Архивная публикация 2002 года: "Скромное обаяние буржуазии"
Есть такая аксиома: чем больше численность "среднего класса", тем общество стабильнее. А поскольку едва ли не самой светлой мечтой россиян все бурные 90-е годы была как раз эта самая стабильность, то разного рода "впередсмотрящие" -- социологи, политологи, журналисты -- с надеждой вглядывались в штормящее социальное море. Вглядывались, можно сказать, до рези в глазах. И время от времени кричали: "Вижу средний класс!.."Но и как же будет мне трудно устроить это третье сословие в России!
Екатерина Великая
От подержанной "девятки" к новому "фольксвагену"
...Потом публиковалось нечто более или менее наукообразное, с множеством цифр и графиков, из чего следовало, собственно, только одно: в России есть некоторое количество людей (не более 10% всего населения), чей доход существенно выше среднего по стране, но не настолько велик, чтобы признать их "богатыми". Нижняя граница дохода, дающего основание для зачисления в "средний класс", варьировалась: исследователи посердобольнее и подемократичнее называли даже $150 в месяц на душу, но были и снобы, которые давали пропуск в вожделенный "класс", начиная от шестисот.
Так или иначе, но преобладающий пафос таких исследований был оптимистическим: началось! Лет через десять уже половина, а потом, ежели без глада и мора обойдется, и две трети нашего многострадального народа переползут заветный барьер и сольются в потребительском экстазе. "Потребительский экстаз" пришел мне на ум потому, что любимое занятие разработчиков темы "среднего класса" -- подробная роспись структуры его потребления. Называется это как-нибудь красиво: ну, например, "стиль жизни среднего класса". Поневоле складывается впечатление, что только потребительские предпочтения и объединяют людей в некое подобие социальной прослойки, что потребление есть единственная цель и чуть ли не идеология этого "класса". Чего эти люди хотят от жизни? "Как это -- чего? -- отвечают социологи, которым приличнее было бы честно назваться маркетологами, -- сменить "Стинол" на Electrolux, а подержанную "девятку" на почти новый Volkswagen!" Словом, типичный представитель "среднего класса", каким рисуют его в нашей популярной прессе, есть лишь продукт воспитательных усилий расхожей рекламы.
Против потребления, собственно, я ничего не имею -- всякий человек от природы потребитель, но должны быть у него и другие, не менее важные мотивы для деятельности. Странно было бы возлагать серьезные социальные и даже политические надежды на класс, обнаруживающий и осознающий себя как общность только в процессе потребления, а во всех остальных процессах разваливающийся на довольно-таки случайные по составу группы.
Сама теория "среднего класса" возникла когда-то на Западе не только как идеологический противовес марксистской "классовой борьбе", но и на вполне объективной почве: в высокоразвитом индустриальном и тем более постиндустриальном обществе быстро рос удельный вес и уровень доходов социальных групп, представителей которых нельзя было признать ни эксплуататорами, ни эксплуатируемыми. Пропуском в это новое сословие было, как правило, высшее образование, и составили его юристы, врачи, чиновники, учителя, мелкие предприниматели, верхушка рабочего класса, люди свободных профессий -- словом, те, от кого в очень сильной степени зависело нормальное функционирование социального механизма. В каком-то смысле "средний класс" был умеренной западной альтернативой радикальному "бесклассовому обществу" коммунистов: классы не уничтожались в жестокой борьбе, а как бы размывались и "усреднялись".
Постсоветская Россия, которая бросилась в реформы, как в котел с кипящей водой, была (а во многом и до сих пор остается) огромным пережитком социализма. Однако почти все 90-е годы помимо шока она испытывала еще и что-то вроде противоестественной эйфории. Какая-нибудь вшивая лавочка с грошовым китайским ширпотребом гордо называла себя "мини-маркетом", а вороватые ларечники в массовом порядке обращались в "дилеров" и "дистрибьютеров". То есть понятийный аппарат, которым стали вдруг пользоваться в России, решительно не соответствовал ее реальному состоянию, был пошит "на вырост", но очень уж хотелось, чтобы все быстрее стало "как у взрослых".
