Архивная публикация 2001 года: "Почвоедение"
Земельный вопрос на протяжении веков был стержнем российской политической истории. Нынешнее думское противостояние вокруг Земельного кодекса, казалось бы, подтверждает его неубывающую важность. Но Россия изменилась, земля перестала быть ее единственным богатством. Цена земельного вопроса резко упала, и старая проблема теперь "надувается" коммунистами и аграриями в сиюминутных политических целях.Удивление Цезаря
В первом веке до нашей эры Юлий Цезарь с характерным для представителя правового общества удивлением писал о диких тогда германцах: "У них вовсе нет земельной собственности, и никому не позволяется больше года оставаться на одном месте для обработки земли!" Примерно за полторы тысячи лет германцы исправились, но случись вдруг великому римлянину сейчас, две с лишним тысячи лет спустя, заехать в Россию, ему пришлось бы остаться при том же удивлении: внятной иностранцу земельной собственности в стране, славной среди других стран изобилием земли, как не было, так и нет.
И это при том, что вся тысячелетняя с хвостиком российская история словно специально организована вокруг "земельного вопроса". Как пришли когда-то наши предки к варягам со словами: "Земля наша велика и обильна, да порядка в ней нет", так с тех пор и реют эти слова девизом над российскими просторами -- хотя, казалось бы, все реформы и все революции совершались здесь вокруг земли и земельной собственности, множество великих умов о земле думу думали, океаны крови за землю были пролиты.
Уже на наших глазах прошумела в России ударная десятилетка радикальных преобразований, и стало наконец все понятно про хижины и дворцы, фабрики и заводы, скважины и месторождения -- про всякую такую вещь уже можно худо-бедно сказать, кому она принадлежит. Однако задумаешься поглубже, и в ту же землю упрешься: фабрика-то фабрикой, и купило ее некое ЗАО с красивым названием, но фабрика эта, вестимо, не в воздухе парит, а занимает энное количество гектаров земли, которая упомянутому ЗАО отнюдь не продана. Ну в лучшем случае арендована им на некое ограниченное время. Вот и спрашивается: полноценная ли собственность эта фабрика, из-под которой трудно, но в принципе можно выдернуть землю? Или заломить за нее такую арендную плату, что владельцам дешевле обойдется купить грузовик динамита и разнести свою злосчастную недвижимость в пыль?
Словом, пока фабрики повисают в воздухе, пока невозможно официально купить и продать землю, структура рыночных отношений в России неполноценна и Запад, который является как бы совокупным наследником Юлия Цезаря, имеет полное право не считать Россию страной с рыночной экономикой. И когда это бывает ему надо, чтобы чего-то России не дать или куда-то ее не пустить, охотно таким правом пользуется.
Власть земли
Но что, в самом деле, за мистика такая, почему именно земельный вопрос испокон веку решался в России с таким скрипом и стоном? Почему всякий российский государственный деятель, взявшийся реформировать земельные отношения, оказывался в положении былинного Святогора, который маленькую сумочку вознамерился поднять, да тут же и ушел по плечи в землю -- так тяжела была сумочка? Вот, к примеру, Александр II -- освободил крестьян, однако без земли, и народовольцы казнили императора. Или Столыпин -- пяти лет не прошло с начала его революционной для России аграрной реформы, и чуть ли не свои застрелили решительного премьера. А судьба Временного правительства? Оно всего лишь отложило вопрос о земле до созыва Учредительного собрания -- и было сметено большевиками, щедро пообещавшими: "Землю -- крестьянам". А большевикам потребовалось через десяток лет развязать настоящую войну со своим крестьянством, чтобы -- для скорости индустриализации -- вернуть деревню в средневековое состояние. Но земля и коммунистам отомстила -- глубокой деградацией сельского хозяйства и перманентным продовольственным кризисом, который тоже был в числе причин краха советской власти.
