Архивная публикация 2007 года: "ОТ АРИСТОТЕЛЯ ДО ЛЕНИНА"
Фрэнсис Фукуяма — пожалуй, один из самых почитаемых в России современных политических исследователей — приезжал в Москву на прошлой неделе на презентацию своей новой книги.Приехал, кстати, из Петербурга, где участвовал в Международном экономическом форуме... В издательстве «АСТ», эксклюзивном издателе Фукуямы в России, выходит уже шестая его книга — «Америка на распутье» (в США она вышла в 2006-м). Ее считают поворотной в мировоззрении Фукуямы — философ, дескать, перестал быть неоконсерватором и скорректировал свои взгляды на конец истории. Не совсем так...
Фрэнсис Фукуяма, профессор политической экономии Университета Джонса Хопкинса, стал фактически классиком мировой политологии не по смерти и не спустя 100—200 лет, а когда ему исполнилось 40. В 1992 году он выпустил книгу «Конец истории и Последний человек», которая была мгновенно прочитана, растиражирована и переведена на 20 языков. (Стоит все же уточнить, что первый ее вариант — «Конец истории» — вышел тремя годами ранее, был замечен, что, собственно, и побудило автора дополнить и расширить книгу.)
После этого Фукуяма выпустил еще 6 книг, включая очень любопытное исследование о структурах постиндустриальных обществ и последствиях внедрения в повседневную жизнь новых технологий, а также размышления о судьбе неоконсерватизма после Афганистана и Ирака. И наконец, «Великий разрыв», который содержит во многом более глубокий философский анализ, чем первая книга. Если творчество Фукуямы будет востребовано в веках, то таковым станет, скорее всего, как раз «Разрыв», где много говорится о человеческих инстинктах, нормах и вообще больше о вечном, хотя и через призму преходящего... Но именно «Конец истории» ему припоминают всегда, все и во всех ситуациях. От комментариев по войне в Ираке (ну и где же ваш хваленый либерализм, венец человеческого социального развития? — хотя сам Фукуяма войну не поддержал, о чем сообщал открыто, и не раз) до бесконечных апелляций к «последнему человеку» в блогах, где первоначальный смысл термина искажен до неузнаваемости.
Фукуяма — уроженец Чикаго (штат Иллинойс), города, сосредоточившего в себе ярчайших представителей американских социальных наук. Из Чикаго происходит Алан Блюм, выдающийся американский ученый (он преподавал Фукуяме политическую философию, хотя сам упорно относил себя к «исследователям», а не к «философам»), чьим наставником, в свою очередь, был Лео Страусс, профессор Чикагского университета. Именно имя Страусса мелькает всегда, когда читаешь биографии Пола Вулфовица (кстати, бывшего декана Университета Джонса Хопкинса и теперь уже уходящего главы Всемирного банка), Дональда Рамсфелда (экс-министра обороны США, тоже уроженца Чикаго), Кондолизы Райс. Воспитаны они были во многом именно на его идеях. В России многих из них называют «ястребами», в Америке их назвали «вулканами». Именно они считались новыми выразителями консервативных ценностей, «неоконами». Практиками, воспитанными учеными-либералами.
Представителей американской философской школы можно в значительной степени отнести к последователям идей Аристотеля и Сократа; в современной итерации — в доминировании хайдеггеровского «бытия» над ницшеанским «отрицанием» (хотя сам Фукуяма в своих книгах регулярно возвращается к идеям Ницше). Упрощенно это звучит примерно так: вспомни о ценностях, воздай им должное и следуй им, а не погружай себя в хаос вечной переоценкой и крушением имеющихся.
Парадокс в том, что, развязав войну в Ираке, «неоконы», как решили многие, фактически изменили собственным принципам.
