По поводу истории уже очень давно существуют два банальных мнения: во-первых, она будто бы не терпит сослагательного наклонения, а во-вторых, никогда и никого ничему не учит. Чувство такое, что придумал эти трюизмы один и тот же человек, причем третьим шедевром этого "гения" была еще одна бессмертная фраза: "Меньше знаешь -- крепче спишь". Дураку же понятно, что сослагательное наклонение в применении к истории -- это просто трезвый, всесторонний анализ того или иного события, включающий возможность рассмотрения всех вариантов его протекания. И только такой сослагательный анализ, а не фаталистическое приятие всего, что случилось, способен хоть чему-то научить общество, нацию, человека, дать им некое знание, которое, может быть, и лишает безмятежного сна, зато вооружает перед лицом новых вызовов истории.Между тем как раз российская история, особенно история последних ста лет, чрезвычайно богата на эпохальные события, которые случались не в результате реализации железной закономерности, а как бы чудом -- вне всякой исторической логики, повергая современников в шок и ступор, лишая их воли к восстановлению нормального хода жизни. И это были как раз события, поворачивавшие отечественную историю (а вместе с ней -- и историю мировую) самым радикальным образом. И вот странность: почти всегда такие события совершались у нас в конце лета или осенью, и почти всегда общество не сразу понимало, какого масштаба исторический сдвиг оно наблюдает, а потому ему всякий раз требовался некоторый промежуток времени, чтобы собраться с силами для ответа на неожиданный вызов истории. И чаще всего этот промежуток оказывался временем бездарно упущенным: когда до страны наконец доходило, на каком свете она оказалась, изменить ход событий было уже неимоверно трудно. Ну и нелишне заметить (наша история теснейшим образом связана с российской географией и климатом), что "русский промежуток" раз за разом приходился на самую глухую, самую темную и сонную пору года -- на конец осени и начало зимы. Может быть, дело тут в так называемом национальном характере: исконно крестьянскому народу свойственно было после окончания всех полевых работ именно в это время впадать в спячку: закрома еще полны, дороги еще непроезжи, значит, можно и на печку -- слушать и рассказывать сказки насчет щучьего веленья и моего хотенья, молочных рек и кисельных берегов... Переворот, которого не должно было быть
Разумеется, первым в ряду событий, о которых речь, следует назвать октябрьский переворот, некруглый юбилей которого мы не так давно скромно отметили. За семьдесят лет советской власти коммунистический агитпроп создал монументальную легенду о Великой Октябрьской социалистической революции, и если этой легенде верить, так не было в нашей истории события более закономерного, логичного и едва ли не за много веков запланированного. На самом деле, конечно, это чушь собачья: если хорошо представлять себе тогдашний расклад сил в стране, октябрьского переворота просто не должно было быть, а случился он не столько благодаря энергичным действиям горстки большевистских заговорщиков во главе с Лениным и Троцким, сколько благодаря прискорбному бездействию и взаимонепониманию куда более мощных сил. Но что случилось, то случилось: большевики взяли Зимний, арестовали легитимное правительство и тут же начали бомбардировать страну декретами. То есть опасность явственно обнаружила себя, и прямой задачей всех здоровых российских сил (общества, политических партий, армии, остатков администрации) было эту опасность быстро осознать и ликвидировать. Тем более что большевики были удивлены своей неожиданной удачей не меньше, чем все остальные русские люди: маргинальная, малочисленная партия с подмоченной репутацией (история с деньгами германского Генерального штаба еще летом была широко растиражирована), с ограниченной поддержкой в немногочисленных промышленных центрах вдруг берет власть в огромной стране! Было отчего голове закружиться. Вот тут-то и началось странное, тот самый "русский промежуток", о котором мы говорили. Если бросить на ситуацию хотя бы первых трех месяцев после штурма Зимнего объективный взгляд, не искаженный позднейшими агитпроповскими подмалевками, то просто оторопь берет: совершенно очевидно, что большевики не должны были продержаться у власти больше недели. Кстати, точно такое же чувство испытывало в те дни абсолютное большинство адекватных