А Ельцин? Первые годы своего правления он, можно сказать, был политическим Святогором, не побоялся развалить советскую империю и дать "добро" на приватизацию госсобственности, но ведь с землей и у него ничего не получилось. Словно кто-то произнес над русской землей некое магическое заклятие...
Однако ежели без шуток, то в отношениях русских с землей действительно много первобытно-магического. Я уж не говорю о том, что древняя мифология земледельческого народа стоит на основополагающем образе земли-матери и неба-отца. А ведь если задуматься, то ста лет не прошло с мифологических времен, то есть с тех пор, когда земля была в России единственным реальным богатством, единственным средством производства и пропитания, когда крестьянство составляло 85% населения Российской империи и над ним в прямом и переносном смысле тяготела "власть земли".
Писатель Глеб Успенский, создавший под этим названием великолепный цикл очерков о пореформенной деревне, показал, что власть эта была одновременно и благодетельна, и разрушительна: "У земледельца нет шага, нет поступка, нет мысли, которые принадлежали бы не земле. Он весь в кабале у этой травинки зелененькой". Такой строй сознания может показаться даже весьма симпатичным, но ведь человек задуман Богом не только как придаток к своему земельному наделу, а и как личность, член человеческого сообщества.
"Власть земли" и сложившаяся в русской деревне за века этой власти община, очень похожая на древнегерманскую, которой дивился Юлий Цезарь, приковывала человека к месту, лишала его права на индивидуальность, не давала ему никаких стимулов к предприимчивости. Какой, в самом деле, смысл вкладывать в землю лишний труд или применять в ее обработке новые технологии, если на следующий год при переделе участок достанется кому-то другому?
Между тем в России разворачивался капитализм, и в деревню пришли совершенно чуждые ей рыночные отношения; крестьянину все больше требовалось денег -- выплачивать помещику за надел, платить налоги, покупать нехитрые товары. После отмены крепостного права у него стало больше времени, но меньше земли, при том что часть произведенного продукта ему приходилось теперь продавать на рынке по довольно-таки низким ценам. Царское правительство, как и советское, проводило свою, "капиталистическую индустриализацию", и тоже за счет крестьянства. Популярны были слова одного из министров финансов: "Недоедим, но продадим". То есть Россия кормила Европу не от сытости, а для того, чтобы выручить деньги на ускоренное развитие промышленности. Другого продукта на продажу у России не было, а создавать промышленность было необходимо, чтобы не выпасть из ряда великих держав.
Такая политика выдавливала из деревни "лишних едоков", и они уходили в город, становясь пролетариями, а точнее сказать -- маргиналами. Людьми, выпавшими из одной цивилизации и не успевавшими за короткую жизнь приспособиться к другой. Должно было смениться несколько поколений, чтобы внуки или правнуки крестьян стали полноценными горожанами, то есть действующими субъектами рыночных отношений.
Словом, не хватило нескольких десятков лет. Россия сначала слишком долго ждала, а потом слишком быстро догоняла, в результате образовалась взрывчатая социальная смесь. Союз недопереваренных капитализмом маргиналов города и обозленной безземельем деревни дважды ввергал ее в революцию.
Между революциями была героическая попытка Столыпина разгрузить перенапряженную деревню, вовлечь ее в рыночную экономику, но опять же не хватило ни времени, ни обыкновенной чиновничьей распорядительности. Но все-таки четверть (24%) крестьянства -- для класса, консервативного по природе, это очень большой процент -- пошла за Столыпиным, выбрала новую судьбу. Но было уже поздно.
Катастрофа и триумф
После гражданской войны большевики, в сущности, сначала возродили в России достолыпинскую общину, а потом и вовсе вернули крестьянство во времена крепостного права.
Коллективизация была одновременно и величайшей катастрофой, и величайшим триумфом российской деревни. Катастрофа -- помимо прямых человеческих жертв -- состояла в том, что экономически традиционной деревне, национальному способу сельскохозяйственного производства окончательно сломали хребет. Началась аграрная деградация, которая продолжается до сих пор.
