Архивная публикация 2007 года: "О любви"
Она была моложе меня. Тонкая, почему-то круглый год загорелая, глазастая. Я хотел похудеть, чтобы рядом с ней мои фигура и походка выглядели полегче. Каждый день обертывался в целлофан и бегал на месте перед зеркалом, сгоняя лишний вес, качал пресс. Она великодушно говорила, что мой вес тут ни при чем и ей страшно нравится кривизна моих ног. Ног почти профессионального футболиста. И еще — моя походка футбольной звезды вразвалочку. Я ел безвкусные галеты, одновременно сокращая объем желудка и снижая калории до 500.Мы были бездомными. Гуляли по Москве, смотрели старые любимые фильмы, которые шли в далеких маленьких кинотеатрах на окраинах города. Иногда, когда были деньги, сидели в кафе «Ивушка» на Калининском. Там играли хорошую музыку. Ходили на футбол в Лужники и после игры гуляли по аллеям прилегавших к стадиону парков. Я прыгал, пытаясь головой достать высокую ветку, и всячески демонстрировал свою ловкость форварда.
А в сентябре я уехал в Ашхабад в командировку на целый месяц. Местные друзья старались меня чем-то поразить и возили на охоту и рыбалку. В песках, за барханами внезапно возникали водоемы, над которыми кружили розовые чайки, организовался костер, и сразу откуда-то появлялась рыба для ухи. Пили, говорили на диссидентские темы, и я, как столичная штучка, рассказывал подробности про загадочные смерти брежневских соратников Цвигуна и Кулакова, пристрастия Галины, Борю-цыгана, Госцирк, бриллианты, интриги вокруг Корчного и тому подобную ерунду, которой была наполнена наша московская жизнь.
На охоту возили в горы на пограничную заставу. Охотились на кабана. Фарами военных машин освещали кусты, и кабаны неслись навстречу. Я был на охоте впервые, растерялся, увидев вблизи разъяренное животное, забыл про ружье и не нашел ничего лучшего, как перепрыгнуть через несущегося кабана. Это стало поводом для почти восхищенных шуток моих туркменских друзей. А я многое и навсегда понял насчет силы страха. С тех пор стараюсь никого сильно не пугать…
Друзья кормили меня арбузами, которые привозили из пустыни. Они были сахарные, невиданные по вкусу. Оказалось, что лучшие арбузы — это те, которые выросли из семечек, посаженных в расщепленный стебель верблюжьей колючки. Арбуз сверху вбирает 50-градусное пустынное солнце для сахара, а влага для него поступает по 15-метровому корню колючки из глубины, из-под песков.
Но главное воспоминание той поездки — тоска по ней. Поиск 15-копеечных монет для междугородного разговора по телефону-автомату, занятость кабинок, люди рядом, «проглоченные» монеты, невозможность найти подходящие слова. А еще — непереносимое огорчение, когда попадал на ее родителей, которые, естественно, не знали, когда она вернется домой. Досада от того, что она где-то веселится со своими друзьями-аспирантами.
В Москве сентябрь был страшно дождливый, холодный, дома она куталась в плед, и я ощущал неуютность ее московской жизни, этим оправдывал отсутствие сильных эмоций в наших телефонных разговорах.
Я писал ей письма каждый день. Однажды прочитал свое письмо на двух листах и вдруг обнаружил, что все написано в рифму, стихами, хотя писал прозу. Тогда я понял, что поэзия — естественная форма письма для гениев, они не мучаются с рифмой, проза для них — вторичная форма самовыражения. У обычных людей такое может случаться в периоды отчаянной влюбленности на пределе тоски и эмоций. Кусок того письма, который я запомнил, звучал так: «Я вернусь, и дождь пройдет, и наступит бабье лето. Я не буду есть галеты и стараться похудеть. Ты меня обнимешь крепко, поцелуешь, сорвешь ветку и прошепчешь нежно в ухо: «Это можно обалдеть! Я тебя люблю, мой милый, столько дней сказать хотела: ни при чем тут твое тело и роскошная нога! По ночам сто раз ревела, днем металась ошалело и почти в конце разлуки чуть не ударилась в бега».
Я уже предвкушаю нашу встречу, такую желанную, выстраданную. Я потеряю дар речи, а потом словно выстрелю: «Я люблю тебя!»
Ее звали Леной. Теперь она моя жена. У нее на этой неделе — день рождения, и я люблю ее.