русских людей: каждый день газеты выходили с предсказанием близкого и бесславного падения наглых узурпаторов. В самом деле: буквально все и все было против большевиков. О высших слоях общества (помещиках и капиталистах) даже и говорить не будем, но резко против них выступали все средние слои -- интеллигенция, врачи, учителя, офицерство, студенчество, инженерский корпус, многочисленное чиновничество, не менее многочисленное духовенство, наиболее квалифицированная часть рабочего класса. Все эти люди отнюдь не молчали в тряпочку: против 3--4 большевистских газет, бедных, малотиражных, сосредоточенных в Питере, единым фронтом выступали тогда десятки влиятельных "буржуазных" газет самого разного спектра -- от левосоциалистических до монархических. И большевики не смели ничего с ними сделать вплоть до марта 1918 года. Словом, большевикам -- бедной, немногочисленной партии, слабо представленной в российской провинции (численности всей партии не хватило бы, чтобы приставить хоть по одному комиссару к каждому органу местного самоуправления), -- противостояло абсолютное большинство активного и сознательного российского населения, обладавшего к тому же реальной властью на местах, контролировавшего всю инфраструктуру (транспорт, подвоз продовольствия и т.д.), владевшего прессой и финансами. Это ведь сказки, что большевики сразу же захватили банки: до Государственного банка они с большим трудом добрались только 30 ноября, а на частные банки осмелились посягнуть лишь еще через месяц. А до того банки вольны были финансировать -- и финансировали, но как-то вяло -- контрреволюцию. Два регулярных полка
Оглядываясь на все на это, не устаешь поражаться -- нет, не наглости и самонадеянности большевиков, а пассивности и разрозненности сопротивления, которое было им оказано. "Боевые эпизоды" вообще можно пересчитать по пальцам: ну, попытка генерала Краснова двинуть верные войска на Петроград, провалившаяся не потому, что рабочие дружины были сильны, а потому, что в самом "белом воинстве" не было единства. Ну, юнкерское восстание в столице -- вялое, плохо организованное и буквально разогнанное за два дня. Несколько серьезней дела обстояли в Москве: местный гарнизон, офицерство и юнкера военных училищ практически взяли под свой контроль всю Москву, однако потом целую неделю пассивно оборонялись, словно бы не были по-настоящему убеждены, что уже есть серьезный повод проливать кровь соотечественников: то есть гражданская война фактически уже началась, а вот моральной убежденности в правоте ее целей еще не было. Что еще? Навеки в историю должен войти ВИКЖЕЛЬ -- Всероссийский исполнительный комитет железнодорожных служащих. Сразу же после переворота он, возмущенный тем, что власть в стране силой взяла одна из партий, выдвинул большевикам ультиматум: создание коалиционного правительства из представителей всех социалистических партий (где у большевиков заведомо не было бы большинства) или немедленная остановка всех железных дорог, что означало бы для режима полный крах. В те дни самозванцы у власти реально висели на волоске: им пришлось пойти на переговоры с ВИКЖЕЛем, да и в собственных рядах начались разброд и шатания -- несколько видных большевиков, включая Рыкова и Каменева, вышли из состава правительства, тоже требуя коалиции. Борьба с ВИКЖЕЛем продолжалась несколько месяцев, пока большевикам не удалось расколоть этот профсоюз изнутри, сыграв на противоречиях между высоко- и низкоквалифицированными рабочими. А помимо этого в стране была развернута массовая кампания неповиновения новой власти (большевики предпочитали называть это саботажем): один за другим профессиональные союзы и прочие объединения граждан объявляли о забастовке и отказывались выполнять распоряжения СНК. Всякий нормальный, не разбойничий режим, хоть немного озабоченный нуждами населения, немедленно свалился бы под таким давлением -- хаос и дезорганизация, воцарившиеся в результате саботажа в России, были запредельными. Но самозванцам было мало дела до нужд населения, главное -- это власть, пусть и ценой голода и разрухи. Впрочем, саботаж, забастовки, воззвания в газетах -- все это довольно-таки пассивные формы борьбы, рассчитанные на адекватность режима. Однако первые же его действия свидетельствовали о том, что никаких законов и общепринятых установлений он соблюдать не намерен и понимает только язык силы. Между тем воюющая страна была