Что же касается триумфа, то и он очевиден: даже своим трупом деревня надолго загородила путь к рыночным преобразованиям в России, которых так страшилась при жизни. А люди с традиционной крестьянской психологией (покорность судьбе, малая социальная мобильность, нелюбовь к новшествам), рассеянные коллективизацией по всей стране, надолго обеспечили тоталитарному режиму устойчивость. В самом деле -- устройство советского государства сильно походило на устройство крестьянской общины: патернализм, коллективизм, прозрачная жизнь на виду у "мира", скудость признаваемых необходимыми потребностей, отсутствие свободы передвижения, натуральный обмен вместо настоящей торговли. Это было понятное бывшему крестьянину общество.
Нет ничего удивительного, что и к руководству в такой стране пришли в конце концов выходцы из деревни: есть убедительные выкладки социологов, свидетельствующие о том, что подавляющий процент высшей советской партгосноменклатуры составляли бывшие крестьяне, причем чем ближе к нашим временам, тем процент этот становился больше.
Словом, Россия, ценой гибели деревни индустриализованная, переселившаяся в города (к концу 90-х уже 70% населения жили в городах), по своему внутреннему духу почти весь ХХ век оставалась страной крестьянской. Параллельно шли два процесса: реальная деревня приходила в упадок, а ностальгически-прекрасный образ ее в сознании вчерашних крестьян возвышался, совсем отрываясь от неприглядной действительности. Поэтому нынешние шаманские заклинания коммунистов о "земле -- общенародном достоянии" действительно имеют мифологические корни. Той "земли", о которой они говорят,-- всеобщей кормилицы и единственного источника народного благосостояния -- вот уже полвека не существует в природе.
Помимо реального разрушения деревни и поэтической идеализации земли в России шел еще один весьма важный процесс: города, куда переселилась наиболее активная и социально мобильная часть сельского населения, переживали после войны и в условиях долгой стабильности бурный рост. За несколько десятков лет спокойной жизни они, в общем, "переварили" и внутренне изменили десятки миллионов выходцев из деревни, а самое главное -- в них народились новые многочисленные поколения с новым для России, чисто городским (ежели буквально на французский перевести, то получится -- "буржуазным") мышлением. Для этих поколений и деревенская реальность, и деревенская "поэзия" были равно чужды.
Вне политики, без поэзии
Поэзия поэзией, а для экономики сельское хозяйство уже с начала 60-х годов стало превращаться в черную дыру, где исчезали несчитанные миллиарды инвестиций, которые не помогли вернуть утраченную еще при Хрущеве продовольственную независимость. Несущей опорой советской экономики прочно и надолго стал ее сырьевой сектор: зерно покупали теперь за границей на нефтедоллары.
Надо очень четко осознать революционность этого переворота: к концу ХХ века значение земли как экономического и политического фактора российской жизни резко и навсегда упало. Так случается в истории: если какая-то проблема веками не находит своего разрешения, жизнь просто обтекает ее, обходит стороной, прокладывает себе другое русло.
Если в начале ХХ века решение вопроса о земле означало ни больше ни меньше решение исторической судьбы России, то в начале XXI века собственно земельная проблема прямо касается лишь судьбы стремительно стареющего и тающего сельского населения. А также политической судьбы КПРФ и политиков-аграриев. Нерешенная земельная проблема -- их последний политический ресурс, исключение земли из свободного рыночного оборота -- последняя их баррикада. Именно поэтому они надувают социальным и политическим пафосом проблему, давно переместившуюся из политико-стратегической сферы в сферу экономико-правовую.
