Архивная публикация 2007 года: "Пастернак и Хрущев"
10 февраля 1890 года (по новому стилю), в день поминовения Пушкина, родился Борис Леонидович Пастернак. У его отца, академика живописи Леонида Осиповича Пастернака, есть картина, изображающая счастливое семейство: в солнечных охристых тонах выдержана гостиная, юные сыновья и дочь стоят в ряд, плечом к плечу; на лицах — счастье. Наверное, такой же была атмосфера, воцарившаяся в доме после того, как акушерки объявили — родился сын.
Роженица спит, приходя в себя после родов; младенец отвыкает от теплой утробы, привыкая к холоду жизни; отец гадает, что ждет его малыша.
А малыша ждут революции и войны, перемены календарных стилей и большой террор, любовь и страдание, попытка полуэмиграции и возвращение на родину, телефонный разговор со Сталиным и уединенный дом в Переделкино, где он будет писать стихи, роман, работать над переводами Шекспира и Гете — до умопомрачения. Его мир всегда будет непоправимо расходиться с ценностным кругозором окружающего большинства. При том что сам он будет неизменно стремиться навстречу этому самому большинству, можно сказать, жизнь проведет в поисках «труда со всеми сообща и заодно с правопорядком». Но переломить себя так и не сможет; восторженно описывая советских людей, едущих в Москву на утренней электричке, он будет одобрительно сравнивать их — с кем? Со старорежимными господами. А нужду, неизбежную спутницу советской жизни, увяжет с холопством. «В них не было следов холопства, / Которые кладет нужда, / И новости и неудобства / Они несли, как господа». То есть захочет похвалить нового человека, а вместо того приравняет его к старому. Труженика — к господину. Потому что пастернаковские ценности сформируются до и помимо советской власти; а с ней у него сложатся весьма странные отношения.
Пока страна будет находиться под сталинским прицелом, Пастернака как честного попутчика сместят на обочину, но не тронут; как только сталинизм рухнет, поэт окажется под полномасштабным ударом. 14 февраля 1956 года откроется ХХ съезд компартии; Хрущев зачитает свой знаменитый доклад о культе личности; сразу вслед за этим начнется «оттепель», случится массовая реабилитация, зазвучат новые голоса в литературе, к печати будут дозволены еще вчера запрещенные книги. А Пастернак именно в эти счастливые годы освобождения попадет под мощный государственный обстрел: публикация «Доктора Живаго» и Нобелевская премия мгновенно превратят его в изгоя. В самой сердцевине «оттепели» обнаружится «вечная мерзлота».
А все почему? А все потому, что он не был советским человеком. Ни либеральным, ни антилиберальным. Он действовал так, как считал нужным, а не так, как предписывала партия. Даже если партия ничего специально плохого предписывать не собиралась. Со Сталиным все, в общем, было понятно: великий враг, тиран, властитель истории; поперек идти бесполезно, единственное, что возможно, — это сохранить свой внутренний мир. Значит, действовать не надо, надо — писать роман, несовместимый с советской традицией. А вот с Хрущевым вышла полная загвоздка. Не тиран, не властитель, сторонник всяческих послаблений. Но именно послаблений, а не перемен в тоталитарном мироустройстве. Значит, время действовать, идти наперерез, до конца, не останавливаясь и не спрашивая разрешения у власти.
Пастернаку предлагали модель подконтрольного поведения и сам контроль соглашались ослабить; он пошел напролом. Ведь что означало передать рукопись за границу? Это значило взорвать ситуацию изнутри, изменить правила литературной игры. В 1929-м захлопнулся железный занавес; писатели из СССР потеряли право (и, честно сказать, охоту) напрямую печататься по-русски за рубежом, только после публикации на коммунистической родине, в переводе. В 1957-м Пастернак это право единоличным решением восстановил. И пробил брешь, через которую спустя всего несколько лет хлынет вольная словесность, от Синявского с Даниэлем до Солженицына и от Владимова до Аксенова.
Хрущеву нужна была «оттепель»; Пастернаку нужно было само тепло. Из чего никак не следует, что хрущевский доклад на ХХ съезде не был подвигом, что мы за это не должны испытывать к Никите Сергеевичу пожизненную благодарность. Но это значит, что истина сильнее царя — как говорил Пушкин, в день смерти которого родился Пастернак.
