- Главная страница
- Архив
- Архивная публикация 2006 года: "Олег ТАБАКОВ:«В театр ходят здоровые и богатые»"
Архивная публикация 2006 года: "Олег ТАБАКОВ:«В театр ходят здоровые и богатые»"
Накануне своего 71-летия руководитель МХТ и «Табакерки» Олег Табаков получил разрешение на постоянное место жительства в Чехии. Об этом ходатайствовал министр культуры Чехии Витезслав Яндак.Статус постоянного резидента дает возможность российскому актеру и режиссеру, преподающему на театральном факультете в пражской Академии музыкального искусства, беспрепятственно въезжать в Чехию, не теряя времени на оформление визы. В декабре в Чехии впервые пройдут гастроли театра Олега Табакова — «Табакерки».
— Олег Павлович, почему именно Чехия была выбрана вами для получения права на постоянное место жительства? Вы невероятно популярны в мире, любая страна посчитала бы за честь позволить вам неограниченно пребывать на ее территории...
— С Чехией меня связывает очень многое. Эта связь началась буквально с моих первых шагов в профессии, поскольку моей первой учительницей ремесла была дочь чешского профессора Наталья Иосифовна Сухостав. Она руководила сначала театральным кружком, а потом и театральной студией «Молодая гвардия» при саратовском Дворце пионеров и школьников с 1943 по 1985 год. Я был у нее в студии с 1950 по 1953 год Ее судьба сложилась весьма драматично. Отец приехал в большевистскую Россию строить светлое будущее, но ее мужа — литовца Виктора Томашайтиса, следователя Саратовской прокуратуры, расстреляли в 1938 году. Она больше не вышла замуж, но ее детьми стали все те почти 700 человек, которых она воспитывала в своей театральной студии. Не так давно по моей инициативе на здании саратовского Дворца творчества детей и молодежи была открыта мемориальная доска памяти Натальи Иосифовны, а на кладбище установлен памятник.
— Как-то раз, комментируя упреки в коммерциализации театра, вы сказали, что не будете играть в полупустом зале для «двух очень образованных и очень одиноких женщин». Логично спросить: а для кого тогда вы будете играть?
— Без ложной скромности скажу так: в этом году исполняется 50 лет, как я играю для людей. И хватит пальцев рук и ног, чтобы пересчитать те разы, когда я играл не для полного зала. У меня, слава богу, сохраняется живая связь со зрителем.
— Вы не выделяете какой-то тип людей, о котором говорите: «Вот это мой зритель. У него высшее образование, он любит прозу Кафки» и т.д.?
— Мой зритель — это тот зритель, который пришел сегодня смотреть мой спектакль.
— Кстати, в завершение пассажа об очень образованных и очень одиноких женщинах вы сказали: «Не по моему таланту»... А что по таланту?
— Заполненный зрительный зал снимает другие наводящие вопросы и исключает двусмысленность. Зритель либо есть, либо его нет. Он голосует ногами и содержанием своего кармана.
— У вас бывают такие моменты, когда, посмотрев какой-то фильм либо спектакль, прослушав какую-то запись на радио, вы хлопаете в ладоши и кричите сам себе: «Ай да Олег Палыч! Ай да сукин сын!»?
— Совсем редко... Последний раз это было со мной, когда я записал на радио рассказ Антона Чехова «Архиерей». Не часто все же так попадаешь, не часто моя любовь к предмету и нажитое умение переплавляются в единое целое. Но когда я вижу, как что-то получается у моих учеников, то это, выражаясь современным языком, кайф повыше, чем от собственных успехов.
— Кстати, об учениках. В Чехии сейчас идет сериал «Бригада», в котором главную роль сыграл ваш ученик Сергей Безруков. И на одном чешском интернет-форуме, посвященном сериалу, девицы просто из себя выходят. Запомнился один пост: «Всего пять серий осталось!!! Нет!!! Я не хочу, чтобы фильм заканчивался!!!»
— «Бригада» — крепкое коммерческое кино, качественное «мыло». Меня не удивляет, что здесь, в Чехии, этот фильм стал таким популярным. В России одно время он занимал первые места. Да и девиц этих можно понять. Сережка — талантливый человек. И даже в таком коммерческом деле это такая уместная и серьезная работа, несмотря на всю специфику жанра.
— А небезызвестный сериал «Моя прекрасная няня»?
— Тут я воздерживаюсь от комментариев, поскольку мы расстались с Анастасией Заворотнюк. Она работала в театре, работала, с моей точки зрения, очень серьезно и с любовью. Потом так сложилась ее судьба, что она начала сниматься, пропускать спектакли, и я ее освободил от этой немыслимой сложности совмещения двух ремесел.