Для чего, собственно, принимается сейчас Думой Земельный кодекс? Отнюдь не для того, чтобы ввести частную собственность на землю (это право утверждено в Конституции) и не для того, чтобы разрешить куплю-продажу земли (она давно уже идет в стране). Земельный кодекс призван упорядочить стихийно сложившиеся в современной России земельные отношения, подробно прописать процедурные, юридические моменты этих отношений, сделать их прозрачными и понятными любому (в том числе иностранному) инвестору. Именно к инвестору этот кодекс обращается, когда уже в первых строках говорит о базовом для него принципе "формирования единого объекта недвижимости, согласно которому все прочно связанные с земельным участком объекты недвижимости, а также прочно присоединенные к нему в процессе строительства движимые вещи следуют судьбе земельного участка, за исключением случаев, установленных федеральным законом". Это, грубо говоря, про то, что фабрика и земля, на которой она стоит,-- одно целое, "единый объект недвижимости". То есть с принятием Земельного кодекса вся наша частная промышленность, сейчас как бы подвешенная в воздухе, прочно встанет на землю и превратится наконец в полноценную собственность, в которую не побоится вложить деньги осторожный инвестор и под которую банк охотно даст кредит.
Легко согласившись на изъятие из Земельного кодекса наиболее политизированного вопроса о сельхозугодьях, правительство четко обозначило его второстепенность. Инвестиционная привлекательность промышленности стратегически важна, а в сельском хозяйстве принимай не принимай законы -- особенного бума не предвидится.
Для нынешнего состояния российской экономики и впрямь не очень важно, будет ли разрешена свободная купля-продажа сельхозугодий. В трех субъектах Федерации: Татарстане, Саратовской и Самарской областях -- местные законы давно приняты и торговля землей идет. Но в Татарстане за четыре года не продано ни одного (!) сельского участка земли, а в Саратовской и Самарской губернии эти продажи не оказали никакого влияния на общее состояние агропрома -- печальное соотношение убыточных и прибыльных хозяйств не изменилось.
В ходе торгов зато выяснилось, что стоит российская пашня совсем недорого. В Саратовской области гектар земли с аукциона уходил в среднем по 280 рублей. Эксперты посчитали, что если всю пашню страны продать по этим ценам, то за нее можно выручить не более $2 млрд. А все сельхозугодья России стоят $15 млрд. Можно, конечно, сделать скидку на осторожность покупателей: местный закон все-таки не федеральный,-- но и с такой поправкой цифры смешные. А ведь Саратовская область -- не Костромская, не Ивановская, не Вологодская, где земли и климат гораздо хуже.
Вообще, время от времени не вредно вспоминать, что Россия по совершенно объективным причинам "страна рискованного земледелия", что только 5% российских сельхозземель имеют биологическую продуктивность, сравнимую со средней по США. То есть стать крупным экспортером продовольствия России точно не грозит. В мире сейчас много дешевого продовольствия, и Россия вряд ли когда-нибудь сможет конкурировать на этом рынке с Евросоюзом или США. Потому, кстати, и не кинутся жадные иностранцы скупать российские сельхозугодья. Невыгодно это, потому что даже к хорошим угодьям придется пристраивать дороги и прочую инфраструктуру.
Успешное, не убыточное крестьянское хозяйство (хоть любезное сердцу коммунистов коллективное, хоть нелюбезное фермерское) в нынешней России величайшая редкость. В 1998 году убыточных хозяйств насчитывалось у нас 88%, и это отнюдь не означает, что остальные 12% были прибыльными. В следующие два года на волне импортозамещения наблюдался небольшой рост, но возрождением деревни его никак не назовешь, да и цифры импорта довольно быстро поползли вверх.
Нет, если в деревне и начнется оживление, то это будет связано не с мелкими паями еще оставшихся на земле крестьян, а с приходом туда крупных агропромышленных холдингов вроде ОГО или "Агрико", которые не просто скупают сырье, а налаживают всю цепочку производства -- от пашни до переработки. Для чего им, кстати, пока приходится эту самую пашню арендовать. А хочется покупать. Вот что говорит, например, Аркадий Злочевский, управляющий компанией "Агрико": "Когда мы знаем, что это наша земля и никто нас оттуда, грубо говоря, не попрет, мы в нее будем вкладываться на полную катушку и сделаем из нее конфетку". Вот это уже похоже на какой-то свет в конце тоннеля, и ежели таких компаний будет в России много, коммунистам в деревне делать будет совершенно нечего.
