом выяснилось, что вылет рейса 2934 отложен до 21 часа. Этому обрадовались, как радуются любой определенности.
Есть нечего, вода дорогая, в туалет зайти страшно: все школьные знания о холере оживают перед глазами душераздирающими картинами.
Спросить "когда летим?" тоже не у кого. Из единственной справочной на толпы туристов доброжелательно смотрела нежная египтянка и так же нежно пожимала плечами.
Регистрацию объявили внезапно. В десять вечера.
Как она проходила, мама не помнит. Она упала в обморок, и это важное событие прошло мимо нее. Вернее, ее пронес мимо нее неизвестно откуда взявшийся Федя Пчелкин с неизменной бутылкой "Хеннесси". Он взял маму на руки, так, в несознанке, зарегистрировал и внес на нейтральную территорию. Семен Аркадьевич, ненавидя Федю, волок багаж, держа в зубах прокомпостированные билеты.
Когда мама очнулась, первым, кого она увидела, был Федя. Он прикладывал к маминому лбу снег. Где он его в Африке наскреб, было абсолютно непонятно. Но что этот товар -- дефицит, ясно было с первого взгляда. Снежок был не крепкий, не искристый. А с хрустинкой, серовато-грязноватый, скромно сложенный на дно пиалки, как дорогая восточная пряность. Рядом Семен выжимал из лайма (простые лимоны в Африке не растят) сок и нежно вливал ей в рот.
Мама нежно улыбнулась Феде Пчелкину и сказала хрустальным голосом:
-- Вы мне снитесь?
-- И причем в дурном сне,-- рявкнул Семен Аркадьевич.
В полночь на нейтральной территории в далеком Египте люди начали отмечать День Победы. Песни пели, виски пили. Арабскими платками размахивали, братались. Когда лететь, было уже все равно. Хорошо сидим, и ладушки.
К двум утра их все-таки загнали в самолет. И опять не было пледов, минеральной воды и обязательного сухого вина. Опять никто не мог понять, где курица, а где мясо. Да и устраивать поздний ужин стюардессам явно не хотелось: намучились.
Утром я своих измученных туристов подобрал в аэропорту.
Когда мама рассказывала мне все эти ужасы, раздался телефонный звонок.
-- Это, наверное, Федя Пчелкин,-- с угрозой в голосе сказал Семен Аркадьевич.
Но это оказалась Марина. Потрясающая женщина, которая достанет снег в Африке, а вас из-под земли -- если ей это надо.
-- Ваня, я вскрыла все тридцать банок. Процедила. Представляешь, какое свинство: там ничего нет!
ИВАН ШТРАУХ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