— Известно, что вы стараетесь неким образом поддерживать в своем театре артистов, которые не снимаются в сериалах...
— Я смотрю на это иначе. Когда человек заключает с театром контракт, то он соглашается на определенные условия, которые обязательны при подписании контракта. И когда человек из «подвала» или МХТ уходит в кино, то работодатель — продюсер кинофильма — должен заплатить в театр стоимость рабочего времени этого артиста. Это вычисляется бухгалтерией: 24 рабочих дня в месяце, есть определенная сумма гонорара, который актер получает за месяц. Эта сумма довольно высока и в одном, и в другом театре, она превышает гонорары других театров. И за те дни, когда актер снимается в кино, оплата поступает в бюджет театра.
— Чем-то напоминает систему перехода хоккеистов из клуба в клуб...
— Совершенно верно. Иногда эти средства идут в фонд помощи и развития театра, средства из которого тратятся на актеров обоих театров. В отдельных случаях эти средства идут на оплату мемориальной доски либо памятника. Скоро мы отольем три фигуры в человеческий рост — Володина, Вампилова и Розова, которые будут поставлены во дворе театра, на улице Чаплыгина, дом 1.
— Вы настояли на том, чтобы из названия МХАТ убрать букву А — «академический». Зачем же и упоминание о Чехове убирать из названия?
— Потому что это неверно. Почему не Горького? Почему не Булгакова? Если говорить о страданиях, причиненных театром, и о вине, которую стоит компенсировать, то надо назвать именем Михаила Булгакова. А зачем это все вообще? Это совковая отрыжка, желание показушничать — мол, «мы не такие простые, мы, знаете ли, не такие, как все...». Но на самом деле критерий один: сколько зрителей придет на спектакль вечером. И тогда станет ясно — такие вы или нет. Когда затевали театр отцы-основатели — Владимир Иванович Немирович-Данченко и Константин Сергеевич Станиславский, то они назвали его «Московский художественный театр». Сначала он был еще и «общедоступным», но потом это весьма двусмысленное слово убрали из названия театра.
— Разве театр перестал быть общедоступным? Галерка-то осталась...
— В одном из писем Владимира Ивановича Станиславскому сказано: «В театр не ходят больные и бедные. В театр ходят здоровые и богатые». И я склонен думать, что он прав. Это не означает, что у театра не должно быть мыслей о социальной защите малоимущих зрителей. Более 10% билетов продается по цене 200 рублей. МХТ также дает спектакли для студенчества — они в большинстве случаев бесплатные.
— Были ли в вашей жизни такие моменты, которые заставляли вас радикально задуматься над изменениями в жизни?
— Пожалуй, это тот инфаркт, который случился, когда мне было 29 лет. Это было как напоминание о том, что жизнь человеческая конечна и не слишком длинна и прервана может быть довольно неожиданно. Но поскольку все обошлось, то это позволило мне довольно рано — лет с 30 — заниматься только тем, что мне интересно, и не заниматься тем, что неинтересно.
— Но для чего делать-то это?
— Ну, во-первых, театр, о котором мы говорим с вами, — это театр смысла, театр серьезной литературы. Если говорить об эстетике театра — это театр живого актера. Основным выразительным средством этого театра является живой актер и его способность воспроизводить на сцене живую жизнь человеческого духа. Здесь! Сейчас!
Можно говорить о том, что красота спасет мир и т.д. Но я скажу более сдержанно. Думаю, человек приходит в театр для того, чтобы сравнить свой жизненный и эмоциональный опыт с жизненным и эмоциональным опытом театра. Лев Николаевич Толстой формулировал цель искусства более категорично — помочь людям «плакать и смеяться и полюблять жизнь».
Когда заканчиваются гастроли МХТ в Новосибирске и в огромном Доме культуры железнодорожников мальчик лет 14, ожидающий меня возле служебного входа, говорит: «Олег Палыч, я теперь буду всегда ходить в театр» — вот это самая серьезная награда.
— Кстати, сколько лет вашему зрителю?
— И в МХТ, и в «Табакерке» зритель молодой. Около трети — это совсем молодые люди, причем эта треть ведет себя агрессивно. Она громко говорит: «Мы здесь! Нам это нравится!» Они кричат, вопят, хлопают, топают. Поклонников Сережки Безрукова мы называем «безрукавки». И если вы хотите услышать единый выдох зрительного зала, приходите на спектакль «Амадей». Их просто не остановишь.