Сам Фукуяма, будучи изначально «неоконом», отказался от этой идеологии с началом иракской кампании. Точнее, он сказал, что сам под этим подразумевает не то, что администрация Буша. У администрации же неоконсерватизм превращается в ленинизм: насаждаем демократию каленым железом и так, как видим ее мы. Фукуяма считает, что военную силу можно использовать в последнюю очередь и лишь когда остальные аргументы исчерпаны; что степень угрозы радикального исламизма для Соединенных Штатов преувеличена и что все-таки особенности других стран тоже надо учитывать, когда пытаешься привить им западные ценностные ориентиры. Хотя, по сути, разошлись они, скорее, во взглядах на методы, а не в базовом постулате, на котором стояла и стоит Америка, который был сформулирован еще основателями государства и начертан на национальной валюте: Novus ordo seclorum — новый порядок веков...
Сказал Фукуяма и о том, что был не прав насчет конца истории. В начале 1990-х вообще были популярны наивные взгляды на перспективы глобализующегося мира, признал исследователь, выступая в резиденции американского посла Спасо-Хаусе, думали, что скоро у нас будет нечто вроде глобальной деревни. Фукуяма припомнил своего наставника и оппонента Самюэля Хантингтона, который стоит на иной позиции: либеральная демократия не явный результат модернизации; она есть, скорее, результат культурных предпочтений определенных стран и регионов. Возможно, действительно, заметил Фукуяма, «либеральная демократия — в некотором роде светский вариант христианства».
Да, он недооценил того, что либеральная демократия столкнется с культурными ценностями и не все будут «удовлетворены просто человеческим признанием». «Еще человеку нужно, чтобы его признавали как француза, русского, суннита, шиита». Либеральная же демократия основана прежде всего на индивидах, а не на группах. У самого философа, как он сказал «Профилю», до конца еще нет ответа на вопрос, каким может быть баланс между ценностями либеральной демократии, культурными факторами и стремлением к национальной идентичности и в какой конфигурации эти три фактора смогут ужиться друг с другом в открытых развитых обществах.
Однако с посылом Хантингтона, что мир разделится на несколько замкнутых цивилизаций — европейскую, российскую, китайскую, ближневосточную и т.д., — он не согласен. Всю историю человечества цивилизации развивались, взаимно проникая друг в друга, а сейчас — тем более. Поэтому одной из тем, которую он также «недоучел» 20 лет назад, Фукуяма назвал взаимную ответственность государств за свои действия на мировой арене и необходимость формирования новых политических институтов, «которые бы брали на себя ответственность за взаимозависимости мировой экономики». Действующие институты этой роли не выполняют (тут они едины во мнении с Путиным, который об этом говорил в Питере).
А вселенски обсуждаемая угроза исламизма? Ислам разный, убежден Фукуяма. Он уверен: вспышки радикализма — это прежде всего реакция на ожидания по поводу модернизации своей страны, которые не сбылись. Своего рода проявление отчаяния за неудачи своей страны и злобы к тем, кому это удалось. А что касается религиозных догм, да, они есть, они затрудняют развитие многих стран. Но и в Европе в Средние века так было. А потом люди решили: пора догмам перестать быть препятствием к развитию человека, страны, мира...
Поэтому в главном Фукуяма все же остался верен себе: именно западный вариант либеральной демократии есть высшее достижение человеческого общества, потому что он дает свободу, равенство, возможности, уважение к себе и другим, удерживает власть от авторитарного произвола и создает базу для лучших человеческих творений.
Фрэнсис Фукуяма — пожалуй, один из самых почитаемых в России современных политических исследователей — приезжал в Москву на прошлой неделе на презентацию своей новой книги.Приехал, кстати, из Петербурга, где участвовал в Международном экономическом форуме... В издательстве «АСТ», эксклюзивном издателе Фукуямы в России, выходит уже шестая его книга — «Америка на распутье» (в США она вышла в 2006-м). Ее считают поворотной в мировоззрении Фукуямы — философ, дескать, перестал быть неоконсерватором и скорректировал свои взгляды на конец истории. Не совсем так...