Та же история, собственно, и со "средним классом": ежели у нас, как мы объявили на весь свет, рыночная экономика и капитализм, так должен быть и "средний класс", как в Голландии или Швеции. А раз по теории он должен быть, так мы его непременно найдем и возложим на него все наши надежды. Надо только чуть-чуть коленом нажать -- упростить, к примеру, систему критериев, -- и все у нас получится.
Но вглядываясь в тот социальный расклад, который предъявляют провозвестники "среднего класса", только головой качаешь: о реальном состоянии страны гораздо отчетливее свидетельствуют не те группы, что в этом раскладе представлены, а те, которых в нем нет.
Вывод же до обидного прост: ну не может, хоть тресни, выполнять стабилизирующую социальную функцию "класс", куда не попадают учителя, врачи, ученые, инженеры, военные, чиновники и многие другие социальные группы, на которых держится реальная жизнь в стране, но зато, помимо предпринимателей и довольно узкого круга востребованных частным бизнесом специалистов, попадают бандиты, проститутки, секретарши и прочая мелкая обслуга богатых фирм.
Полноценного "среднего класса" на западный манер у нас не только нет, но и долго еще не будет. В бедной стране невозможно коммерциализировать ни медицину, ни науку, ни образование (не только по чисто гуманитарным соображениям, но и по причине слабости платежеспособного спроса), стало быть, они останутся под опекой государства. А возможности нашего государства известно какие: министр, официально получающий меньше тысячи долларов, с чистой совестью будет платить врачу меньше ста.
Так что не лучше ли оставить пока голубую мечту о массовом "среднем классе" и озаботиться поиском чего-нибудь попроще и попонятнее?
Появилась ли у нас, например, национальная буржуазия?
Синдром восставшего "ера"
То, что у нас наличествует немногочисленная крупная буржуазия, более или менее понятно: несколько десятков "олигархов" у всех на слуху, некоторые из них даже попадают в рейтинги самых богатых людей планеты, которые ежегодно публикует журнал "Форбс". С другой стороны, официальная статистика показывает, что в стране существуют сотни тысяч, если не миллионы средних и мелких частных предприятий -- а кто же их владельцы, если не буржуа? Да ежели применять проверенные марксистские критерии, то потенциальным буржуем у нас оказывается каждый второй: сколько приватизированных квартир, столько и мелких собственников.
Словом, со статистикой у нас все в полном порядке, и деньги, как никогда раньше, в большом почете. Но уже очень давно, в начале ХХ века, немецкий социолог Макс Вебер сказал: "Стремление к предпринимательству", "стремление к наживе", к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализ-мом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих -- можно с полным правом сказать, что оно свойственно all sorts and conditions of men (людям всех типов и сословий (англ.) -- "Профиль") всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объективная возможность".
Капитализм -- это, напротив, скорее обуздание иррациональной страсти к наживе, ее введение в рациональные рамки непрерывно действующего рентабельного предприятия. А потому и буржуа -- носитель "духа капитализма" -- не просто собственник и владелец средств производства, но и особый человеческий тип со свойственным только ему жизненным поведением, со своей психологией и моралью, которую сам Вебер возводил к образцам протестантской аскетической этики.
Если в обществе этот человеческий тип распространен и влиятелен, не заметить этого невозможно: в его присутствии меняется словно бы сама общественная атмосфера. Буржуазная ли страна Швейцария? Голландия? Германия? У всякого, кто в этих странах побывал, нет в том ни малейших сомнений.
Буржуазна ли строящая капитализм Россия? Увы. Любой иностранец скажет, что Россия прежде всего страна чиновничья, а многие представители ее нового предпринимательского класса похожи не на буржуа, а на помянутых Вебером "разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов". Да и немудрено -- за их спиной непродолжительный опыт хозяйствования в коррумпированной стране, который отнюдь не поддержал их веры в человечество, гуманистические ценности и принцип fair play, и совсем нет буржуазных традиций, на которых стоит, несмотря на динамичные перемены, современный Запад.
Правда, наши бизнесмены любят иногда ссылаться на злокозненно прерванные большевиками "славные традиции русского предпринимательства". Одно время в России наблюдалось нечто, что я назвал однажды "синдромом восставшего "ера", -- это когда чуть ли не на всякой вывеске гордо торчал "старорежимный" твердый знак: "Банкъ", "Купецъ" и даже "Товары для васъ". Но те, кто бросился таким странным способом "возрождать традиции", вряд ли отчетливо понимали, о чем речь.
