25.05.2009 00:00 Еженедельный журнал «Профиль»

Архивная публикация 2009 года: "Русский вопрос"

Всем нам вскоре предстоит столкнуться с проблемой, которая и сейчас уже знакома большинству школьных и вузовских преподавателей. Они вообще первыми сталкиваются с вызовами будущего — как фигура на носу корабля. Они имеют дело с этим будущим уже сегодня. Так вот, по собственному невеликому преподавательскому опыту и по наблюдениям за коллегами могу сказать, что проблема нас ожидает нешуточная и формулируется она в самом грубом виде в четырех словах: «Никому ничего не надо».
Мы не можем мотивировать собственных детей, а взрослые работают либо по привычке, либо из страха. В целом действует еще советская инерция — надо ходить на работу, где-то числиться... Никаких стимулов, которые всерьез заставляли бы современного человека напрягаться, лично я отыскать не могу. Когда-то, раньше других заметив трещины в советском фундаменте, Александр Житинский писал в романе «Потерянный дом, или Разговоры с милордом»: «Нам неведома другая основа этики, кроме страха». Страх ушел. Полную невозможность его вернуть продемонстрировала приснопамятная думская кампания 2007 года, когда вернулся даже термин «враги народа», а специально науськанные публицисты рвали несогласных в клочки. Но работу свою они выполняли настолько спустя рукава, и проплаченность так сквозила в их тоне, и благородная ярость накручивалась так старательно, что о какой уж там идейности можно было говорить! Террор 1937-го, да и 1949 года, был омерзителен, но в этой омерзительности первосортен — в России же последних пяти лет все отрабатывалось, скорее, машинально, без огня. Идеологи сами себе не верят, а правители не нуждаются в тотальном повиновении — они попросту не знают, что с ним делать: нет задач такого масштаба, чтобы вербовать легионы новых рабов. Ну навербуют, а дальше что? На месте маршировать?
Вопрос о стратегических целях государства лишь кажется ненасущным: казалось бы, выживай — и все дела! Но в России ради простого выживания ничего не делается: здесь необходимы сильные мотивации. Да и не такова у нас сейчас ситуация, чтобы прямо вот думать о выживании: безработица безработицей, кризис кризисом, но стране, знавшей 1917-й, 1941-й и 1993 годы, грех жаловаться. Другое ужасней: рабочих мест вроде как нет, а работать при этом некому. Студенты, приходящие наниматься на работу, неспособны выполнить элементарное задание, а запросы у них — ого-го. Никому не приходит в голову, что работать надо хорошо — по крайней мере по возможностям, напрягая их хоть как-то, заботясь о чужом мнении... Во всем мире существует простая и ясная мотивация (страх в расчет не беру — тактически он бывает полезен, стратегически ведет к необратимой деградации населения). Люди работают, чтобы утолять аппетиты и тщеславие, творчески расти, делать карьеру... Но последние пятнадцать лет нашей истории окончательно убедили россиян, что карьера делается совершенно иначе: для нее не обязательно напрягаться. Достаточно родиться в нужном городе или нужной семье, в крайнем случае подружиться с полезным человеком (что требует определенного усилия, но никак не интеллектуального). Олигархи легко и быстро получали собственность и влияние и столь же одномоментно их лишались. Что до первых лиц государства, то успехи этого самого государства в последние десять лет связаны как раз с тем, что наверху оказался человек «случайный», извлеченный в последний момент, как джокер, из колоды. Потому что все, кто были в колоде и успели примелькаться, представляли собою куда более печальную альтернативу. Сделать в России карьеру и не исподличаться практически невозможно, в вертикальные лифты приходится вползать на четвереньках — вот почему карьеризм у нас считается позором, хотя во всем мире это, скорее, добродетель. Трудно объяснить молодому человеку, что для успеха требуется труд. Он знает, что требуется наглость, безнаказанность плюс известная толика везения.
Вот почему учителю литературы все труднее добиться, чтобы школьник прочитал «Войну и мир», а преподавателю в вузе — чтобы студент освоил полный курс зарубежки или выполнил самостоятельную научную работу; а начальство не может добиться от подчиненных ни рвения, ни личной заинтересованности в результате. Подчиненные знают: в случае кризиса, рейдерского или государственного наезда начальство будет прикрывать только свое филе, а сотрудниками пожертвует без тени сомнения, еще и со злорадством. В обществе, где на протяжении тридцати лет — с позднего застоя — не работала ни одна нравственная норма и отсутствовали любые законы, кроме физических (и те регулярно ставятся под сомнение особо воинственными церковниками), трудно ожидать появления мотивированных людей. Вне зависимости от того, стоят они на посту, собирают машины или пишут школьные сочинения.
Сегодня все еще не так заметно. Сегодня главной проблемой выглядит всеобщая унылая апатия, серость, повторение вечного вопроса «Зачем?» — самого русского вопроса, вопреки легенде о национальном пристрастии к вопросам «Что делать?» и «Кто виноват?».
И когда сын спрашивает у меня, зачем ему делать домашнюю работу вместо того, чтобы гонять мяч во дворе, — мне нечего ему ответить. Можно, конечно, сказать: чтобы я уши тебе не надрал.
Но зачем мне драть ему уши?!