В Петербурге завершается работа над историческим фильмом «Александр. Невская битва», рассказывающим о юности великого полководца и впоследствии канонизированного князя Александра Невского. С одним из продюсеров этого фильма, известным кинодраматургом Рустамом Ибрагимбековым, встретился наш корреспондент. - Рустам Ибрагимович, вы согласны с тем, что наше кино занялось составлением новой фильмотеки о жизни замечательных государственников — сторонников «сильной руки» и поборников национальных интересов? Первым вышел «Монгол», теперь на подходе ваш исторический байопик «Александр. Невская битва», на очереди — сразу два фильма об Иване Грозном. — Я думаю, тут сошлось несколько обстоятельств. Кинематограф ищет компромисс между постановочным размахом, всегда соблазнительным для зрителя, и серьезностью темы. Мне кажется, потенциал пустого развлекательного кино уже исчерпан. А фильмы о людях, которые делали историю, позволяют ставить важные для общества вопросы и при этом не отказываться от зрелищности. Ведь интерес к своей истории у нашего зрителя становится все сильнее и сильнее. За последние десятилетия появились новые — неоднозначные, спорные — точки зрения на то, как жила наша страна в прошлом. И новые исторические фильмы обращают внимание на вещи, о которых раньше либо вообще не упоминали, либо мало кто знал. — Почему вы, сами известный кинодраматург, работаете на этом проекте только в качестве продюсера и со сценарием другого автора, Владимира Вардунаса? — Я включился в работу над «Александром», когда сценарий был уже написан. Игорь Каленов, зная о моем продюсерском опыте на фильме «Кочевник», обратился ко мне с предложением, и я на него откликнулся — в первую очередь потому, что Александр Невский был фигурой, почитаемой не только христианами. Он закладывал основы мудрой евразийской политики. Искусный дипломат, Александр одним из немногих сумел наладить контакт с татарами, сумев укротить их стремление заполучить как можно больше. И использовал эти отношения в деле противостояния Западу. В случае нашего фильма — конкретно шведам. Ведь мы снимаем кино о молодом, двадцатилетнем Александре. Сражение на Чудском озере случится только через несколько лет. Шведы-христиане, а потом и немцы-христиане навязывали русским свою религию — в отличие от татар, которые в этом вопросе были терпимы и лояльны. Что касается дани, то они вели себя, как это принято у рэкетиров. Те понимают, что если сразу разграбят магазин или завод подчистую, то сорвут большой куш, но в дальнейшем уже ничего не получат. Татары давали «дышать», давали работать — дань была посильной. Им платили определенную мзду, все было строго расписано по разным статьям: на содержание армии, на другое, на третье. Конечно же, татары были жестокими, как всякие разбойники, и для того чтобы приучить людей к повиновению, сначала брали их на испуг, но в дальнейшем все принимало разумные формы. Александр сумел добиться даже большего: когда ему нужно было сосредоточить все свои силы для противостояния шведам, он переставал платить дань. Татары приехали, спросили: где деньги? А он им в ответ: денег нет. Они были дико возмущены — с ними никто так не разговаривал. Но Александр объяснил, что если сейчас потратится на них, то у него не останется сил справиться со шведами, и в будущем татары не получат вообще ничего. Так что лучше им немного потерпеть, пока он разберется с врагами. И потом уже можно будет вернуться к прерванному разговору. Вот это умение из двух зол выбрать меньшее, умение, очень часто решающее судьбу целого народа, отличало Александра от других русских политиков-князей, которые к маневрированию были неспособны. — На ваш взгляд, политическая идея компромисса сейчас актуальна? — В высшей степени. Мир достиг такого состояния, что неминуемо погибнет, если не будет найден компромисс между различными интересами. Независимо от того, нравятся России ее отдельные соседи или нет, необходимо искать возможность сосуществования с ними. Россия является страной, которая может показать пример всему миру. Именно здесь, в этом евразийском пространстве, много лет существовала модель, к которой мир еще придет. Распад СССР был катастрофой — страна должна была реформироваться, но не в одночасье. Получилось, что цивилизованная Европа объединяется, а мы разломали все, что было можно и нельзя. Здесь соединялись Восток и Запад, соединялись все конфессии. Сосуществование народов и религий было совершенно органичным, причем