Земельный вопрос на протяжении веков был стержнем российской политической истории. Нынешнее думское противостояние вокруг Земельного кодекса, казалось бы, подтверждает его неубывающую важность. Но Россия изменилась, земля перестала быть ее единственным богатством. Цена земельного вопроса резко упала, и старая проблема теперь "надувается" коммунистами и аграриями в сиюминутных политических целях.Удивление Цезаря
В первом веке до нашей эры Юлий Цезарь с характерным для представителя правового общества удивлением писал о диких тогда германцах: "У них вовсе нет земельной собственности, и никому не позволяется больше года оставаться на одном месте для обработки земли!" Примерно за полторы тысячи лет германцы исправились, но случись вдруг великому римлянину сейчас, две с лишним тысячи лет спустя, заехать в Россию, ему пришлось бы остаться при том же удивлении: внятной иностранцу земельной собственности в стране, славной среди других стран изобилием земли, как не было, так и нет.
И это при том, что вся тысячелетняя с хвостиком российская история словно специально организована вокруг "земельного вопроса". Как пришли когда-то наши предки к варягам со словами: "Земля наша велика и обильна, да порядка в ней нет", так с тех пор и реют эти слова девизом над российскими просторами -- хотя, казалось бы, все реформы и все революции совершались здесь вокруг земли и земельной собственности, множество великих умов о земле думу думали, океаны крови за землю были пролиты.
Уже на наших глазах прошумела в России ударная десятилетка радикальных преобразований, и стало наконец все понятно про хижины и дворцы, фабрики и заводы, скважины и месторождения -- про всякую такую вещь уже можно худо-бедно сказать, кому она принадлежит. Однако задумаешься поглубже, и в ту же землю упрешься: фабрика-то фабрикой, и купило ее некое ЗАО с красивым названием, но фабрика эта, вестимо, не в воздухе парит, а занимает энное количество гектаров земли, которая упомянутому ЗАО отнюдь не продана. Ну в лучшем случае арендована им на некое ограниченное время. Вот и спрашивается: полноценная ли собственность эта фабрика, из-под которой трудно, но в принципе можно выдернуть землю? Или заломить за нее такую арендную плату, что владельцам дешевле обойдется купить грузовик динамита и разнести свою злосчастную недвижимость в пыль?
Словом, пока фабрики повисают в воздухе, пока невозможно официально купить и продать землю, структура рыночных отношений в России неполноценна и Запад, который является как бы совокупным наследником Юлия Цезаря, имеет полное право не считать Россию страной с рыночной экономикой. И когда это бывает ему надо, чтобы чего-то России не дать или куда-то ее не пустить, охотно таким правом пользуется.
Власть земли
Но что, в самом деле, за мистика такая, почему именно земельный вопрос испокон веку решался в России с таким скрипом и стоном? Почему всякий российский государственный деятель, взявшийся реформировать земельные отношения, оказывался в положении былинного Святогора, который маленькую сумочку вознамерился поднять, да тут же и ушел по плечи в землю -- так тяжела была сумочка? Вот, к примеру, Александр II -- освободил крестьян, однако без земли, и народовольцы казнили императора. Или Столыпин -- пяти лет не прошло с начала его революционной для России аграрной реформы, и чуть ли не свои застрелили решительного премьера. А судьба Временного правительства? Оно всего лишь отложило вопрос о земле до созыва Учредительного собрания -- и было сметено большевиками, щедро пообещавшими: "Землю -- крестьянам". А большевикам потребовалось через десяток лет развязать настоящую войну со своим крестьянством, чтобы -- для скорости индустриализации -- вернуть деревню в средневековое состояние. Но земля и коммунистам отомстила -- глубокой деградацией сельского хозяйства и перманентным продовольственным кризисом, который тоже был в числе причин краха советской власти.
А Ельцин? Первые годы своего правления он, можно сказать, был политическим Святогором, не побоялся развалить советскую империю и дать "добро" на приватизацию госсобственности, но ведь с землей и у него ничего не получилось. Словно кто-то произнес над русской землей некое магическое заклятие...
