Архивная публикация 2007 года: "О страхе"
Надо отметить одну важную особенность — боюсь, что архетипическую, — взаимоотношений власти и народа. Место страха в системе уважения, а следовательно, и признания законности существующей иерархии выражено в поговорке: «Боится — значит уважает». При этом страх присущ почти любому религиозному сознанию и поэтому активно эксплуатировался властью во все времена. Страх как осознание греховности. Но одно дело страх перед Богом, другое — перед властью.Мне кажется, нынешняя власть, прошедшая во втором эшелоне победителей во время реформ 90-х, смогла воспользоваться достоверным знанием того, как делались дела и выплачивалось вознаграждение в тот период: наличными и без уплаты налогов. Поскольку все нынешние руководители учились в хороших вузах, то получили стандартное знание того, что в США победить Аль Капоне не могли до тех пор, пока Рузвельт не применил к нему статью об уклонении от уплаты налогов и об отмывании денег. Эта мысль очень быстро трансформировалась в систему практической политики, поселившую страх в сердцах новой элиты. И вот в глазах ее представителей замерцала надежда: знают, простят, забудут? Страх поразил нравственные рецепторы элиты.
Посадят далеко не всех. И вышлют тоже. Но самых заметных и, как говорят у меня во дворе, борзых. Так что духовное подполье — максимальное наказание за грехи первоначального накопления капитала.
Историческая форма компенсации страха — жертвоприношение. Как сказал поэт: «Но тут упали головы, и это была вполне надежная примета, что новые настали времена».
Помимо непосредственных целей атаки на провинившихся власть достигает дисциплинирующей выправки тех, кто с облегчением выдыхает: «Ух, пронесло!» — и корректирует свое дальнейшее поведение уже на основе самоограничений.
Виновата ли власть в том, что, когда она нажала на страх, ряды ее оппонентов рассыпались, как домик поросенка от дуновения волка? Власть любит демократию не больше, чем любой человек — дантиста. И так же, как люди вынуждены ходить в зубной кабинет, власть время от времени ходит на выборы.
За последние пятьдесят лет накопилось достаточно оснований считать, что предпосылкой демократии у нас всегда является ослабление страха. А лидеры, устраняющие страх по моральным основаниям как унижающий личность фактор управления, встреченные сначала с энтузиазмом, вскоре превращаются в персонажей анекдотов и язвительных насмешек. После отставки они — предмет еще более уничижительных оценок со стороны тех, забота о чьем достоинстве стояла в центре их политики. Хрущев, Горбачев, Ельцин, скорее всего, останутся в истории как более важные фигуры, совершившие реформы исторического масштаба, нежели лидеры застоя. При них наступало новое качество в жизни нашего общества. Но драма прижизненного непризнания не только сидит глубокой раной в сердцах реформаторов-демократов, но и создает соблазн двигаться от противного для их последователей.
В этих условиях и с учетом этого знания мог ли пойти Путин по пути свободы критики действий своей команды в режиме второй половины 90-х, периода атаки на «семью»? И что осталось бы от его рейтинга через полгода ежедневного употребления терминов типа «олигархи в погонах», «хунта у власти», «черные полковники» и т.п., а также рассказов об отдыхе и образе жизни нынешней новейшей элиты, места тусовки которой — все те же?
Он и не пошел. Имеет высокий рейтинг. Общество и СМИ не проявляют большого интереса ни к его финансам, ни к финансам его ближайшего окружения. Страшновато.
Принципиальный вопрос состоит в том, для чего Путину нужен высокий рейтинг, полученный в том числе и за счет контроля над прессой.
Гипотезы противоположной направленности позволяют делать столь же противоположные выводы относительно целесообразности применяемой модели управления обществом.
Пока нефть дорога и ресурс компенсации ошибок в управлении значителен, модель, основанная на использовании человеческого страха, будет работать. Но будет и накопление ошибок. А потом...