— За 50 лет на сцене вы успели сыграть, пожалуй, для всех послевоенных лидеров...
— Я не играл только для Сталина. Но читал монтаж после его смерти. Он умер 5 марта, а 8 марта мы с моей товаркой по драмкружку в Саратовском дворце пионеров Нинкой Бондаренко играли монтаж, очень ловко составленный из хороших стихов замечательных поэтов — Твардовского, Исаковского, Берггольц и других. «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе...» И когда мы с ней, очень волнуясь, читали этот монтаж, то минут через пять в зале люди стали падать в обморок. Молодцеватые ребята из охраны подхватывали их и уволакивали из зала. Это был один из самых больших актерских успехов в моей жизни. Кстати, и здесь, в Праге, у меня был большой актерский успех.
— Хлестаков в «Ревизоре»? Об этой роли до сих пор легенды ходят... Вы играли по-русски, а партнеры — по-чешски. Режиссер спектакля Ян Качер со смехом говорит, что в Чехии сейчас не меньше 100 тысяч человек утверждают, что видели этот спектакль своими глазами, хотя он шел не больше месяца.
— Флер авантюры окутывал это начинание с самого начала. У меня было всего 7 дней для подготовки, я никогда не играл эту роль. И успех у нас был вопреки всему — здравому смыслу, логике, ожиданиям публики. Но я просто оказался в нужное время в нужном месте. Было сыграно 23 спектакля в «Драматическом клубе» — и все с аншлагом. И в Южной Америке, и в Северной мне встречались люди из Чехословакии, которые вспоминали эту роль, и у них светлели лица. Значит, это не только было неплохо по ремеслу, но еще и во время вписалось.
— Для российского зрителя вы начинаетесь в детстве — с котом Матроскиным. Мне кажется, есть качество, которое вас роднит с этим персонажем. Это предприимчивость...
— Наверное. Я человек легкий и, видимо, удачливый. Я довольно быстро соображаю, почти никогда ничего тяжело и мучительно не готовлю, килограммы пота из меня не выходят. Как-то все на раз получается.
— Оно всегда так было?
— Помню, только-только отогнали немцев от Сталинграда. И по Саратову прогнали колонны пленных. От вокзала они дошли до Волги, потом от Волги вернулись на вокзал. И опять были погружены в теплушки. Моя баба Оля, мама моей мамы, резала хлеб. Нам на семью — четыре человека — полагалась буханка черного хлеба и еще довесок. Собственно говоря, моя предприимчивость с этого довеска и началась. Я приращивал его за неделю, и он становился через какое-то время почти целой буханкой. Это была основа моего первичного капитала, на который я стал создавать свою библиотеку.
— Как же вы его приращивали?
— Я ходил за хлебом. Этот кусок, который весил грамм 90, отрезался и к концу дня оборачивался раза в полтора большим куском. Его прятали в углублении в столешнице. На следующий день этот кусок «вырастал» грамм до 150. К концу недели, если она была удачной, можно было продать на базаре целую буханку. Потом я начал на эти деньги покупать не одну книжку О.Генри «Последний лист» (приложение к журналу «Красноармеец», который позже стал называться «Советский воин»), а восемь книжек. А книжки эти становились неким средством «валюты». И когда я в 1953 году уезжал поступать в Школу-студию МХАТ, у меня была уже хорошая библиотека. Потом она, к сожалению, ушла, потому что мама отдала нашу 40-метровую комнату как вклад в однокомнатную квартиру для сына моей сестры.
— А про пленных вы почему вспомнили?
— Так вот, бабушка резала хлеб. Она отрезала половину, порезала на куски и сказала: «Пойди отнеси!» Я отнес. Пленный сначала испугался, потом посмотрел на автоматчиков, которые делали вид, что им все равно. Сказал по-русски: «Спасибо!» Эта история получила совершенно неожиданное развитие. В начале 90-х годов, помните, совсем плохо было с едой?
— Трудно забыть. Очереди за макаронами и талоны на крупу.
— В начале 90-х я поставил в Германии четыре спектакля. В конце 1991 года в России было уже совсем тяжело. Мои ученички еще детей нарожали, катастрофа была просто. И тут вдруг через Гамбург от театров, в которых я ставил спектакли, приходит огромный 12-футовый контейнер с едой. Там было все — от сои и гороха до жвачки. Сашка Мохов, который тогда был председателем месткома, это все распределял. И так длилось почти два года. Пару лет назад, когда был Год России в Германии, я приехал в Гамбург и играл «Комнату смеха». Потом была какая-то вечеринка, и немцы меня спровоцировали: «Ну расскажите нам что-нибудь». Я рассказал эту историю. И абсолютное большинство присутствующих поплыли, плакали они довольно долго.