Ричард Пайпс, искренне симпатизировавший России американский историк, написал некогда книгу "Россия при старом режиме". Русской буржуазии там была посвящена целая глава, которая называлась "Буржуазия, которой не было". Впрочем, знающим людям известно это было и без Пайпса.
Ведь что такое "буржуа"? В переводе с французского -- всего-навсего горожанин. Но город уже в средневековой Европе -- островок личной свободы посреди феодального океана зависимости. Житель города -- это свободный человек самоуправляющейся ячейки общества, защищенный особым городским правом. В средние века недаром говорили: "Воздух города делает свободным". Европейские города были центрами торговли и промышленности, здесь веками воспитывался тип независимого, инициативного, рационального человека -- будущего буржуа.
В России же последние два города европейского типа -- Новгород и Псков -- были потоплены в крови Иваном Грозным, и вместе с ними на долгие века была похоронена сама идея "третьего сословия". Немногочисленные русские города выполняли с тех пор только функции военно-административные, а жидкая прослойка "посадских людей" -- купцов и ремесленников -- была обложена такой непомерной данью, что многие из них просились в холопы.
Русский купец был существом зависимым, не имевшим права собственности даже на земельный участок, на котором стоял его дом, имущество его ничем не было защищено от произвола власти, а торговлю любым выгодным товаром государство немедленно объявляло своей монополией. И потому купцу, чтобы не помереть с голоду, оставалось только очень сильно "дружить" с властью. Легко представить, какой вариант "морали" эта "дружба" продуцировала и закрепляла в поколениях русских "посадских людей". Все крупные купеческие состояния в России -- вспоминают обычно Строгановых и Демидовых -- были созданы по милостивому соизволению верховной власти. Поэтому Николай Огарев имел полное право написать, что "наши города только правительственная фантазия".
Русский капитализм зародился, как это ни странно, в деревне, и промышленность, ориентированную не на армию, как уральские заводы Демидова, а на потребительский рынок, создавали крепостные крестьяне -- начиналось с примитивных ткацких станков, а заканчивалось закупленными в Англии паровыми машинами.
Оно, конечно, честь и хвала предприимчивому русскому крестьянину, но можно себе представить, насколько его жизненное поведение и моральный кодекс отличались от этики западно-европейского буржуа. Оттого и слаба была старая русская буржуазия -- духом и капиталом, оттого и не смогла сыграть сколько-нибудь заметной исторической роли. А бесславные ее "традиции" -- умение давать взятки и раболепствовать перед властью -- приличнее было бы забыть, нежели возрождать.
Хотя кто ж его знает, возрождать или не возрождать: в идеале они для нашего капитализма и для моральной атмосферы всего общества пагубны, но ведь ежели "чисто конкретно" посмотреть -- нынешняя власть в своих отношениях с бизнесом самым отчетливым образом продолжает традиции русской монархии: крупных капиталистов назначает таковыми, как принято было при Петре Великом, а мелким особого спуска не дает. Так что не случайно представители нашего бизнес-сообщества, отвечая на вопросы социологов об их отношении к закону, не демонстрируют к нему никакого уважения. Что для буржуазного сознания совершенно нехарактерно.
Человек, заслуживающий кредита
Вообще "буржуазные добродетели", о которых надо же наконец сказать несколько слов, в любом изложении выглядят пресно и скучно, хотя провозглашали их и утверждали всей своей жизнью люди с самой что ни на есть причудливой биографией. Портрет одного из них любой представитель нашего "среднего класса" может увидеть, вынув из портмоне или кубышки самую распространенную в мире гравюру -- стодолларовую купюру. Многие думают, что Бенджамин Франклин, изображенный на ней, был одним из первых президентов США. Но это заблуждение. Франклин просто был и остается самым главным моральным авторитетом для большинства американцев, "первым буржуа" Америки. Можно даже сказать, что его многолетними публицистическими усилиями сформирован американский национальный характер.