к каждому народу, к каждой религии был найден отдельный ключ. Предположим, у нас в Азербайджане параллельно институтам советской юстиции существовал религиозный суд, который решал вопросы, впрямую не связанные с советским законодательством. Проводилась достаточно гибкая политика — чтобы люди воспринимали большую страну как свою родину. В некоторых регионах приходилось действовать огнем и мечом, например на Кавказе. А в Закавказье все шло гораздо более мирным путем. Какие-то регионы присоединялись сами. Так или иначе, возникла уникальная территория, где люди объединились и духовно, и кровно. Где они мирно жили. Для Запада абсолютно непонятен Восток, для Востока — Запад. Единственной пограничной зоной согласия была наша страна — замечательный геополитический результат. И очень жаль, что с разрушением СССР мы потеряли все то, что складывалось в России со времен Александра Невского. Это было ценно. — Вы убеждены, что центробежные процессы не зрели в самих советских республиках и что на все была разрушительная воля центра? — Абсолютно. Я видел это своими глазами. Из Москвы в республики были откомандированы эмиссары, планомерно создававшие народные фронты, проводившие один за другим митинги — и в Прибалтике, и в Закавказье. За всем чувствовалась мощная организационная воля. Другое дело, что потом этот процесс стал неуправляемым. Что произошло? Начали перестраивать страну. Перестраивали ее в основном политически, отчасти — экономически, внедряя не слишком жизнеспособные половинчатые схемы. Национальный фактор не учитывался вообще. В результате таких недальновидных действий возник внутренний «напор» в республиках. Исчез страх, псевдодемократия выродилась во вседозволенность — и из всех щелей наверх поперла чернь. Во все эти так называемые народные движения, инспирированные интеллигенцией, были вовлечены националистически настроенные люмпены. Я помню, как они по-хозяйски входили в Бакинскую консерваторию и тыкали грязным пальцем в портрет Баха: «Это еще что за баба? Немедленно снять». Если бы не вернулся Гейдар Алиев, неизвестно куда пошел бы Азербайджан и как далеко зашел бы. — Вы сказали, что исчез страх. Что же, все держалось на механизме страха? — Очень многое в Советском Союзе держалось именно на этом механизме. Вне всякого сомнения. Слово «страх» вроде бы неприятное, да? Слово «принуждение» тоже. Но я не знаю ни одного великого скрипача, которого родители в детстве не заставляли бы играть на скрипке. Некоторый элемент принуждения необходим, и он не отменяет любовь — во всех отношениях приятную вещь, если только она не превращается в распутство. Существует универсальное правило гармонии. Совсем без страха гармония невозможна, а страх тогда пропал начисто. Если бы люди были готовы к свободе — одно дело. Но они не были готовы, и результатом стал произвол. Стремление любой ценой к независимости, которая дает возможность самим охранять свою границу, самим решать, что ввозить и что вывозить, — это стремление опережало все. Потом начался откат — войска, побоища, кровь. Возьмите знаменитую сумгаитскую историю. Совершенно точно доказано, что Сумгаит организовали в соответствии с теорией управляемых конфликтов. Для того чтобы ввести туда войска, спровоцировали погром. Возникавшие там и здесь локальные очаги давали возможность с помощью армии хоть как-то контролировать ситуацию. В девяностые годы ошибок была совершена масса. Не признали Джохара Дудаева, попытались ему противостоять, совершенно не учитывая кавказской психологии: если человек загнан в угол, он будет держаться до конца. Вот Дудаев и обратился за помощью к уголовникам и националистам, поднял их на войну. А ведь он был советским генералом, он рвался к диалогу — и нужно было в этот диалог вступить, дать ему еще одну звездочку, наконец… Но Ельцин внедрял «паханскую» систему управления страной: все, что не затрагивало интересы его личной власти, он отдавал на откуп приближенным: одному — одно, другому — другое. И вмешивался только в тех случаях, когда угроза его власти возникала. — Сумгаит случился еще во времена Горбачева. — К Горбачеву я отношусь гораздо лучше, чем к Ельцину, но и он совершил огромное количество ошибок. В том числе внешнеполитических. Например, германская стена. Конечно же, ее надо было ломать. Но не бесплатно же! Мы могли потребовать за это у Запада миллиарды — и Запад бы заплатил. А Горбачев с Шеварднадзе сделал это за просто так, и в результате наша армия, которая