— Я обратила внимание, что в одном из интервью вы достаточно тепло отзывались о Фурцевой....
— Это правда. Это был такой очень самостоятельного характера человек. Она не была столь высокообразованной, как Анатолий Васильевич Луначарский, она оканчивала текстильный институт со всеми вытекающими последствиями. Это было поручение партии — руководить культурой, и не всегда ей удавалось это лучшим образом делать.
Но к «Современнику» и, в частности, к Олегу Николаевичу Ефремову она относилась с большой нежностью. И, конечно, я до смерти буду благодарен ей за то, что она ввязалась в спор с цензурой — Главлитом, когда мы выпускали спектакль «Большевики» к 50-летию советской власти. Главлит запретил эту пьесу к исполнению, а она, рискуя всем, начиная от партийного билета и кончая своей должностью министра, дала нам возможность сыграть этот спектакль.
— Это заслугами Фурцевой спектакль Галины Волчек Государственную премию получил?
— Да, в 1967-м дали Государственную премию «Обыкновенной истории». По тем временам это было вообще бог знает что такое: лауреат — женщина-режиссер, еврейка. Мне было тогда года 33, актер же молодым считался до 35. И вот когда давали премии, я заранее приготовил огромный букет белых роз, перемахнул сразу через несколько рядов — рррраз! — довольно ловко и там преподнес мадам этот букет. И начальство все, мужики, прямо позеленели!
— Были в руководстве партии и страны люди, кроме Фурцевой, которые театру помогали?
— Мне помогал еще генерал армии Филипп Денисович Бобков, первый заместитель Юрия Владимировича Андропова, глава 5-го управления КГБ. Я был тогда директором театра «Современник», и мы в 1974 году выпустили подряд несколько эдаких провокационных по тем временам спектаклей: сначала была «Балалайкина компания» по современной идее Салтыкова-Щедрина, потом я позвал Петера Джеймса, чтоб он поставил «Двенадцатую ночь», потом Галка (Галина Волчек. — «Профиль») выпустила «Восхождение на Фудзияму» Айтматова и Мухамеджанова, потом были «Провинциальные анекдоты». И в воздухе явно запахло эдак тревожно. Я подумал, что, мол, может, мне сдаться и тогда часть удара я приму на себя, а театр, может быть, оставят в покое. И человек, который «прикрыл» не столько меня, сколько театр, — это был Филипп Денисович Бобков.
— Вы ощущаете благодарность к руководителю 5-го управления КГБ?
— Я всегда помню добро, я не злопамятный, но помню как зло, так и добро. И у меня очень хорошая память. Вот, например, вы знаете, кто был президентом Конго, когда Патрис Лумумба был премьер-министром?
— Нет, не знаю.
— Жозеф Касавубу. А как звали председателя сената конголезского?
— ?
— Жозеф Окито.
— Зачем вы это помните?
— Просто память такая, полезная для человека, занимающегося моим ремеслом. Это от отца. Он читал Онегина главами наизусть. И у Пашки такая хорошая память.
— А у Антона?
— Похуже. Но у него мозги хорошие! И он добрый. Он заботится о матери, о сестре, обо всех своих детях, не говоря уже о женах.
— Самому младшему ребенку — Маше — полгода. Она какая?
— О, Маша! Это человек, очень подготовленный к вступлению в мир. Она вот пришла в мир со щеками гораздо большими, чем у меня. Мне кажется, что ее зачинал в минуту вдохновения художник Кустодиев — такая она прекрасно-пышная. Волевая — она уже такие вопли издает, добиваясь, чтобы ее несли на улицу гулять! Или есть ей хочется — тогда у-у-у-у-у.... Энергоемкий человек.
— Не тяжело с таким требовательным человеком?
— Да нет. Судьба, которая так круто изменила ход сюжета моей жизни, дала мне очень много. Наш роман с Мариной Зудиной начался 22 года назад. Господь, подарив мне ее и Павла, а сейчас еще и Машу, сильно замедлил мое старение, если формулировать это совсем корыстно. Нужно мужество, чтобы отдавать себе отчет в скоротечности жизни, в признаках несовершенства человеческого тела, старения. И вместе с тем жить дальше. Очень важно, чтобы это мужество принять свою судьбу и честность перед самим собой были у человека.
По приглашению Олега Табакова с 12 по 15 ноября на Малой сцене МХТ впервые в России пройдут гастроли одного из лучших чешских театров — пражского Дейвицкого театра. Российский зритель увидит пьесы «Обломов» и «Теремин» (о судьбе выдающегося российского и советского ученого Льва Сергеевича Теремина).