Фрэнсис Фукуяма, профессор политической экономии Университета Джонса Хопкинса, стал фактически классиком мировой политологии не по смерти и не спустя 100—200 лет, а когда ему исполнилось 40. В 1992 году он выпустил книгу «Конец истории и Последний человек», которая была мгновенно прочитана, растиражирована и переведена на 20 языков. (Стоит все же уточнить, что первый ее вариант — «Конец истории» — вышел тремя годами ранее, был замечен, что, собственно, и побудило автора дополнить и расширить книгу.)
После этого Фукуяма выпустил еще 6 книг, включая очень любопытное исследование о структурах постиндустриальных обществ и последствиях внедрения в повседневную жизнь новых технологий, а также размышления о судьбе неоконсерватизма после Афганистана и Ирака. И наконец, «Великий разрыв», который содержит во многом более глубокий философский анализ, чем первая книга. Если творчество Фукуямы будет востребовано в веках, то таковым станет, скорее всего, как раз «Разрыв», где много говорится о человеческих инстинктах, нормах и вообще больше о вечном, хотя и через призму преходящего... Но именно «Конец истории» ему припоминают всегда, все и во всех ситуациях. От комментариев по войне в Ираке (ну и где же ваш хваленый либерализм, венец человеческого социального развития? — хотя сам Фукуяма войну не поддержал, о чем сообщал открыто, и не раз) до бесконечных апелляций к «последнему человеку» в блогах, где первоначальный смысл термина искажен до неузнаваемости.
Фукуяма — уроженец Чикаго (штат Иллинойс), города, сосредоточившего в себе ярчайших представителей американских социальных наук. Из Чикаго происходит Алан Блюм, выдающийся американский ученый (он преподавал Фукуяме политическую философию, хотя сам упорно относил себя к «исследователям», а не к «философам»), чьим наставником, в свою очередь, был Лео Страусс, профессор Чикагского университета. Именно имя Страусса мелькает всегда, когда читаешь биографии Пола Вулфовица (кстати, бывшего декана Университета Джонса Хопкинса и теперь уже уходящего главы Всемирного банка), Дональда Рамсфелда (экс-министра обороны США, тоже уроженца Чикаго), Кондолизы Райс. Воспитаны они были во многом именно на его идеях. В России многих из них называют «ястребами», в Америке их назвали «вулканами». Именно они считались новыми выразителями консервативных ценностей, «неоконами». Практиками, воспитанными учеными-либералами.
Представителей американской философской школы можно в значительной степени отнести к последователям идей Аристотеля и Сократа; в современной итерации — в доминировании хайдеггеровского «бытия» над ницшеанским «отрицанием» (хотя сам Фукуяма в своих книгах регулярно возвращается к идеям Ницше). Упрощенно это звучит примерно так: вспомни о ценностях, воздай им должное и следуй им, а не погружай себя в хаос вечной переоценкой и крушением имеющихся.
Парадокс в том, что, развязав войну в Ираке, «неоконы», как решили многие, фактически изменили собственным принципам.
Сам Фукуяма, будучи изначально «неоконом», отказался от этой идеологии с началом иракской кампании. Точнее, он сказал, что сам под этим подразумевает не то, что администрация Буша. У администрации же неоконсерватизм превращается в ленинизм: насаждаем демократию каленым железом и так, как видим ее мы. Фукуяма считает, что военную силу можно использовать в последнюю очередь и лишь когда остальные аргументы исчерпаны; что степень угрозы радикального исламизма для Соединенных Штатов преувеличена и что все-таки особенности других стран тоже надо учитывать, когда пытаешься привить им западные ценностные ориентиры. Хотя, по сути, разошлись они, скорее, во взглядах на методы, а не в базовом постулате, на котором стояла и стоит Америка, который был сформулирован еще основателями государства и начертан на национальной валюте: Novus ordo seclorum — новый порядок веков...