Он сам был "человеком, обязанным всем себе самому", и всячески пропагандировал этот образец. Что же касается добродетелей, которые Франклин старательно воспитывал в себе и рекомендовал другим, то их чертова дюжина и они чрезвычайно просты: 1) воздержанность в еде и питье; 2) немногословность, способность избегать пустых разговоров, от которых нет пользы ни одному из собеседников; 3) порядок; 4) решительность, неукоснительное выполнение того, что решено; 5) бережливость; 6) трудолюбие; 7) искренность; 8) справедливость; 9) умеренность; 10) чистота, опрятность в одежде и в жилище; 11) спокойствие, то есть способность не волноваться по пустякам, из-за неприятностей обычных или неизбежных; 12) целомудрие; 13) скромность.
Трудность соблюдения этого несложного кодекса состояла в систематичности и методичности: человек должен был очень долго контролировать себя, очень жестко организовывать свою жизнь, чтобы каждое ее мгновение протекало с пользой. "Время -- деньги", гласит самый известный из франклиновских афоризмов.
Насмешники говорили, что идеалом человека для Франклина являлся "человек, заслуживающий кредита". Кредит и впрямь был для него неким мерилом нравственной состоятельности человека, хотя Франклин отнюдь не был угрюмым пуританином и наставления свои сдабривал юмором. В своем "Совете молодому торговцу" он писал: "Стук вашего молотка в пять часов утра или в девять часов вечера, услышанный кредиторами, заставит их подождать еще шесть месяцев после срока; но если они увидят вас за бильярдом или услышат ваш голос в кабачке в то время, когда вы должны работать, то они пошлют за своими деньгами на следующий же день и будут их требовать, пока не получат все".
При этом деньги совсем не были для Франклина всепоглощающей страстью: они были залогом личной независимости, мерилом самосовершенствования, материальным воплощением пользы, с которой он хотел прожить свою жизнь.
Конечно же, за двести лет, прошедших после смерти Франклина, мир неузнаваемо изменился, но в сам фундамент буржуазной цивилизации намертво вмурованы его простоватые тринадцать добродетелей. И по-прежнему настоящим буржуа считается "человек, заслуживающий кредита".
Есть такая аксиома: чем больше численность "среднего класса", тем общество стабильнее. А поскольку едва ли не самой светлой мечтой россиян все бурные 90-е годы была как раз эта самая стабильность, то разного рода "впередсмотрящие" -- социологи, политологи, журналисты -- с надеждой вглядывались в штормящее социальное море. Вглядывались, можно сказать, до рези в глазах. И время от времени кричали: "Вижу средний класс!.."Но и как же будет мне трудно устроить это третье сословие в России!
Екатерина Великая
От подержанной "девятки" к новому "фольксвагену"
...Потом публиковалось нечто более или менее наукообразное, с множеством цифр и графиков, из чего следовало, собственно, только одно: в России есть некоторое количество людей (не более 10% всего населения), чей доход существенно выше среднего по стране, но не настолько велик, чтобы признать их "богатыми". Нижняя граница дохода, дающего основание для зачисления в "средний класс", варьировалась: исследователи посердобольнее и подемократичнее называли даже $150 в месяц на душу, но были и снобы, которые давали пропуск в вожделенный "класс", начиная от шестисот.
Так или иначе, но преобладающий пафос таких исследований был оптимистическим: началось! Лет через десять уже половина, а потом, ежели без глада и мора обойдется, и две трети нашего многострадального народа переползут заветный барьер и сольются в потребительском экстазе. "Потребительский экстаз" пришел мне на ум потому, что любимое занятие разработчиков темы "среднего класса" -- подробная роспись структуры его потребления. Называется это как-нибудь красиво: ну, например, "стиль жизни среднего класса". Поневоле складывается впечатление, что только потребительские предпочтения и объединяют людей в некое подобие социальной прослойки, что потребление есть единственная цель и чуть ли не идеология этого "класса". Чего эти люди хотят от жизни? "Как это -- чего? -- отвечают социологи, которым приличнее было бы честно назваться маркетологами, -- сменить "Стинол" на Electrolux, а подержанную "девятку" на почти новый Volkswagen!" Словом, типичный представитель "среднего класса", каким рисуют его в нашей популярной прессе, есть лишь продукт воспитательных усилий расхожей рекламы.