вооружена, в ней был многотысячный офицерский корпус, и в первые месяцы большевики еще не отлавливали "золотопогонников" поодиночке и не расстреливали сотнями (настоящий, целенаправленный террор начался много позднее, после организации в декабре 1917-го ВЧК). Если вспомнить фразу из других времен, то двух регулярных полков хватило бы, чтобы смести заговорщиков. Но полков этих у России в последние месяцы 1917 года не нашлось Вот и думаешь: гражданская война, которая началась несколько позже, была, в сущности, проиграна Россией вот в эти первые месяцы всеобщего ступора, "русского промежутка". Пока общество неторопливо осознавало степень опасности да тешило себя надеждами на Учредительное собрание, большевики даром времени не теряли: укреплялись, учились управлять, перетягивали на свою сторону крестьянство, начинали чувствовать вкус к масштабному насилию и презрение к остаткам демократических свобод. На много десятилетий Россия свернула в глухой и кровавый исторический тупик. Сумерки свободы
Однако на выходе из этого тупика с ней случилось нечто, поразительно напоминающее все тот же "русский промежуток". Вспомните август 1991-го: никто не ожидал такого скорого и практически бескровного падения коммунистической власти -- ставшие уже привычными танковые маневры в городах настраивали на более тревожный лад. Ошеломление и воодушевление были величайшие, Ельцин, Руцкой и Хасбулатов стали национальными героями, митинги и демонстрации собирали миллионные толпы. Главное же -- в эти дни сильно повысилось самоуважение нации, она поверила в себя и в свое будущее, даже в свою новую власть: если нам под силу такое чудо, то всего остального уж как-нибудь добьемся. Такие духоподъемные моменты в истории любой нации -- штука чрезвычайно редкая и драгоценная. Это своего рода психологическое "горючее" для мотора реформ, этот ресурс -- если его грамотно воспроизводить и поддерживать -- помогает преодолеть многие трудности неизбежно тяжкого переходного периода. Но продолжим воспоминания, благо те недавние времена в памяти еще свежи: началась осень, впечатление небывалого праздника, объединившего в августе нацию, стало тускнеть, и от недели к неделе понижалось настроение отныне свободных граждан России. Осень, как назло, выдалась грязная, сырая и холодная, последние товары исчезли из магазинов, а за хлебом надо было занимать очередь с утра. Поползли тревожные слухи о грядущей холодной и голодной зиме: время от времени где-нибудь появлялось сообщение о том, что топлива осталось на две недели, в ход уже пошли стратегические продовольственные резервы, а в государственной казне ни гроша. Речи о будущих реформах были туманны, цифры назывались какие-то невнятные, и о будущем люди начинали думать все с большей и большей тревогой. Росло очень неприятное напряжение, буквально съедавшее недавний энтузиазм и веру в лидеров. И как назло, именно в этот момент наша новая верховная власть как сквозь землю провалилась: Ельцин, покрасовавшись на танке, сладострастно унизив на глазах всей страны Горбачева, практически перестал появляться в "ящике". Стихийно возникавшие слухи и предположения никем всерьез не комментировались -- вообще было ощущение, что власти либо нечего сказать народу, либо она почему-то боится сказать ему горькую правду. Действительно, страна оказалась в положении тяжелейшем, решения надо было принимать заведомо непопулярные, но я совершенно уверен: если бы осенью 91-го власть по глупости или по трусости не прервала диалога с народом, а пользуясь еще не иссякшей волной августовского воодушевления, честно рассказала бы и о состоянии страны, и о своих планах реформ, шок января 1992-го не был бы таким глубоким и людям не показалось бы, как тогда, что они безвинно обижены злым начальством. Словом, почему тогда так бездарно был растрачен бесценный ресурс народного доверия к власти -- великая загадка. А потом было уже поздно: ров между властью и народом день за днем разрастался и к концу 90-х превратился в реальную угрозу национальной безопасности. Кое-какой мостик через эту пропасть удалось перекинуть только Путину. Вообще же говоря, почти все 90-е годы "русские промежутки" разной длительности и разной степени тяжести повторялись у нас с пугающей регулярностью, выявляя тревожную закономерность. Кажется, что едва ли не всякое важное, судьбоносное для страны событие застает и государство, и общество врасплох, а затем