Однако ежели без шуток, то в отношениях русских с землей действительно много первобытно-магического. Я уж не говорю о том, что древняя мифология земледельческого народа стоит на основополагающем образе земли-матери и неба-отца. А ведь если задуматься, то ста лет не прошло с мифологических времен, то есть с тех пор, когда земля была в России единственным реальным богатством, единственным средством производства и пропитания, когда крестьянство составляло 85% населения Российской империи и над ним в прямом и переносном смысле тяготела "власть земли".
Писатель Глеб Успенский, создавший под этим названием великолепный цикл очерков о пореформенной деревне, показал, что власть эта была одновременно и благодетельна, и разрушительна: "У земледельца нет шага, нет поступка, нет мысли, которые принадлежали бы не земле. Он весь в кабале у этой травинки зелененькой". Такой строй сознания может показаться даже весьма симпатичным, но ведь человек задуман Богом не только как придаток к своему земельному наделу, а и как личность, член человеческого сообщества.
"Власть земли" и сложившаяся в русской деревне за века этой власти община, очень похожая на древнегерманскую, которой дивился Юлий Цезарь, приковывала человека к месту, лишала его права на индивидуальность, не давала ему никаких стимулов к предприимчивости. Какой, в самом деле, смысл вкладывать в землю лишний труд или применять в ее обработке новые технологии, если на следующий год при переделе участок достанется кому-то другому?
Между тем в России разворачивался капитализм, и в деревню пришли совершенно чуждые ей рыночные отношения; крестьянину все больше требовалось денег -- выплачивать помещику за надел, платить налоги, покупать нехитрые товары. После отмены крепостного права у него стало больше времени, но меньше земли, при том что часть произведенного продукта ему приходилось теперь продавать на рынке по довольно-таки низким ценам. Царское правительство, как и советское, проводило свою, "капиталистическую индустриализацию", и тоже за счет крестьянства. Популярны были слова одного из министров финансов: "Недоедим, но продадим". То есть Россия кормила Европу не от сытости, а для того, чтобы выручить деньги на ускоренное развитие промышленности. Другого продукта на продажу у России не было, а создавать промышленность было необходимо, чтобы не выпасть из ряда великих держав.
Такая политика выдавливала из деревни "лишних едоков", и они уходили в город, становясь пролетариями, а точнее сказать -- маргиналами. Людьми, выпавшими из одной цивилизации и не успевавшими за короткую жизнь приспособиться к другой. Должно было смениться несколько поколений, чтобы внуки или правнуки крестьян стали полноценными горожанами, то есть действующими субъектами рыночных отношений.
Словом, не хватило нескольких десятков лет. Россия сначала слишком долго ждала, а потом слишком быстро догоняла, в результате образовалась взрывчатая социальная смесь. Союз недопереваренных капитализмом маргиналов города и обозленной безземельем деревни дважды ввергал ее в революцию.
Между революциями была героическая попытка Столыпина разгрузить перенапряженную деревню, вовлечь ее в рыночную экономику, но опять же не хватило ни времени, ни обыкновенной чиновничьей распорядительности. Но все-таки четверть (24%) крестьянства -- для класса, консервативного по природе, это очень большой процент -- пошла за Столыпиным, выбрала новую судьбу. Но было уже поздно.
Катастрофа и триумф
После гражданской войны большевики, в сущности, сначала возродили в России достолыпинскую общину, а потом и вовсе вернули крестьянство во времена крепостного права.
Коллективизация была одновременно и величайшей катастрофой, и величайшим триумфом российской деревни. Катастрофа -- помимо прямых человеческих жертв -- состояла в том, что экономически традиционной деревне, национальному способу сельскохозяйственного производства окончательно сломали хребет. Началась аграрная деградация, которая продолжается до сих пор.