Сказал Фукуяма и о том, что был не прав насчет конца истории. В начале 1990-х вообще были популярны наивные взгляды на перспективы глобализующегося мира, признал исследователь, выступая в резиденции американского посла Спасо-Хаусе, думали, что скоро у нас будет нечто вроде глобальной деревни. Фукуяма припомнил своего наставника и оппонента Самюэля Хантингтона, который стоит на иной позиции: либеральная демократия не явный результат модернизации; она есть, скорее, результат культурных предпочтений определенных стран и регионов. Возможно, действительно, заметил Фукуяма, «либеральная демократия — в некотором роде светский вариант христианства».
Да, он недооценил того, что либеральная демократия столкнется с культурными ценностями и не все будут «удовлетворены просто человеческим признанием». «Еще человеку нужно, чтобы его признавали как француза, русского, суннита, шиита». Либеральная же демократия основана прежде всего на индивидах, а не на группах. У самого философа, как он сказал «Профилю», до конца еще нет ответа на вопрос, каким может быть баланс между ценностями либеральной демократии, культурными факторами и стремлением к национальной идентичности и в какой конфигурации эти три фактора смогут ужиться друг с другом в открытых развитых обществах.
Однако с посылом Хантингтона, что мир разделится на несколько замкнутых цивилизаций — европейскую, российскую, китайскую, ближневосточную и т.д., — он не согласен. Всю историю человечества цивилизации развивались, взаимно проникая друг в друга, а сейчас — тем более. Поэтому одной из тем, которую он также «недоучел» 20 лет назад, Фукуяма назвал взаимную ответственность государств за свои действия на мировой арене и необходимость формирования новых политических институтов, «которые бы брали на себя ответственность за взаимозависимости мировой экономики». Действующие институты этой роли не выполняют (тут они едины во мнении с Путиным, который об этом говорил в Питере).
А вселенски обсуждаемая угроза исламизма? Ислам разный, убежден Фукуяма. Он уверен: вспышки радикализма — это прежде всего реакция на ожидания по поводу модернизации своей страны, которые не сбылись. Своего рода проявление отчаяния за неудачи своей страны и злобы к тем, кому это удалось. А что касается религиозных догм, да, они есть, они затрудняют развитие многих стран. Но и в Европе в Средние века так было. А потом люди решили: пора догмам перестать быть препятствием к развитию человека, страны, мира...
Поэтому в главном Фукуяма все же остался верен себе: именно западный вариант либеральной демократии есть высшее достижение человеческого общества, потому что он дает свободу, равенство, возможности, уважение к себе и другим, удерживает власть от авторитарного произвола и создает базу для лучших человеческих творений.
| «Гоббс первый установил, что легитимность правителей вырастает из прав тех, кем правят, а не из божественного права королей и не естественного превосходства тех, кто правит». «Проблема» становится «противоречием», только если она настолько серьезна, что не только не может быть разрешена в пределах системы, но и разъедает легитимность самой системы так, что последняя рушится под собственным весом». «Если демократия не является ни для кого предпочтительным выбором, вряд ли она будет стабильной». «Говоря словами романиста Марио Варгаса Льосы, «один из распространенных мифов о Латинской Америке состоит в том, что ее экономическая отсталость — результат ошибочной философии экономического либерализма...». На самом деле, утверждает Льоса, этого либерализма никогда не существовало, а существовала форма меркантилизма, то есть «бюрократизированное и замученное законами государство, которое считает, что распределять национальное богатство важнее, чем его производить». («Конец истории и Последний человек») «Плохо продуманная законодательная регламентация может неимоверно поднять стоимость экономической деятельности, застопорить новаторство и привести к неверному распределению ресурсов». «Человеку, который не сталкивался со страданием или смертью, не хватает глубины». («Наше постчеловеческое будущее») |
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