Накануне своего 71-летия руководитель МХТ и «Табакерки» Олег Табаков получил разрешение на постоянное место жительства в Чехии. Об этом ходатайствовал министр культуры Чехии Витезслав Яндак.Статус постоянного резидента дает возможность российскому актеру и режиссеру, преподающему на театральном факультете в пражской Академии музыкального искусства, беспрепятственно въезжать в Чехию, не теряя времени на оформление визы. В декабре в Чехии впервые пройдут гастроли театра Олега Табакова — «Табакерки».
— Олег Павлович, почему именно Чехия была выбрана вами для получения права на постоянное место жительства? Вы невероятно популярны в мире, любая страна посчитала бы за честь позволить вам неограниченно пребывать на ее территории...
— С Чехией меня связывает очень многое. Эта связь началась буквально с моих первых шагов в профессии, поскольку моей первой учительницей ремесла была дочь чешского профессора Наталья Иосифовна Сухостав. Она руководила сначала театральным кружком, а потом и театральной студией «Молодая гвардия» при саратовском Дворце пионеров и школьников с 1943 по 1985 год. Я был у нее в студии с 1950 по 1953 год Ее судьба сложилась весьма драматично. Отец приехал в большевистскую Россию строить светлое будущее, но ее мужа — литовца Виктора Томашайтиса, следователя Саратовской прокуратуры, расстреляли в 1938 году. Она больше не вышла замуж, но ее детьми стали все те почти 700 человек, которых она воспитывала в своей театральной студии. Не так давно по моей инициативе на здании саратовского Дворца творчества детей и молодежи была открыта мемориальная доска памяти Натальи Иосифовны, а на кладбище установлен памятник.
— Как-то раз, комментируя упреки в коммерциализации театра, вы сказали, что не будете играть в полупустом зале для «двух очень образованных и очень одиноких женщин». Логично спросить: а для кого тогда вы будете играть?
— Без ложной скромности скажу так: в этом году исполняется 50 лет, как я играю для людей. И хватит пальцев рук и ног, чтобы пересчитать те разы, когда я играл не для полного зала. У меня, слава богу, сохраняется живая связь со зрителем.
— Вы не выделяете какой-то тип людей, о котором говорите: «Вот это мой зритель. У него высшее образование, он любит прозу Кафки» и т.д.?
— Мой зритель — это тот зритель, который пришел сегодня смотреть мой спектакль.
— Кстати, в завершение пассажа об очень образованных и очень одиноких женщинах вы сказали: «Не по моему таланту»... А что по таланту?
— Заполненный зрительный зал снимает другие наводящие вопросы и исключает двусмысленность. Зритель либо есть, либо его нет. Он голосует ногами и содержанием своего кармана.
— У вас бывают такие моменты, когда, посмотрев какой-то фильм либо спектакль, прослушав какую-то запись на радио, вы хлопаете в ладоши и кричите сам себе: «Ай да Олег Палыч! Ай да сукин сын!»?
— Совсем редко... Последний раз это было со мной, когда я записал на радио рассказ Антона Чехова «Архиерей». Не часто все же так попадаешь, не часто моя любовь к предмету и нажитое умение переплавляются в единое целое. Но когда я вижу, как что-то получается у моих учеников, то это, выражаясь современным языком, кайф повыше, чем от собственных успехов.
— Кстати, об учениках. В Чехии сейчас идет сериал «Бригада», в котором главную роль сыграл ваш ученик Сергей Безруков. И на одном чешском интернет-форуме, посвященном сериалу, девицы просто из себя выходят. Запомнился один пост: «Всего пять серий осталось!!! Нет!!! Я не хочу, чтобы фильм заканчивался!!!»
— «Бригада» — крепкое коммерческое кино, качественное «мыло». Меня не удивляет, что здесь, в Чехии, этот фильм стал таким популярным. В России одно время он занимал первые места. Да и девиц этих можно понять. Сережка — талантливый человек. И даже в таком коммерческом деле это такая уместная и серьезная работа, несмотря на всю специфику жанра.
— А небезызвестный сериал «Моя прекрасная няня»?
— Тут я воздерживаюсь от комментариев, поскольку мы расстались с Анастасией Заворотнюк. Она работала в театре, работала, с моей точки зрения, очень серьезно и с любовью. Потом так сложилась ее судьба, что она начала сниматься, пропускать спектакли, и я ее освободил от этой немыслимой сложности совмещения двух ремесел.