Что же касается триумфа, то и он очевиден: даже своим трупом деревня надолго загородила путь к рыночным преобразованиям в России, которых так страшилась при жизни. А люди с традиционной крестьянской психологией (покорность судьбе, малая социальная мобильность, нелюбовь к новшествам), рассеянные коллективизацией по всей стране, надолго обеспечили тоталитарному режиму устойчивость. В самом деле -- устройство советского государства сильно походило на устройство крестьянской общины: патернализм, коллективизм, прозрачная жизнь на виду у "мира", скудость признаваемых необходимыми потребностей, отсутствие свободы передвижения, натуральный обмен вместо настоящей торговли. Это было понятное бывшему крестьянину общество.
Нет ничего удивительного, что и к руководству в такой стране пришли в конце концов выходцы из деревни: есть убедительные выкладки социологов, свидетельствующие о том, что подавляющий процент высшей советской партгосноменклатуры составляли бывшие крестьяне, причем чем ближе к нашим временам, тем процент этот становился больше.
Словом, Россия, ценой гибели деревни индустриализованная, переселившаяся в города (к концу 90-х уже 70% населения жили в городах), по своему внутреннему духу почти весь ХХ век оставалась страной крестьянской. Параллельно шли два процесса: реальная деревня приходила в упадок, а ностальгически-прекрасный образ ее в сознании вчерашних крестьян возвышался, совсем отрываясь от неприглядной действительности. Поэтому нынешние шаманские заклинания коммунистов о "земле -- общенародном достоянии" действительно имеют мифологические корни. Той "земли", о которой они говорят,-- всеобщей кормилицы и единственного источника народного благосостояния -- вот уже полвека не существует в природе.
Помимо реального разрушения деревни и поэтической идеализации земли в России шел еще один весьма важный процесс: города, куда переселилась наиболее активная и социально мобильная часть сельского населения, переживали после войны и в условиях долгой стабильности бурный рост. За несколько десятков лет спокойной жизни они, в общем, "переварили" и внутренне изменили десятки миллионов выходцев из деревни, а самое главное -- в них народились новые многочисленные поколения с новым для России, чисто городским (ежели буквально на французский перевести, то получится -- "буржуазным") мышлением. Для этих поколений и деревенская реальность, и деревенская "поэзия" были равно чужды.
Вне политики, без поэзии
Поэзия поэзией, а для экономики сельское хозяйство уже с начала 60-х годов стало превращаться в черную дыру, где исчезали несчитанные миллиарды инвестиций, которые не помогли вернуть утраченную еще при Хрущеве продовольственную независимость. Несущей опорой советской экономики прочно и надолго стал ее сырьевой сектор: зерно покупали теперь за границей на нефтедоллары.
Надо очень четко осознать революционность этого переворота: к концу ХХ века значение земли как экономического и политического фактора российской жизни резко и навсегда упало. Так случается в истории: если какая-то проблема веками не находит своего разрешения, жизнь просто обтекает ее, обходит стороной, прокладывает себе другое русло.
Если в начале ХХ века решение вопроса о земле означало ни больше ни меньше решение исторической судьбы России, то в начале XXI века собственно земельная проблема прямо касается лишь судьбы стремительно стареющего и тающего сельского населения. А также политической судьбы КПРФ и политиков-аграриев. Нерешенная земельная проблема -- их последний политический ресурс, исключение земли из свободного рыночного оборота -- последняя их баррикада. Именно поэтому они надувают социальным и политическим пафосом проблему, давно переместившуюся из политико-стратегической сферы в сферу экономико-правовую.