следует большей или меньшей продолжительности эпоха хаоса и разброда, в конечном счете очень дорого обходящаяся России. Далеко за примерами ходить не надо -- взять хоть 17 августа 1998 года: объявлен дефолт, страна в шоке и панике, политическая система вот-вот обрушится вслед за финансовой, народ в оторопи закупает соль и спички, пресса в истерике, и так всю темную осень. Только к началу следующего года все как-то успокаивается и страна начинает понимать, на каком свете она оказалась и что ей в связи со всем этим делать. Та же история повторилась и в конце следующего, 1999 года: в августе боевики Басаева и Хаттаба вторгаются в Дагестан, в сентябре взрываются жилые дома в Москве, а страна опять не сразу понимает, что она вброшена в совершенно новую реальность. Опять политическое решение, адекватное масштабу событий, принимается только через несколько месяцев после их начала. Я имею в виду, конечно, переход власти от Ельцина к Путину -- "подарок", который неразворотливая политическая верхушка сумела сделать россиянам только под Новый год. И вот опять: осень, захват заложников в Москве -- событие, которое явно открывает какую-то новую страницу нашей истории. И снова после краткого взрыва страстей, угрожающих заявлений, не слишком удачных демонстраций силы -- какой-то провал, ощущение отсутствия настоящей политической воли, которая только и способна подвигнуть на адекватные изменившейся ситуации решения. Да и бог бы с ними, с судьбоносными решениями, но ведь общество не дождалось от власти даже четкой реакции на случившееся и внятного "разбора полетов" с неизбежным наказанием виновников. Нет -- с милицейских голов, прошляпивших рейд террористов на Москву, ни один волос пока не упал, зато власти срочно приспичило дополнять закон о борьбе с терроризмом не самым адекватным ситуации пунктом насчет невыдачи тел террористов родственникам, да в очередной раз ограничить права журналистов. Словом, вот и гадай теперь -- сколько недель или месяцев продлится очередной "русский промежуток"...
По поводу истории уже очень давно существуют два банальных мнения: во-первых, она будто бы не терпит сослагательного наклонения, а во-вторых, никогда и никого ничему не учит. Чувство такое, что придумал эти трюизмы один и тот же человек, причем третьим шедевром этого "гения" была еще одна бессмертная фраза: "Меньше знаешь -- крепче спишь". Дураку же понятно, что сослагательное наклонение в применении к истории -- это просто трезвый, всесторонний анализ того или иного события, включающий возможность рассмотрения всех вариантов его протекания. И только такой сослагательный анализ, а не фаталистическое приятие всего, что случилось, способен хоть чему-то научить общество, нацию, человека, дать им некое знание, которое, может быть, и лишает безмятежного сна, зато вооружает перед лицом новых вызовов истории.Между тем как раз российская история, особенно история последних ста лет, чрезвычайно богата на эпохальные события, которые случались не в результате реализации железной закономерности, а как бы чудом -- вне всякой исторической логики, повергая современников в шок и ступор, лишая их воли к восстановлению нормального хода жизни. И это были как раз события, поворачивавшие отечественную историю (а вместе с ней -- и историю мировую) самым радикальным образом.
И вот странность: почти всегда такие события совершались у нас в конце лета или осенью, и почти всегда общество не сразу понимало, какого масштаба исторический сдвиг оно наблюдает, а потому ему всякий раз требовался некоторый промежуток времени, чтобы собраться с силами для ответа на неожиданный вызов истории. И чаще всего этот промежуток оказывался временем бездарно упущенным: когда до страны наконец доходило, на каком свете она оказалась, изменить ход событий было уже неимоверно трудно.
Ну и нелишне заметить (наша история теснейшим образом связана с российской географией и климатом), что "русский промежуток" раз за разом приходился на самую глухую, самую темную и сонную пору года -- на конец осени и начало зимы. Может быть, дело тут в так называемом национальном характере: исконно крестьянскому народу свойственно было после окончания всех полевых работ именно в это время впадать в спячку: закрома еще полны, дороги еще непроезжи, значит, можно и на печку -- слушать и рассказывать сказки насчет щучьего веленья и моего хотенья, молочных рек и кисельных берегов...