Против потребления, собственно, я ничего не имею -- всякий человек от природы потребитель, но должны быть у него и другие, не менее важные мотивы для деятельности. Странно было бы возлагать серьезные социальные и даже политические надежды на класс, обнаруживающий и осознающий себя как общность только в процессе потребления, а во всех остальных процессах разваливающийся на довольно-таки случайные по составу группы.
Сама теория "среднего класса" возникла когда-то на Западе не только как идеологический противовес марксистской "классовой борьбе", но и на вполне объективной почве: в высокоразвитом индустриальном и тем более постиндустриальном обществе быстро рос удельный вес и уровень доходов социальных групп, представителей которых нельзя было признать ни эксплуататорами, ни эксплуатируемыми. Пропуском в это новое сословие было, как правило, высшее образование, и составили его юристы, врачи, чиновники, учителя, мелкие предприниматели, верхушка рабочего класса, люди свободных профессий -- словом, те, от кого в очень сильной степени зависело нормальное функционирование социального механизма. В каком-то смысле "средний класс" был умеренной западной альтернативой радикальному "бесклассовому обществу" коммунистов: классы не уничтожались в жестокой борьбе, а как бы размывались и "усреднялись".
Постсоветская Россия, которая бросилась в реформы, как в котел с кипящей водой, была (а во многом и до сих пор остается) огромным пережитком социализма. Однако почти все 90-е годы помимо шока она испытывала еще и что-то вроде противоестественной эйфории. Какая-нибудь вшивая лавочка с грошовым китайским ширпотребом гордо называла себя "мини-маркетом", а вороватые ларечники в массовом порядке обращались в "дилеров" и "дистрибьютеров". То есть понятийный аппарат, которым стали вдруг пользоваться в России, решительно не соответствовал ее реальному состоянию, был пошит "на вырост", но очень уж хотелось, чтобы все быстрее стало "как у взрослых".
Та же история, собственно, и со "средним классом": ежели у нас, как мы объявили на весь свет, рыночная экономика и капитализм, так должен быть и "средний класс", как в Голландии или Швеции. А раз по теории он должен быть, так мы его непременно найдем и возложим на него все наши надежды. Надо только чуть-чуть коленом нажать -- упростить, к примеру, систему критериев, -- и все у нас получится.
Но вглядываясь в тот социальный расклад, который предъявляют провозвестники "среднего класса", только головой качаешь: о реальном состоянии страны гораздо отчетливее свидетельствуют не те группы, что в этом раскладе представлены, а те, которых в нем нет.
Вывод же до обидного прост: ну не может, хоть тресни, выполнять стабилизирующую социальную функцию "класс", куда не попадают учителя, врачи, ученые, инженеры, военные, чиновники и многие другие социальные группы, на которых держится реальная жизнь в стране, но зато, помимо предпринимателей и довольно узкого круга востребованных частным бизнесом специалистов, попадают бандиты, проститутки, секретарши и прочая мелкая обслуга богатых фирм.
Полноценного "среднего класса" на западный манер у нас не только нет, но и долго еще не будет. В бедной стране невозможно коммерциализировать ни медицину, ни науку, ни образование (не только по чисто гуманитарным соображениям, но и по причине слабости платежеспособного спроса), стало быть, они останутся под опекой государства. А возможности нашего государства известно какие: министр, официально получающий меньше тысячи долларов, с чистой совестью будет платить врачу меньше ста.
Так что не лучше ли оставить пока голубую мечту о массовом "среднем классе" и озаботиться поиском чего-нибудь попроще и попонятнее?
Появилась ли у нас, например, национальная буржуазия?
Синдром восставшего "ера"
То, что у нас наличествует немногочисленная крупная буржуазия, более или менее понятно: несколько десятков "олигархов" у всех на слуху, некоторые из них даже попадают в рейтинги самых богатых людей планеты, которые ежегодно публикует журнал "Форбс". С другой стороны, официальная статистика показывает, что в стране существуют сотни тысяч, если не миллионы средних и мелких частных предприятий -- а кто же их владельцы, если не буржуа? Да ежели применять проверенные марксистские критерии, то потенциальным буржуем у нас оказывается каждый второй: сколько приватизированных квартир, столько и мелких собственников.