Для чего, собственно, принимается сейчас Думой Земельный кодекс? Отнюдь не для того, чтобы ввести частную собственность на землю (это право утверждено в Конституции) и не для того, чтобы разрешить куплю-продажу земли (она давно уже идет в стране). Земельный кодекс призван упорядочить стихийно сложившиеся в современной России земельные отношения, подробно прописать процедурные, юридические моменты этих отношений, сделать их прозрачными и понятными любому (в том числе иностранному) инвестору. Именно к инвестору этот кодекс обращается, когда уже в первых строках говорит о базовом для него принципе "формирования единого объекта недвижимости, согласно которому все прочно связанные с земельным участком объекты недвижимости, а также прочно присоединенные к нему в процессе строительства движимые вещи следуют судьбе земельного участка, за исключением случаев, установленных федеральным законом". Это, грубо говоря, про то, что фабрика и земля, на которой она стоит,-- одно целое, "единый объект недвижимости". То есть с принятием Земельного кодекса вся наша частная промышленность, сейчас как бы подвешенная в воздухе, прочно встанет на землю и превратится наконец в полноценную собственность, в которую не побоится вложить деньги осторожный инвестор и под которую банк охотно даст кредит.
Легко согласившись на изъятие из Земельного кодекса наиболее политизированного вопроса о сельхозугодьях, правительство четко обозначило его второстепенность. Инвестиционная привлекательность промышленности стратегически важна, а в сельском хозяйстве принимай не принимай законы -- особенного бума не предвидится.
Для нынешнего состояния российской экономики и впрямь не очень важно, будет ли разрешена свободная купля-продажа сельхозугодий. В трех субъектах Федерации: Татарстане, Саратовской и Самарской областях -- местные законы давно приняты и торговля землей идет. Но в Татарстане за четыре года не продано ни одного (!) сельского участка земли, а в Саратовской и Самарской губернии эти продажи не оказали никакого влияния на общее состояние агропрома -- печальное соотношение убыточных и прибыльных хозяйств не изменилось.
В ходе торгов зато выяснилось, что стоит российская пашня совсем недорого. В Саратовской области гектар земли с аукциона уходил в среднем по 280 рублей. Эксперты посчитали, что если всю пашню страны продать по этим ценам, то за нее можно выручить не более $2 млрд. А все сельхозугодья России стоят $15 млрд. Можно, конечно, сделать скидку на осторожность покупателей: местный закон все-таки не федеральный,-- но и с такой поправкой цифры смешные. А ведь Саратовская область -- не Костромская, не Ивановская, не Вологодская, где земли и климат гораздо хуже.
Вообще, время от времени не вредно вспоминать, что Россия по совершенно объективным причинам "страна рискованного земледелия", что только 5% российских сельхозземель имеют биологическую продуктивность, сравнимую со средней по США. То есть стать крупным экспортером продовольствия России точно не грозит. В мире сейчас много дешевого продовольствия, и Россия вряд ли когда-нибудь сможет конкурировать на этом рынке с Евросоюзом или США. Потому, кстати, и не кинутся жадные иностранцы скупать российские сельхозугодья. Невыгодно это, потому что даже к хорошим угодьям придется пристраивать дороги и прочую инфраструктуру.
Успешное, не убыточное крестьянское хозяйство (хоть любезное сердцу коммунистов коллективное, хоть нелюбезное фермерское) в нынешней России величайшая редкость. В 1998 году убыточных хозяйств насчитывалось у нас 88%, и это отнюдь не означает, что остальные 12% были прибыльными. В следующие два года на волне импортозамещения наблюдался небольшой рост, но возрождением деревни его никак не назовешь, да и цифры импорта довольно быстро поползли вверх.
Нет, если в деревне и начнется оживление, то это будет связано не с мелкими паями еще оставшихся на земле крестьян, а с приходом туда крупных агропромышленных холдингов вроде ОГО или "Агрико", которые не просто скупают сырье, а налаживают всю цепочку производства -- от пашни до переработки. Для чего им, кстати, пока приходится эту самую пашню арендовать. А хочется покупать. Вот что говорит, например, Аркадий Злочевский, управляющий компанией "Агрико": "Когда мы знаем, что это наша земля и никто нас оттуда, грубо говоря, не попрет, мы в нее будем вкладываться на полную катушку и сделаем из нее конфетку". Вот это уже похоже на какой-то свет в конце тоннеля, и ежели таких компаний будет в России много, коммунистам в деревне делать будет совершенно нечего.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