Она была моложе меня. Тонкая, почему-то круглый год загорелая, глазастая. Я хотел похудеть, чтобы рядом с ней мои фигура и походка выглядели полегче. Каждый день обертывался в целлофан и бегал на месте перед зеркалом, сгоняя лишний вес, качал пресс. Она великодушно говорила, что мой вес тут ни при чем и ей страшно нравится кривизна моих ног. Ног почти профессионального футболиста. И еще — моя походка футбольной звезды вразвалочку. Я ел безвкусные галеты, одновременно сокращая объем желудка и снижая калории до 500.Мы были бездомными. Гуляли по Москве, смотрели старые любимые фильмы, которые шли в далеких маленьких кинотеатрах на окраинах города. Иногда, когда были деньги, сидели в кафе «Ивушка» на Калининском. Там играли хорошую музыку. Ходили на футбол в Лужники и после игры гуляли по аллеям прилегавших к стадиону парков. Я прыгал, пытаясь головой достать высокую ветку, и всячески демонстрировал свою ловкость форварда.
А в сентябре я уехал в Ашхабад в командировку на целый месяц. Местные друзья старались меня чем-то поразить и возили на охоту и рыбалку. В песках, за барханами внезапно возникали водоемы, над которыми кружили розовые чайки, организовался костер, и сразу откуда-то появлялась рыба для ухи. Пили, говорили на диссидентские темы, и я, как столичная штучка, рассказывал подробности про загадочные смерти брежневских соратников Цвигуна и Кулакова, пристрастия Галины, Борю-цыгана, Госцирк, бриллианты, интриги вокруг Корчного и тому подобную ерунду, которой была наполнена наша московская жизнь.
На охоту возили в горы на пограничную заставу. Охотились на кабана. Фарами военных машин освещали кусты, и кабаны неслись навстречу. Я был на охоте впервые, растерялся, увидев вблизи разъяренное животное, забыл про ружье и не нашел ничего лучшего, как перепрыгнуть через несущегося кабана. Это стало поводом для почти восхищенных шуток моих туркменских друзей. А я многое и навсегда понял насчет силы страха. С тех пор стараюсь никого сильно не пугать…
Друзья кормили меня арбузами, которые привозили из пустыни. Они были сахарные, невиданные по вкусу. Оказалось, что лучшие арбузы — это те, которые выросли из семечек, посаженных в расщепленный стебель верблюжьей колючки. Арбуз сверху вбирает 50-градусное пустынное солнце для сахара, а влага для него поступает по 15-метровому корню колючки из глубины, из-под песков.
Но главное воспоминание той поездки — тоска по ней. Поиск 15-копеечных монет для междугородного разговора по телефону-автомату, занятость кабинок, люди рядом, «проглоченные» монеты, невозможность найти подходящие слова. А еще — непереносимое огорчение, когда попадал на ее родителей, которые, естественно, не знали, когда она вернется домой. Досада от того, что она где-то веселится со своими друзьями-аспирантами.
В Москве сентябрь был страшно дождливый, холодный, дома она куталась в плед, и я ощущал неуютность ее московской жизни, этим оправдывал отсутствие сильных эмоций в наших телефонных разговорах.
Я писал ей письма каждый день. Однажды прочитал свое письмо на двух листах и вдруг обнаружил, что все написано в рифму, стихами, хотя писал прозу. Тогда я понял, что поэзия — естественная форма письма для гениев, они не мучаются с рифмой, проза для них — вторичная форма самовыражения. У обычных людей такое может случаться в периоды отчаянной влюбленности на пределе тоски и эмоций. Кусок того письма, который я запомнил, звучал так: «Я вернусь, и дождь пройдет, и наступит бабье лето. Я не буду есть галеты и стараться похудеть. Ты меня обнимешь крепко, поцелуешь, сорвешь ветку и прошепчешь нежно в ухо: «Это можно обалдеть! Я тебя люблю, мой милый, столько дней сказать хотела: ни при чем тут твое тело и роскошная нога! По ночам сто раз ревела, днем металась ошалело и почти в конце разлуки чуть не ударилась в бега».
Я уже предвкушаю нашу встречу, такую желанную, выстраданную. Я потеряю дар речи, а потом словно выстрелю: «Я люблю тебя!»
Ее звали Леной. Теперь она моя жена. У нее на этой неделе — день рождения, и я люблю ее.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