Переворот, которого не должно было быть
Разумеется, первым в ряду событий, о которых речь, следует назвать октябрьский переворот, некруглый юбилей которого мы не так давно скромно отметили.
За семьдесят лет советской власти коммунистический агитпроп создал монументальную легенду о Великой Октябрьской социалистической революции, и если этой легенде верить, так не было в нашей истории события более закономерного, логичного и едва ли не за много веков запланированного. На самом деле, конечно, это чушь собачья: если хорошо представлять себе тогдашний расклад сил в стране, октябрьского переворота просто не должно было быть, а случился он не столько благодаря энергичным действиям горстки большевистских заговорщиков во главе с Лениным и Троцким, сколько благодаря прискорбному бездействию и взаимонепониманию куда более мощных сил.
Но что случилось, то случилось: большевики взяли Зимний, арестовали легитимное правительство и тут же начали бомбардировать страну декретами. То есть опасность явственно обнаружила себя, и прямой задачей всех здоровых российских сил (общества, политических партий, армии, остатков администрации) было эту опасность быстро осознать и ликвидировать. Тем более что большевики были удивлены своей неожиданной удачей не меньше, чем все остальные русские люди: маргинальная, малочисленная партия с подмоченной репутацией (история с деньгами германского Генерального штаба еще летом была широко растиражирована), с ограниченной поддержкой в немногочисленных промышленных центрах вдруг берет власть в огромной стране! Было отчего голове закружиться.
Вот тут-то и началось странное, тот самый "русский промежуток", о котором мы говорили.
Если бросить на ситуацию хотя бы первых трех месяцев после штурма Зимнего объективный взгляд, не искаженный позднейшими агитпроповскими подмалевками, то просто оторопь берет: совершенно очевидно, что большевики не должны были продержаться у власти больше недели.
Кстати, точно такое же чувство испытывало в те дни абсолютное большинство адекватных русских людей: каждый день газеты выходили с предсказанием близкого и бесславного падения наглых узурпаторов. В самом деле: буквально все и все было против большевиков. О высших слоях общества (помещиках и капиталистах) даже и говорить не будем, но резко против них выступали все средние слои -- интеллигенция, врачи, учителя, офицерство, студенчество, инженерский корпус, многочисленное чиновничество, не менее многочисленное духовенство, наиболее квалифицированная часть рабочего класса. Все эти люди отнюдь не молчали в тряпочку: против 3--4 большевистских газет, бедных, малотиражных, сосредоточенных в Питере, единым фронтом выступали тогда десятки влиятельных "буржуазных" газет самого разного спектра -- от левосоциалистических до монархических. И большевики не смели ничего с ними сделать вплоть до марта 1918 года.
Словом, большевикам -- бедной, немногочисленной партии, слабо представленной в российской провинции (численности всей партии не хватило бы, чтобы приставить хоть по одному комиссару к каждому органу местного самоуправления), -- противостояло абсолютное большинство активного и сознательного российского населения, обладавшего к тому же реальной властью на местах, контролировавшего всю инфраструктуру (транспорт, подвоз продовольствия и т.д.), владевшего прессой и финансами. Это ведь сказки, что большевики сразу же захватили банки: до Государственного банка они с большим трудом добрались только 30 ноября, а на частные банки осмелились посягнуть лишь еще через месяц. А до того банки вольны были финансировать -- и финансировали, но как-то вяло -- контрреволюцию.
Два регулярных полка
Оглядываясь на все на это, не устаешь поражаться -- нет, не наглости и самонадеянности большевиков, а пассивности и разрозненности сопротивления, которое было им оказано. "Боевые эпизоды" вообще можно пересчитать по пальцам: ну, попытка генерала Краснова двинуть верные войска на Петроград, провалившаяся не потому, что рабочие дружины были сильны, а потому, что в самом "белом воинстве" не было единства. Ну, юнкерское восстание в столице -- вялое, плохо организованное и буквально разогнанное за два дня. Несколько серьезней дела обстояли в Москве: местный гарнизон, офицерство и юнкера военных училищ практически взяли под свой контроль всю Москву, однако потом целую неделю пассивно оборонялись, словно бы не были по-настоящему убеждены, что уже есть серьезный повод проливать кровь соотечественников: то есть гражданская война фактически уже началась, а вот моральной убежденности в правоте ее целей еще не было.