— Известно, что вы стараетесь неким образом поддерживать в своем театре артистов, которые не снимаются в сериалах...
— Я смотрю на это иначе. Когда человек заключает с театром контракт, то он соглашается на определенные условия, которые обязательны при подписании контракта. И когда человек из «подвала» или МХТ уходит в кино, то работодатель — продюсер кинофильма — должен заплатить в театр стоимость рабочего времени этого артиста. Это вычисляется бухгалтерией: 24 рабочих дня в месяце, есть определенная сумма гонорара, который актер получает за месяц. Эта сумма довольно высока и в одном, и в другом театре, она превышает гонорары других театров. И за те дни, когда актер снимается в кино, оплата поступает в бюджет театра.
— Чем-то напоминает систему перехода хоккеистов из клуба в клуб...
— Совершенно верно. Иногда эти средства идут в фонд помощи и развития театра, средства из которого тратятся на актеров обоих театров. В отдельных случаях эти средства идут на оплату мемориальной доски либо памятника. Скоро мы отольем три фигуры в человеческий рост — Володина, Вампилова и Розова, которые будут поставлены во дворе театра, на улице Чаплыгина, дом 1.
— Вы настояли на том, чтобы из названия МХАТ убрать букву А — «академический». Зачем же и упоминание о Чехове убирать из названия?
— Потому что это неверно. Почему не Горького? Почему не Булгакова? Если говорить о страданиях, причиненных театром, и о вине, которую стоит компенсировать, то надо назвать именем Михаила Булгакова. А зачем это все вообще? Это совковая отрыжка, желание показушничать — мол, «мы не такие простые, мы, знаете ли, не такие, как все...». Но на самом деле критерий один: сколько зрителей придет на спектакль вечером. И тогда станет ясно — такие вы или нет. Когда затевали театр отцы-основатели — Владимир Иванович Немирович-Данченко и Константин Сергеевич Станиславский, то они назвали его «Московский художественный театр». Сначала он был еще и «общедоступным», но потом это весьма двусмысленное слово убрали из названия театра.
— Разве театр перестал быть общедоступным? Галерка-то осталась...
— В одном из писем Владимира Ивановича Станиславскому сказано: «В театр не ходят больные и бедные. В театр ходят здоровые и богатые». И я склонен думать, что он прав. Это не означает, что у театра не должно быть мыслей о социальной защите малоимущих зрителей. Более 10% билетов продается по цене 200 рублей. МХТ также дает спектакли для студенчества — они в большинстве случаев бесплатные.
— Были ли в вашей жизни такие моменты, которые заставляли вас радикально задуматься над изменениями в жизни?
— Пожалуй, это тот инфаркт, который случился, когда мне было 29 лет. Это было как напоминание о том, что жизнь человеческая конечна и не слишком длинна и прервана может быть довольно неожиданно. Но поскольку все обошлось, то это позволило мне довольно рано — лет с 30 — заниматься только тем, что мне интересно, и не заниматься тем, что неинтересно.
— Но для чего делать-то это?
— Ну, во-первых, театр, о котором мы говорим с вами, — это театр смысла, театр серьезной литературы. Если говорить об эстетике театра — это театр живого актера. Основным выразительным средством этого театра является живой актер и его способность воспроизводить на сцене живую жизнь человеческого духа. Здесь! Сейчас!
Можно говорить о том, что красота спасет мир и т.д. Но я скажу более сдержанно. Думаю, человек приходит в театр для того, чтобы сравнить свой жизненный и эмоциональный опыт с жизненным и эмоциональным опытом театра. Лев Николаевич Толстой формулировал цель искусства более категорично — помочь людям «плакать и смеяться и полюблять жизнь».
Когда заканчиваются гастроли МХТ в Новосибирске и в огромном Доме культуры железнодорожников мальчик лет 14, ожидающий меня возле служебного входа, говорит: «Олег Палыч, я теперь буду всегда ходить в театр» — вот это самая серьезная награда.
— Кстати, сколько лет вашему зрителю?
— И в МХТ, и в «Табакерке» зритель молодой. Около трети — это совсем молодые люди, причем эта треть ведет себя агрессивно. Она громко говорит: «Мы здесь! Нам это нравится!» Они кричат, вопят, хлопают, топают. Поклонников Сережки Безрукова мы называем «безрукавки». И если вы хотите услышать единый выдох зрительного зала, приходите на спектакль «Амадей». Их просто не остановишь.
— За 50 лет на сцене вы успели сыграть, пожалуй, для всех послевоенных лидеров...