Словом, со статистикой у нас все в полном порядке, и деньги, как никогда раньше, в большом почете. Но уже очень давно, в начале ХХ века, немецкий социолог Макс Вебер сказал: "Стремление к предпринимательству", "стремление к наживе", к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализ-мом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих -- можно с полным правом сказать, что оно свойственно all sorts and conditions of men (людям всех типов и сословий (англ.) -- "Профиль") всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объективная возможность".
Капитализм -- это, напротив, скорее обуздание иррациональной страсти к наживе, ее введение в рациональные рамки непрерывно действующего рентабельного предприятия. А потому и буржуа -- носитель "духа капитализма" -- не просто собственник и владелец средств производства, но и особый человеческий тип со свойственным только ему жизненным поведением, со своей психологией и моралью, которую сам Вебер возводил к образцам протестантской аскетической этики.
Если в обществе этот человеческий тип распространен и влиятелен, не заметить этого невозможно: в его присутствии меняется словно бы сама общественная атмосфера. Буржуазная ли страна Швейцария? Голландия? Германия? У всякого, кто в этих странах побывал, нет в том ни малейших сомнений.
Буржуазна ли строящая капитализм Россия? Увы. Любой иностранец скажет, что Россия прежде всего страна чиновничья, а многие представители ее нового предпринимательского класса похожи не на буржуа, а на помянутых Вебером "разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов". Да и немудрено -- за их спиной непродолжительный опыт хозяйствования в коррумпированной стране, который отнюдь не поддержал их веры в человечество, гуманистические ценности и принцип fair play, и совсем нет буржуазных традиций, на которых стоит, несмотря на динамичные перемены, современный Запад.
Правда, наши бизнесмены любят иногда ссылаться на злокозненно прерванные большевиками "славные традиции русского предпринимательства". Одно время в России наблюдалось нечто, что я назвал однажды "синдромом восставшего "ера", -- это когда чуть ли не на всякой вывеске гордо торчал "старорежимный" твердый знак: "Банкъ", "Купецъ" и даже "Товары для васъ". Но те, кто бросился таким странным способом "возрождать традиции", вряд ли отчетливо понимали, о чем речь.
Ричард Пайпс, искренне симпатизировавший России американский историк, написал некогда книгу "Россия при старом режиме". Русской буржуазии там была посвящена целая глава, которая называлась "Буржуазия, которой не было". Впрочем, знающим людям известно это было и без Пайпса.
Ведь что такое "буржуа"? В переводе с французского -- всего-навсего горожанин. Но город уже в средневековой Европе -- островок личной свободы посреди феодального океана зависимости. Житель города -- это свободный человек самоуправляющейся ячейки общества, защищенный особым городским правом. В средние века недаром говорили: "Воздух города делает свободным". Европейские города были центрами торговли и промышленности, здесь веками воспитывался тип независимого, инициативного, рационального человека -- будущего буржуа.
В России же последние два города европейского типа -- Новгород и Псков -- были потоплены в крови Иваном Грозным, и вместе с ними на долгие века была похоронена сама идея "третьего сословия". Немногочисленные русские города выполняли с тех пор только функции военно-административные, а жидкая прослойка "посадских людей" -- купцов и ремесленников -- была обложена такой непомерной данью, что многие из них просились в холопы.
Русский купец был существом зависимым, не имевшим права собственности даже на земельный участок, на котором стоял его дом, имущество его ничем не было защищено от произвола власти, а торговлю любым выгодным товаром государство немедленно объявляло своей монополией. И потому купцу, чтобы не помереть с голоду, оставалось только очень сильно "дружить" с властью. Легко представить, какой вариант "морали" эта "дружба" продуцировала и закрепляла в поколениях русских "посадских людей". Все крупные купеческие состояния в России -- вспоминают обычно Строгановых и Демидовых -- были созданы по милостивому соизволению верховной власти. Поэтому Николай Огарев имел полное право написать, что "наши города только правительственная фантазия".