Что еще? Навеки в историю должен войти ВИКЖЕЛЬ -- Всероссийский исполнительный комитет железнодорожных служащих. Сразу же после переворота он, возмущенный тем, что власть в стране силой взяла одна из партий, выдвинул большевикам ультиматум: создание коалиционного правительства из представителей всех социалистических партий (где у большевиков заведомо не было бы большинства) или немедленная остановка всех железных дорог, что означало бы для режима полный крах. В те дни самозванцы у власти реально висели на волоске: им пришлось пойти на переговоры с ВИКЖЕЛем, да и в собственных рядах начались разброд и шатания -- несколько видных большевиков, включая Рыкова и Каменева, вышли из состава правительства, тоже требуя коалиции. Борьба с ВИКЖЕЛем продолжалась несколько месяцев, пока большевикам не удалось расколоть этот профсоюз изнутри, сыграв на противоречиях между высоко- и низкоквалифицированными рабочими.
А помимо этого в стране была развернута массовая кампания неповиновения новой власти (большевики предпочитали называть это саботажем): один за другим профессиональные союзы и прочие объединения граждан объявляли о забастовке и отказывались выполнять распоряжения СНК. Всякий нормальный, не разбойничий режим, хоть немного озабоченный нуждами населения, немедленно свалился бы под таким давлением -- хаос и дезорганизация, воцарившиеся в результате саботажа в России, были запредельными. Но самозванцам было мало дела до нужд населения, главное -- это власть, пусть и ценой голода и разрухи.
Впрочем, саботаж, забастовки, воззвания в газетах -- все это довольно-таки пассивные формы борьбы, рассчитанные на адекватность режима. Однако первые же его действия свидетельствовали о том, что никаких законов и общепринятых установлений он соблюдать не намерен и понимает только язык силы. Между тем воюющая страна была вооружена, в ней был многотысячный офицерский корпус, и в первые месяцы большевики еще не отлавливали "золотопогонников" поодиночке и не расстреливали сотнями (настоящий, целенаправленный террор начался много позднее, после организации в декабре 1917-го ВЧК). Если вспомнить фразу из других времен, то двух регулярных полков хватило бы, чтобы смести заговорщиков. Но полков этих у России в последние месяцы 1917 года не нашлось
Вот и думаешь: гражданская война, которая началась несколько позже, была, в сущности, проиграна Россией вот в эти первые месяцы всеобщего ступора, "русского промежутка". Пока общество неторопливо осознавало степень опасности да тешило себя надеждами на Учредительное собрание, большевики даром времени не теряли: укреплялись, учились управлять, перетягивали на свою сторону крестьянство, начинали чувствовать вкус к масштабному насилию и презрение к остаткам демократических свобод. На много десятилетий Россия свернула в глухой и кровавый исторический тупик.
Сумерки свободы
Однако на выходе из этого тупика с ней случилось нечто, поразительно напоминающее все тот же "русский промежуток".
Вспомните август 1991-го: никто не ожидал такого скорого и практически бескровного падения коммунистической власти -- ставшие уже привычными танковые маневры в городах настраивали на более тревожный лад. Ошеломление и воодушевление были величайшие, Ельцин, Руцкой и Хасбулатов стали национальными героями, митинги и демонстрации собирали миллионные толпы. Главное же -- в эти дни сильно повысилось самоуважение нации, она поверила в себя и в свое будущее, даже в свою новую власть: если нам под силу такое чудо, то всего остального уж как-нибудь добьемся.
Такие духоподъемные моменты в истории любой нации -- штука чрезвычайно редкая и драгоценная. Это своего рода психологическое "горючее" для мотора реформ, этот ресурс -- если его грамотно воспроизводить и поддерживать -- помогает преодолеть многие трудности неизбежно тяжкого переходного периода.