— Я не играл только для Сталина. Но читал монтаж после его смерти. Он умер 5 марта, а 8 марта мы с моей товаркой по драмкружку в Саратовском дворце пионеров Нинкой Бондаренко играли монтаж, очень ловко составленный из хороших стихов замечательных поэтов — Твардовского, Исаковского, Берггольц и других. «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе...» И когда мы с ней, очень волнуясь, читали этот монтаж, то минут через пять в зале люди стали падать в обморок. Молодцеватые ребята из охраны подхватывали их и уволакивали из зала. Это был один из самых больших актерских успехов в моей жизни. Кстати, и здесь, в Праге, у меня был большой актерский успех.
— Хлестаков в «Ревизоре»? Об этой роли до сих пор легенды ходят... Вы играли по-русски, а партнеры — по-чешски. Режиссер спектакля Ян Качер со смехом говорит, что в Чехии сейчас не меньше 100 тысяч человек утверждают, что видели этот спектакль своими глазами, хотя он шел не больше месяца.
— Флер авантюры окутывал это начинание с самого начала. У меня было всего 7 дней для подготовки, я никогда не играл эту роль. И успех у нас был вопреки всему — здравому смыслу, логике, ожиданиям публики. Но я просто оказался в нужное время в нужном месте. Было сыграно 23 спектакля в «Драматическом клубе» — и все с аншлагом. И в Южной Америке, и в Северной мне встречались люди из Чехословакии, которые вспоминали эту роль, и у них светлели лица. Значит, это не только было неплохо по ремеслу, но еще и во время вписалось.
— Для российского зрителя вы начинаетесь в детстве — с котом Матроскиным. Мне кажется, есть качество, которое вас роднит с этим персонажем. Это предприимчивость...
— Наверное. Я человек легкий и, видимо, удачливый. Я довольно быстро соображаю, почти никогда ничего тяжело и мучительно не готовлю, килограммы пота из меня не выходят. Как-то все на раз получается.
— Оно всегда так было?
— Помню, только-только отогнали немцев от Сталинграда. И по Саратову прогнали колонны пленных. От вокзала они дошли до Волги, потом от Волги вернулись на вокзал. И опять были погружены в теплушки. Моя баба Оля, мама моей мамы, резала хлеб. Нам на семью — четыре человека — полагалась буханка черного хлеба и еще довесок. Собственно говоря, моя предприимчивость с этого довеска и началась. Я приращивал его за неделю, и он становился через какое-то время почти целой буханкой. Это была основа моего первичного капитала, на который я стал создавать свою библиотеку.
— Как же вы его приращивали?
— Я ходил за хлебом. Этот кусок, который весил грамм 90, отрезался и к концу дня оборачивался раза в полтора большим куском. Его прятали в углублении в столешнице. На следующий день этот кусок «вырастал» грамм до 150. К концу недели, если она была удачной, можно было продать на базаре целую буханку. Потом я начал на эти деньги покупать не одну книжку О.Генри «Последний лист» (приложение к журналу «Красноармеец», который позже стал называться «Советский воин»), а восемь книжек. А книжки эти становились неким средством «валюты». И когда я в 1953 году уезжал поступать в Школу-студию МХАТ, у меня была уже хорошая библиотека. Потом она, к сожалению, ушла, потому что мама отдала нашу 40-метровую комнату как вклад в однокомнатную квартиру для сына моей сестры.
— А про пленных вы почему вспомнили?
— Так вот, бабушка резала хлеб. Она отрезала половину, порезала на куски и сказала: «Пойди отнеси!» Я отнес. Пленный сначала испугался, потом посмотрел на автоматчиков, которые делали вид, что им все равно. Сказал по-русски: «Спасибо!» Эта история получила совершенно неожиданное развитие. В начале 90-х годов, помните, совсем плохо было с едой?
— Трудно забыть. Очереди за макаронами и талоны на крупу.
— В начале 90-х я поставил в Германии четыре спектакля. В конце 1991 года в России было уже совсем тяжело. Мои ученички еще детей нарожали, катастрофа была просто. И тут вдруг через Гамбург от театров, в которых я ставил спектакли, приходит огромный 12-футовый контейнер с едой. Там было все — от сои и гороха до жвачки. Сашка Мохов, который тогда был председателем месткома, это все распределял. И так длилось почти два года. Пару лет назад, когда был Год России в Германии, я приехал в Гамбург и играл «Комнату смеха». Потом была какая-то вечеринка, и немцы меня спровоцировали: «Ну расскажите нам что-нибудь». Я рассказал эту историю. И абсолютное большинство присутствующих поплыли, плакали они довольно долго.