Но это будет уже совсем другая история.
Надо отметить одну важную особенность — боюсь, что архетипическую, — взаимоотношений власти и народа. Место страха в системе уважения, а следовательно, и признания законности существующей иерархии выражено в поговорке: «Боится — значит уважает». При этом страх присущ почти любому религиозному сознанию и поэтому активно эксплуатировался властью во все времена. Страх как осознание греховности. Но одно дело страх перед Богом, другое — перед властью.Мне кажется, нынешняя власть, прошедшая во втором эшелоне победителей во время реформ 90-х, смогла воспользоваться достоверным знанием того, как делались дела и выплачивалось вознаграждение в тот период: наличными и без уплаты налогов. Поскольку все нынешние руководители учились в хороших вузах, то получили стандартное знание того, что в США победить Аль Капоне не могли до тех пор, пока Рузвельт не применил к нему статью об уклонении от уплаты налогов и об отмывании денег. Эта мысль очень быстро трансформировалась в систему практической политики, поселившую страх в сердцах новой элиты. И вот в глазах ее представителей замерцала надежда: знают, простят, забудут? Страх поразил нравственные рецепторы элиты.
Посадят далеко не всех. И вышлют тоже. Но самых заметных и, как говорят у меня во дворе, борзых. Так что духовное подполье — максимальное наказание за грехи первоначального накопления капитала.
Историческая форма компенсации страха — жертвоприношение. Как сказал поэт: «Но тут упали головы, и это была вполне надежная примета, что новые настали времена».
Помимо непосредственных целей атаки на провинившихся власть достигает дисциплинирующей выправки тех, кто с облегчением выдыхает: «Ух, пронесло!» — и корректирует свое дальнейшее поведение уже на основе самоограничений.
Виновата ли власть в том, что, когда она нажала на страх, ряды ее оппонентов рассыпались, как домик поросенка от дуновения волка? Власть любит демократию не больше, чем любой человек — дантиста. И так же, как люди вынуждены ходить в зубной кабинет, власть время от времени ходит на выборы.
За последние пятьдесят лет накопилось достаточно оснований считать, что предпосылкой демократии у нас всегда является ослабление страха. А лидеры, устраняющие страх по моральным основаниям как унижающий личность фактор управления, встреченные сначала с энтузиазмом, вскоре превращаются в персонажей анекдотов и язвительных насмешек. После отставки они — предмет еще более уничижительных оценок со стороны тех, забота о чьем достоинстве стояла в центре их политики. Хрущев, Горбачев, Ельцин, скорее всего, останутся в истории как более важные фигуры, совершившие реформы исторического масштаба, нежели лидеры застоя. При них наступало новое качество в жизни нашего общества. Но драма прижизненного непризнания не только сидит глубокой раной в сердцах реформаторов-демократов, но и создает соблазн двигаться от противного для их последователей.
В этих условиях и с учетом этого знания мог ли пойти Путин по пути свободы критики действий своей команды в режиме второй половины 90-х, периода атаки на «семью»? И что осталось бы от его рейтинга через полгода ежедневного употребления терминов типа «олигархи в погонах», «хунта у власти», «черные полковники» и т.п., а также рассказов об отдыхе и образе жизни нынешней новейшей элиты, места тусовки которой — все те же?
Он и не пошел. Имеет высокий рейтинг. Общество и СМИ не проявляют большого интереса ни к его финансам, ни к финансам его ближайшего окружения. Страшновато.
Принципиальный вопрос состоит в том, для чего Путину нужен высокий рейтинг, полученный в том числе и за счет контроля над прессой.
Гипотезы противоположной направленности позволяют делать столь же противоположные выводы относительно целесообразности применяемой модели управления обществом.
Пока нефть дорога и ресурс компенсации ошибок в управлении значителен, модель, основанная на использовании человеческого страха, будет работать. Но будет и накопление ошибок. А потом...
Но это будет уже совсем другая история.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