Но продолжим воспоминания, благо те недавние времена в памяти еще свежи: началась осень, впечатление небывалого праздника, объединившего в августе нацию, стало тускнеть, и от недели к неделе понижалось настроение отныне свободных граждан России. Осень, как назло, выдалась грязная, сырая и холодная, последние товары исчезли из магазинов, а за хлебом надо было занимать очередь с утра. Поползли тревожные слухи о грядущей холодной и голодной зиме: время от времени где-нибудь появлялось сообщение о том, что топлива осталось на две недели, в ход уже пошли стратегические продовольственные резервы, а в государственной казне ни гроша. Речи о будущих реформах были туманны, цифры назывались какие-то невнятные, и о будущем люди начинали думать все с большей и большей тревогой. Росло очень неприятное напряжение, буквально съедавшее недавний энтузиазм и веру в лидеров.
И как назло, именно в этот момент наша новая верховная власть как сквозь землю провалилась: Ельцин, покрасовавшись на танке, сладострастно унизив на глазах всей страны Горбачева, практически перестал появляться в "ящике". Стихийно возникавшие слухи и предположения никем всерьез не комментировались -- вообще было ощущение, что власти либо нечего сказать народу, либо она почему-то боится сказать ему горькую правду. Действительно, страна оказалась в положении тяжелейшем, решения надо было принимать заведомо непопулярные, но я совершенно уверен: если бы осенью 91-го власть по глупости или по трусости не прервала диалога с народом, а пользуясь еще не иссякшей волной августовского воодушевления, честно рассказала бы и о состоянии страны, и о своих планах реформ, шок января 1992-го не был бы таким глубоким и людям не показалось бы, как тогда, что они безвинно обижены злым начальством.
Словом, почему тогда так бездарно был растрачен бесценный ресурс народного доверия к власти -- великая загадка. А потом было уже поздно: ров между властью и народом день за днем разрастался и к концу 90-х превратился в реальную угрозу национальной безопасности. Кое-какой мостик через эту пропасть удалось перекинуть только Путину.
Вообще же говоря, почти все 90-е годы "русские промежутки" разной длительности и разной степени тяжести повторялись у нас с пугающей регулярностью, выявляя тревожную закономерность. Кажется, что едва ли не всякое важное, судьбоносное для страны событие застает и государство, и общество врасплох, а затем следует большей или меньшей продолжительности эпоха хаоса и разброда, в конечном счете очень дорого обходящаяся России.
Далеко за примерами ходить не надо -- взять хоть 17 августа 1998 года: объявлен дефолт, страна в шоке и панике, политическая система вот-вот обрушится вслед за финансовой, народ в оторопи закупает соль и спички, пресса в истерике, и так всю темную осень. Только к началу следующего года все как-то успокаивается и страна начинает понимать, на каком свете она оказалась и что ей в связи со всем этим делать.
Та же история повторилась и в конце следующего, 1999 года: в августе боевики Басаева и Хаттаба вторгаются в Дагестан, в сентябре взрываются жилые дома в Москве, а страна опять не сразу понимает, что она вброшена в совершенно новую реальность. Опять политическое решение, адекватное масштабу событий, принимается только через несколько месяцев после их начала. Я имею в виду, конечно, переход власти от Ельцина к Путину -- "подарок", который неразворотливая политическая верхушка сумела сделать россиянам только под Новый год.
И вот опять: осень, захват заложников в Москве -- событие, которое явно открывает какую-то новую страницу нашей истории. И снова после краткого взрыва страстей, угрожающих заявлений, не слишком удачных демонстраций силы -- какой-то провал, ощущение отсутствия настоящей политической воли, которая только и способна подвигнуть на адекватные изменившейся ситуации решения.
Да и бог бы с ними, с судьбоносными решениями, но ведь общество не дождалось от власти даже четкой реакции на случившееся и внятного "разбора полетов" с неизбежным наказанием виновников. Нет -- с милицейских голов, прошляпивших рейд террористов на Москву, ни один волос пока не упал, зато власти срочно приспичило дополнять закон о борьбе с терроризмом не самым адекватным ситуации пунктом насчет невыдачи тел террористов родственникам, да в очередной раз ограничить права журналистов.
Словом, вот и гадай теперь -- сколько недель или месяцев продлится очередной "русский промежуток"...