— Я обратила внимание, что в одном из интервью вы достаточно тепло отзывались о Фурцевой....
— Это правда. Это был такой очень самостоятельного характера человек. Она не была столь высокообразованной, как Анатолий Васильевич Луначарский, она оканчивала текстильный институт со всеми вытекающими последствиями. Это было поручение партии — руководить культурой, и не всегда ей удавалось это лучшим образом делать.
Но к «Современнику» и, в частности, к Олегу Николаевичу Ефремову она относилась с большой нежностью. И, конечно, я до смерти буду благодарен ей за то, что она ввязалась в спор с цензурой — Главлитом, когда мы выпускали спектакль «Большевики» к 50-летию советской власти. Главлит запретил эту пьесу к исполнению, а она, рискуя всем, начиная от партийного билета и кончая своей должностью министра, дала нам возможность сыграть этот спектакль.
— Это заслугами Фурцевой спектакль Галины Волчек Государственную премию получил?
— Да, в 1967-м дали Государственную премию «Обыкновенной истории». По тем временам это было вообще бог знает что такое: лауреат — женщина-режиссер, еврейка. Мне было тогда года 33, актер же молодым считался до 35. И вот когда давали премии, я заранее приготовил огромный букет белых роз, перемахнул сразу через несколько рядов — рррраз! — довольно ловко и там преподнес мадам этот букет. И начальство все, мужики, прямо позеленели!
— Были в руководстве партии и страны люди, кроме Фурцевой, которые театру помогали?
— Мне помогал еще генерал армии Филипп Денисович Бобков, первый заместитель Юрия Владимировича Андропова, глава 5-го управления КГБ. Я был тогда директором театра «Современник», и мы в 1974 году выпустили подряд несколько эдаких провокационных по тем временам спектаклей: сначала была «Балалайкина компания» по современной идее Салтыкова-Щедрина, потом я позвал Петера Джеймса, чтоб он поставил «Двенадцатую ночь», потом Галка (Галина Волчек. — «Профиль») выпустила «Восхождение на Фудзияму» Айтматова и Мухамеджанова, потом были «Провинциальные анекдоты». И в воздухе явно запахло эдак тревожно. Я подумал, что, мол, может, мне сдаться и тогда часть удара я приму на себя, а театр, может быть, оставят в покое. И человек, который «прикрыл» не столько меня, сколько театр, — это был Филипп Денисович Бобков.
— Вы ощущаете благодарность к руководителю 5-го управления КГБ?
— Я всегда помню добро, я не злопамятный, но помню как зло, так и добро. И у меня очень хорошая память. Вот, например, вы знаете, кто был президентом Конго, когда Патрис Лумумба был премьер-министром?
— Нет, не знаю.
— Жозеф Касавубу. А как звали председателя сената конголезского?
— ?
— Жозеф Окито.
— Зачем вы это помните?
— Просто память такая, полезная для человека, занимающегося моим ремеслом. Это от отца. Он читал Онегина главами наизусть. И у Пашки такая хорошая память.
— А у Антона?
— Похуже. Но у него мозги хорошие! И он добрый. Он заботится о матери, о сестре, обо всех своих детях, не говоря уже о женах.
— Самому младшему ребенку — Маше — полгода. Она какая?
— О, Маша! Это человек, очень подготовленный к вступлению в мир. Она вот пришла в мир со щеками гораздо большими, чем у меня. Мне кажется, что ее зачинал в минуту вдохновения художник Кустодиев — такая она прекрасно-пышная. Волевая — она уже такие вопли издает, добиваясь, чтобы ее несли на улицу гулять! Или есть ей хочется — тогда у-у-у-у-у.... Энергоемкий человек.
— Не тяжело с таким требовательным человеком?
— Да нет. Судьба, которая так круто изменила ход сюжета моей жизни, дала мне очень много. Наш роман с Мариной Зудиной начался 22 года назад. Господь, подарив мне ее и Павла, а сейчас еще и Машу, сильно замедлил мое старение, если формулировать это совсем корыстно. Нужно мужество, чтобы отдавать себе отчет в скоротечности жизни, в признаках несовершенства человеческого тела, старения. И вместе с тем жить дальше. Очень важно, чтобы это мужество принять свою судьбу и честность перед самим собой были у человека.
По приглашению Олега Табакова с 12 по 15 ноября на Малой сцене МХТ впервые в России пройдут гастроли одного из лучших чешских театров — пражского Дейвицкого театра. Российский зритель увидит пьесы «Обломов» и «Теремин» (о судьбе выдающегося российского и советского ученого Льва Сергеевича Теремина).
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