Русский капитализм зародился, как это ни странно, в деревне, и промышленность, ориентированную не на армию, как уральские заводы Демидова, а на потребительский рынок, создавали крепостные крестьяне -- начиналось с примитивных ткацких станков, а заканчивалось закупленными в Англии паровыми машинами.
Оно, конечно, честь и хвала предприимчивому русскому крестьянину, но можно себе представить, насколько его жизненное поведение и моральный кодекс отличались от этики западно-европейского буржуа. Оттого и слаба была старая русская буржуазия -- духом и капиталом, оттого и не смогла сыграть сколько-нибудь заметной исторической роли. А бесславные ее "традиции" -- умение давать взятки и раболепствовать перед властью -- приличнее было бы забыть, нежели возрождать.
Хотя кто ж его знает, возрождать или не возрождать: в идеале они для нашего капитализма и для моральной атмосферы всего общества пагубны, но ведь ежели "чисто конкретно" посмотреть -- нынешняя власть в своих отношениях с бизнесом самым отчетливым образом продолжает традиции русской монархии: крупных капиталистов назначает таковыми, как принято было при Петре Великом, а мелким особого спуска не дает. Так что не случайно представители нашего бизнес-сообщества, отвечая на вопросы социологов об их отношении к закону, не демонстрируют к нему никакого уважения. Что для буржуазного сознания совершенно нехарактерно.
Человек, заслуживающий кредита
Вообще "буржуазные добродетели", о которых надо же наконец сказать несколько слов, в любом изложении выглядят пресно и скучно, хотя провозглашали их и утверждали всей своей жизнью люди с самой что ни на есть причудливой биографией. Портрет одного из них любой представитель нашего "среднего класса" может увидеть, вынув из портмоне или кубышки самую распространенную в мире гравюру -- стодолларовую купюру. Многие думают, что Бенджамин Франклин, изображенный на ней, был одним из первых президентов США. Но это заблуждение. Франклин просто был и остается самым главным моральным авторитетом для большинства американцев, "первым буржуа" Америки. Можно даже сказать, что его многолетними публицистическими усилиями сформирован американский национальный характер.
Он сам был "человеком, обязанным всем себе самому", и всячески пропагандировал этот образец. Что же касается добродетелей, которые Франклин старательно воспитывал в себе и рекомендовал другим, то их чертова дюжина и они чрезвычайно просты: 1) воздержанность в еде и питье; 2) немногословность, способность избегать пустых разговоров, от которых нет пользы ни одному из собеседников; 3) порядок; 4) решительность, неукоснительное выполнение того, что решено; 5) бережливость; 6) трудолюбие; 7) искренность; 8) справедливость; 9) умеренность; 10) чистота, опрятность в одежде и в жилище; 11) спокойствие, то есть способность не волноваться по пустякам, из-за неприятностей обычных или неизбежных; 12) целомудрие; 13) скромность.
Трудность соблюдения этого несложного кодекса состояла в систематичности и методичности: человек должен был очень долго контролировать себя, очень жестко организовывать свою жизнь, чтобы каждое ее мгновение протекало с пользой. "Время -- деньги", гласит самый известный из франклиновских афоризмов.
Насмешники говорили, что идеалом человека для Франклина являлся "человек, заслуживающий кредита". Кредит и впрямь был для него неким мерилом нравственной состоятельности человека, хотя Франклин отнюдь не был угрюмым пуританином и наставления свои сдабривал юмором. В своем "Совете молодому торговцу" он писал: "Стук вашего молотка в пять часов утра или в девять часов вечера, услышанный кредиторами, заставит их подождать еще шесть месяцев после срока; но если они увидят вас за бильярдом или услышат ваш голос в кабачке в то время, когда вы должны работать, то они пошлют за своими деньгами на следующий же день и будут их требовать, пока не получат все".
При этом деньги совсем не были для Франклина всепоглощающей страстью: они были залогом личной независимости, мерилом самосовершенствования, материальным воплощением пользы, с которой он хотел прожить свою жизнь.
Конечно же, за двести лет, прошедших после смерти Франклина, мир неузнаваемо изменился, но в сам фундамент буржуазной цивилизации намертво вмурованы его простоватые тринадцать добродетелей. И по-прежнему настоящим буржуа считается "человек, заслуживающий кредита".
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
