15.06.2009 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2009 года: "Рассказ моего приятеля"

Эту историю я передаю, как услышал, не меняя ни слова. У меня нет оснований сомневаться в ее истинности. Эту историю я передаю, как услышал, не меняя ни слова. У меня нет оснований сомневаться в ее истинности.
— Значит, я на работе, Танька по обыкновению убежала кого-то спасать — то ли деньги повезла на операцию, то ли продукты старцу. Игоря оставила дома с тремя друзьями — одноклассники, всем по десять, не спалят же квартиру? Нормальные дети, в принципе. Один — сын алкоголички из нашего подъезда, другой — Коля, сын гастарбайтерши с ближайшего рынка, третий — слесарский сынок, самый чистенький. А у нас в верхнем ящике стола лежали $2,5 тыс., я накануне получил аванс за сценарий. Мы деньги никогда не запираем, потому что все свои. И слесарский сынок, открывая ящики, обнаружил эту пачку.
Этот Юра обнаруживает пачку, и я не знаю, как уж они там договорились — жестами, что ли: Игорь клянется, что он даже в сортир не отлучался. Сын гастарбайтерши отводит его в другую комнату якобы для серьезного мужского разговора — признается в нежных чувствах к однокласснице. Игорь, идиот, кивает, выслушивает, дает советы с серьезным видом. Тем временем слесарский Юра и алкоголичкин Владик аккуратно забирают стодолларовые купюры (там часть была мелочью), закрывают ящик, тырят бабло по карманам и сидят, смотрят телевизор.
Утром я собираюсь нести деньги на книжку и что же вижу?! Я вижу десять измятых десяток и поднимаю нечеловеческий рев. Где деньги?! Дедуктивным методом устанавливается, что кроме этих троих никого у нас не было. Мы отлавливаем алкоголичкина сына Владика, который обитает в нашем подъезде и вообще-то славный, честный мальчик, — по вечерам тащит домой спящую на лавочке маму и сам себя обстирывает. И Владик нам говорит: «Да, извините, это все Юра придумал, но я ничего не брал, вот — у меня есть только 5 тыс. рублей, моя доля, и я вам их с удовольствием верну. А остальное все у Юры с Колей». Звоним Юре с Колей — никого. Звоним классной руководительнице. И она сообщает, что да, Юра с Колей тут, угощают весь класс суши. А деньги на улице нашли.
Мы бежим в класс, где происходит все это угощение. Берем Юру с Колей за уши. Они переглядываются и заявляют, что всю махинацию придумал алкоголичкин сын, что они тут вообще ни при чем и деньги все у него, но там и было-то всего шестнадцать бумажек, и больше они не взяли. К тому же все деньги им поменяли в обменнике, и теперь у них осталось только 20 тыс. рублей — их мы и можем получить.
Мы тащим их к Владику и устраиваем очную ставку. Владикина мать-алкоголичка кричит, что у него даже карманов нет и взять деньги он не мог, и цепляется за него, и бросается на нас. Слезы, вопли, угрозы вызвать милицию, перепихивания обвинений, из которых вырисовывается цельная картина. Инициатива Юрина, деньги у Коли, Владику дали 5 тыс. рублей на кроссовки, потому что кеды у него давно прорвались. Все трое рыдают. Мы вызваниваем их родителей. Прибегают слесарь-папа и гастарбайтерша-мама: «Как вы смели подумать, наши дети не могли!» Слезы, ремень, корвалол. Взаимные обвинения. На Игоря страшно смотреть — сидит бледный и в ужасе глядит, как его друзья не только его предают, но и друг друга топят! Гастарбайтерша: «А зачем вы деньги оставляете без присмотра, детям соблазн?!» Слезы, ремень, корвалол. Под конец из них удается выковырять еще 10 тыс. рублей, закопанных в сквере (когда успели?!), но больше, клянутся они, там не было, категорически не было! Слесарь умоляет не сообщать в милицию, он не переживет, у него несколько поколений честных слесарей в роду. Все расходятся по домам. Дома слесарь воспитывает отпрыска ремнем, а ночью внимательно подглядывает (у них однокомнатная). Ночью слесарев Юра тихонечко встает и лезет под паркет, там, значит, у него нычка, и в ней обнаруживаются еще пятьсот долларов. Слесарь вскакивает, хватает деньги, несет нам, дома дерет Юру как сидорову козу, Юра верещит на весь подъезд и божится, что все, больше ничего, клянется жизнью мамы, папы, бабушки и классной руководительницы. Слезы, ремень, корвалол, «Больше никуда не выйдешь из дому! Позор на весь дом!», истерика, вопли «Это все Владик!», наконец, сон.
Я никому уже не верю. Я вижу, как Владик на следующее утро крутится около магазина и приобретает пистонный пистолет. Я беру Владика за уши и требую вызвать сюда остальных. Слезы, визг, взаимные обвинения. Наконец из Владика вытрясаются еще 10 тыс. мятых рублей, он клянется мамой, что это все, Игорь вообще уже никакой, говорит им — мне противно с вами жить в одном доме. Тогда они хором орут: «А ты вообще молчи, это ты нас подговорил!»
Я им не верю, конечно. Но я беру Игоря за уши, ставлю прямо перед собой и со слезами говорю: «Игорь, но согласись, ведь такое могло же быть!»
«Если родной отец так думает, значит, могло», — говорит Игорь с Танькиной беззащитной улыбкой, я рыдаю и прекращаю дознание. Хрен с ними, с деньгами. А еще через два дня классная руководительница приносит мне последние триста долларов, спрятанные ими в укромном месте на школьном дворе. Это они, значит, друг друга так невыносимо обвиняли, орали, перепихивали ответственность — а за нашими спинами спокойно договаривались и дружно ныкали остаток денег. Когда это всплыло, я их почти полюбил за организованность. Железные дети, не пропадут. Хотел угостить их суши, но Игорь не дал: мне, говорит, стыдно дышать с ними одним воздухом.
Вчера смотрю — идут все вместе, с Игорем во главе, в гости к Вике из соседнего подъезда. Я: «Игорь, но как же?!» Он: «Они прощенья попросили…»
Когда это поколение займет командные высоты, я сразу эмигрирую.