оттуда в спешном порядке ушла, в России оказалась бездомной. К счастью, Александр Невский ко всем этим ошибкам не имеет никакого отношения. — Давайте вернемся к нему. Россия между агрессивными шведами и лояльными татарами — проецируется ли это на современную ситуацию? Призываете ли вы к тому, чтобы искать взаимность в отношениях с Востоком, а не с Западом? — Искать надо и там и там. Но есть геополитические реалии, и от них никуда не денешься. У нас, в отличие от тех же Соединенных Штатов, по-прежнему есть авторитет на Востоке. Уже не такой мощный, как раньше, но есть. Важно его не растерять. С другой стороны, я вижу совершеннейшую нелепость в том, что Папа Римский свободно может приехать в Азербайджан или в Турцию, а путь в Россию ему закрыт. Необходима гибкость. Естественно, определенные действия католической церкви на протяжении столетий не могут радовать Россию. С особой силой это проявилось на Украине. Таким действиям надо противостоять, но непременно в цивилизованных формах. Внятная, очерченная внешняя политика не должна переродиться в сумму самоуверенных резких движений, точно так же как сильная президентская власть не должна мутировать в культ личности. Необходимы ограничивающие демократические механизмы. Потому что люди по определению не склонны к самоограничению. При этом я прекрасно понимаю, что мнение большинства — не универсальный инструмент решения вопросов. Хотя бы потому, что умных людей меньше, чем глупых. Скажем, вече, которое во времена князя Александра как раз и служило выразителем мнения большинства, все время его обижало. Бояре, призывая в сообщники народ, могли снять любого князя, который по каким-то причинам был им не по душе. Александр выиграл Невскую битву, а через год его выгнали из Новгорода. Когда наступили трудные времена — опять пришли к нему, обратились за помощью. Потом — опять. Люди по отношению к Александру вели себя крайне неблагодарно, он был фигурой страдательной. Тогдашнему большинству казалось, что Запад несет им цивилизацию. Они были тактиками, не видевшими дальше своего носа. А он был стратегом, обладавшим историческим видением на перспективу, и понимал, что за свои иллюзии Новгород расплатится коренными и необратимыми изменениями.
В Петербурге завершается работа над историческим фильмом «Александр. Невская битва», рассказывающим о юности великого полководца и впоследствии канонизированного князя Александра Невского. С одним из продюсеров этого фильма, известным кинодраматургом Рустамом Ибрагимбековым, встретился наш корреспондент. - Рустам Ибрагимович, вы согласны с тем, что наше кино занялось составлением новой фильмотеки о жизни замечательных государственников — сторонников «сильной руки» и поборников национальных интересов? Первым вышел «Монгол», теперь на подходе ваш исторический байопик «Александр. Невская битва», на очереди — сразу два фильма об Иване Грозном. — Я думаю, тут сошлось несколько обстоятельств. Кинематограф ищет компромисс между постановочным размахом, всегда соблазнительным для зрителя, и серьезностью темы. Мне кажется, потенциал пустого развлекательного кино уже исчерпан. А фильмы о людях, которые делали историю, позволяют ставить важные для общества вопросы и при этом не отказываться от зрелищности. Ведь интерес к своей истории у нашего зрителя становится все сильнее и сильнее. За последние десятилетия появились новые — неоднозначные, спорные — точки зрения на то, как жила наша страна в прошлом. И новые исторические фильмы обращают внимание на вещи, о которых раньше либо вообще не упоминали, либо мало кто знал. — Почему вы, сами известный кинодраматург, работаете на этом проекте только в качестве продюсера и со сценарием другого автора, Владимира Вардунаса? — Я включился в работу над «Александром», когда сценарий был уже написан. Игорь Каленов, зная о моем продюсерском опыте на фильме «Кочевник», обратился ко мне с предложением, и я на него откликнулся — в первую очередь потому, что Александр Невский был фигурой, почитаемой не только христианами. Он закладывал основы мудрой евразийской политики. Искусный дипломат, Александр одним из немногих сумел наладить контакт с татарами, сумев укротить их стремление заполучить как можно больше. И использовал эти отношения в деле противостояния Западу. В случае нашего фильма — конкретно шведам. Ведь мы снимаем кино о молодом, двадцатилетнем Александре. Сражение на Чудском озере случится только через несколько лет. Шведы-христиане, а потом