10 февраля 1890 года (по новому стилю), в день поминовения Пушкина, родился Борис Леонидович Пастернак. У его отца, академика живописи Леонида Осиповича Пастернака, есть картина, изображающая счастливое семейство: в солнечных охристых тонах выдержана гостиная, юные сыновья и дочь стоят в ряд, плечом к плечу; на лицах — счастье. Наверное, такой же была атмосфера, воцарившаяся в доме после того, как акушерки объявили — родился сын.
Роженица спит, приходя в себя после родов; младенец отвыкает от теплой утробы, привыкая к холоду жизни; отец гадает, что ждет его малыша.
А малыша ждут революции и войны, перемены календарных стилей и большой террор, любовь и страдание, попытка полуэмиграции и возвращение на родину, телефонный разговор со Сталиным и уединенный дом в Переделкино, где он будет писать стихи, роман, работать над переводами Шекспира и Гете — до умопомрачения. Его мир всегда будет непоправимо расходиться с ценностным кругозором окружающего большинства. При том что сам он будет неизменно стремиться навстречу этому самому большинству, можно сказать, жизнь проведет в поисках «труда со всеми сообща и заодно с правопорядком». Но переломить себя так и не сможет; восторженно описывая советских людей, едущих в Москву на утренней электричке, он будет одобрительно сравнивать их — с кем? Со старорежимными господами. А нужду, неизбежную спутницу советской жизни, увяжет с холопством. «В них не было следов холопства, / Которые кладет нужда, / И новости и неудобства / Они несли, как господа». То есть захочет похвалить нового человека, а вместо того приравняет его к старому. Труженика — к господину. Потому что пастернаковские ценности сформируются до и помимо советской власти; а с ней у него сложатся весьма странные отношения.
Пока страна будет находиться под сталинским прицелом, Пастернака как честного попутчика сместят на обочину, но не тронут; как только сталинизм рухнет, поэт окажется под полномасштабным ударом. 14 февраля 1956 года откроется ХХ съезд компартии; Хрущев зачитает свой знаменитый доклад о культе личности; сразу вслед за этим начнется «оттепель», случится массовая реабилитация, зазвучат новые голоса в литературе, к печати будут дозволены еще вчера запрещенные книги. А Пастернак именно в эти счастливые годы освобождения попадет под мощный государственный обстрел: публикация «Доктора Живаго» и Нобелевская премия мгновенно превратят его в изгоя. В самой сердцевине «оттепели» обнаружится «вечная мерзлота».
А все почему? А все потому, что он не был советским человеком. Ни либеральным, ни антилиберальным. Он действовал так, как считал нужным, а не так, как предписывала партия. Даже если партия ничего специально плохого предписывать не собиралась. Со Сталиным все, в общем, было понятно: великий враг, тиран, властитель истории; поперек идти бесполезно, единственное, что возможно, — это сохранить свой внутренний мир. Значит, действовать не надо, надо — писать роман, несовместимый с советской традицией. А вот с Хрущевым вышла полная загвоздка. Не тиран, не властитель, сторонник всяческих послаблений. Но именно послаблений, а не перемен в тоталитарном мироустройстве. Значит, время действовать, идти наперерез, до конца, не останавливаясь и не спрашивая разрешения у власти.
Пастернаку предлагали модель подконтрольного поведения и сам контроль соглашались ослабить; он пошел напролом. Ведь что означало передать рукопись за границу? Это значило взорвать ситуацию изнутри, изменить правила литературной игры. В 1929-м захлопнулся железный занавес; писатели из СССР потеряли право (и, честно сказать, охоту) напрямую печататься по-русски за рубежом, только после публикации на коммунистической родине, в переводе. В 1957-м Пастернак это право единоличным решением восстановил. И пробил брешь, через которую спустя всего несколько лет хлынет вольная словесность, от Синявского с Даниэлем до Солженицына и от Владимова до Аксенова.
Хрущеву нужна была «оттепель»; Пастернаку нужно было само тепло. Из чего никак не следует, что хрущевский доклад на ХХ съезде не был подвигом, что мы за это не должны испытывать к Никите Сергеевичу пожизненную благодарность. Но это значит, что истина сильнее царя — как говорил Пушкин, в день смерти которого родился Пастернак.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