и немцы-христиане навязывали русским свою религию — в отличие от татар, которые в этом вопросе были терпимы и лояльны. Что касается дани, то они вели себя, как это принято у рэкетиров. Те понимают, что если сразу разграбят магазин или завод подчистую, то сорвут большой куш, но в дальнейшем уже ничего не получат. Татары давали «дышать», давали работать — дань была посильной. Им платили определенную мзду, все было строго расписано по разным статьям: на содержание армии, на другое, на третье. Конечно же, татары были жестокими, как всякие разбойники, и для того чтобы приучить людей к повиновению, сначала брали их на испуг, но в дальнейшем все принимало разумные формы. Александр сумел добиться даже большего: когда ему нужно было сосредоточить все свои силы для противостояния шведам, он переставал платить дань. Татары приехали, спросили: где деньги? А он им в ответ: денег нет. Они были дико возмущены — с ними никто так не разговаривал. Но Александр объяснил, что если сейчас потратится на них, то у него не останется сил справиться со шведами, и в будущем татары не получат вообще ничего. Так что лучше им немного потерпеть, пока он разберется с врагами. И потом уже можно будет вернуться к прерванному разговору. Вот это умение из двух зол выбрать меньшее, умение, очень часто решающее судьбу целого народа, отличало Александра от других русских политиков-князей, которые к маневрированию были неспособны. — На ваш взгляд, политическая идея компромисса сейчас актуальна? — В высшей степени. Мир достиг такого состояния, что неминуемо погибнет, если не будет найден компромисс между различными интересами. Независимо от того, нравятся России ее отдельные соседи или нет, необходимо искать возможность сосуществования с ними. Россия является страной, которая может показать пример всему миру. Именно здесь, в этом евразийском пространстве, много лет существовала модель, к которой мир еще придет. Распад СССР был катастрофой — страна должна была реформироваться, но не в одночасье. Получилось, что цивилизованная Европа объединяется, а мы разломали все, что было можно и нельзя. Здесь соединялись Восток и Запад, соединялись все конфессии. Сосуществование народов и религий было совершенно органичным, причем к каждому народу, к каждой религии был найден отдельный ключ. Предположим, у нас в Азербайджане параллельно институтам советской юстиции существовал религиозный суд, который решал вопросы, впрямую не связанные с советским законодательством. Проводилась достаточно гибкая политика — чтобы люди воспринимали большую страну как свою родину. В некоторых регионах приходилось действовать огнем и мечом, например на Кавказе. А в Закавказье все шло гораздо более мирным путем. Какие-то регионы присоединялись сами. Так или иначе, возникла уникальная территория, где люди объединились и духовно, и кровно. Где они мирно жили. Для Запада абсолютно непонятен Восток, для Востока — Запад. Единственной пограничной зоной согласия была наша страна — замечательный геополитический результат. И очень жаль, что с разрушением СССР мы потеряли все то, что складывалось в России со времен Александра Невского. Это было ценно. — Вы убеждены, что центробежные процессы не зрели в самих советских республиках и что на все была разрушительная воля центра? — Абсолютно. Я видел это своими глазами. Из Москвы в республики были откомандированы эмиссары, планомерно создававшие народные фронты, проводившие один за другим митинги — и в Прибалтике, и в Закавказье. За всем чувствовалась мощная организационная воля. Другое дело, что потом этот процесс стал неуправляемым. Что произошло? Начали перестраивать страну. Перестраивали ее в основном политически, отчасти — экономически, внедряя не слишком жизнеспособные половинчатые схемы. Национальный фактор не учитывался вообще. В результате таких недальновидных действий возник внутренний «напор» в республиках. Исчез страх, псевдодемократия выродилась во вседозволенность — и из всех щелей наверх поперла чернь. Во все эти так называемые народные движения, инспирированные интеллигенцией, были вовлечены националистически настроенные люмпены. Я помню, как они по-хозяйски входили в Бакинскую консерваторию и тыкали грязным пальцем в портрет Баха: «Это еще что за баба? Немедленно снять». Если бы не вернулся Гейдар Алиев, неизвестно куда пошел бы Азербайджан и как далеко зашел бы. — Вы сказали, что исчез страх. Что же, все держалось на механизме страха? — Очень многое в Советском Союзе держалось именно на этом механизме. Вне всякого сомнения. Слово «страх» вроде бы неприятное, да? Слово «принуждение» тоже. Но я не знаю ни одного великого скрипача, которого родители в детстве не заставляли бы играть на скрипке. Некоторый элемент принуждения необходим, и он не отменяет любовь — во всех отношениях приятную вещь, если только она не превращается в распутство. Существует универсальное правило гармонии. Совсем без страха гармония невозможна, а страх тогда пропал начисто. Если бы люди были готовы к свободе — одно дело. Но они не были готовы, и результатом стал произвол. Стремление любой ценой к независимости, которая дает возможность самим охранять свою границу, самим решать, что ввозить и что вывозить, — это стремление опережало все. Потом начался откат — войска, побоища, кровь. Возьмите знаменитую сумгаитскую историю. Совершенно точно доказано, что Сумгаит организовали в соответствии с теорией управляемых конфликтов. Для того чтобы ввести туда войска, спровоцировали погром. Возникавшие там и здесь локальные очаги давали возможность с помощью армии хоть как-то контролировать ситуацию. В девяностые годы ошибок была совершена масса. Не признали Джохара Дудаева, попытались ему противостоять, совершенно не учитывая кавказской психологии: если человек загнан в угол, он будет держаться до конца. Вот Дудаев и обратился за помощью к уголовникам и националистам, поднял их на войну. А ведь он был советским генералом, он рвался к диалогу — и нужно было в этот диалог вступить, дать ему еще одну звездочку, наконец… Но Ельцин внедрял «паханскую» систему управления страной: все, что не затрагивало интересы его личной власти, он отдавал на откуп приближенным: одному — одно, другому — другое. И вмешивался только в тех случаях, когда угроза его власти возникала. — Сумгаит случился еще во времена Горбачева. — К Горбачеву я отношусь гораздо лучше, чем к Ельцину, но и он совершил огромное количество ошибок. В том числе внешнеполитических. Например, германская стена. Конечно же, ее надо было ломать. Но не бесплатно же! Мы могли потребовать за это у Запада миллиарды — и Запад бы заплатил. А Горбачев с Шеварднадзе сделал это за просто так, и в результате наша армия, которая оттуда в спешном порядке ушла, в России оказалась бездомной. К счастью, Александр Невский ко всем этим ошибкам не имеет никакого отношения. — Давайте вернемся к нему. Россия между агрессивными шведами и лояльными татарами — проецируется ли это на современную ситуацию? Призываете ли вы к тому, чтобы искать взаимность в отношениях с Востоком, а не с Западом? — Искать надо и там и там. Но есть геополитические реалии, и от них никуда не денешься. У нас, в отличие от тех же Соединенных Штатов, по-прежнему есть авторитет на Востоке. Уже не такой мощный, как раньше, но есть. Важно его не растерять. С другой стороны, я вижу совершеннейшую нелепость в том, что Папа Римский свободно может приехать в Азербайджан или в Турцию, а путь в Россию ему закрыт. Необходима гибкость. Естественно, определенные действия католической церкви на протяжении столетий не могут радовать Россию. С особой силой это проявилось на Украине. Таким действиям надо противостоять, но непременно в цивилизованных формах. Внятная, очерченная внешняя политика не должна переродиться в сумму самоуверенных резких движений, точно так же как сильная президентская власть не должна мутировать в культ личности. Необходимы ограничивающие демократические механизмы. Потому что люди по определению не склонны к самоограничению. При этом я прекрасно понимаю, что мнение большинства — не универсальный инструмент решения вопросов. Хотя бы потому, что умных людей меньше, чем глупых. Скажем, вече, которое во времена князя Александра как раз и служило выразителем мнения большинства, все время его обижало. Бояре, призывая в сообщники народ, могли снять любого князя, который по каким-то причинам был им не по душе. Александр выиграл Невскую битву, а через год его выгнали из Новгорода. Когда наступили трудные времена — опять пришли к нему, обратились за помощью. Потом — опять. Люди по отношению к Александру вели себя крайне неблагодарно, он был фигурой страдательной. Тогдашнему большинству казалось, что Запад несет им цивилизацию. Они были тактиками, не видевшими дальше своего носа. А он был стратегом, обладавшим историческим видением на перспективу, и понимал, что за свои иллюзии Новгород расплатится коренными и необратимыми изменениями.
