Работать гидом для иностранных туристов — это была особая привилегия для студентов Иняза, МГИМО и МГУ. Место блатное, но в конце 1980-х вышло послабление. Я, студентка МГУ, изучала французский и немецкий языки и получила тогда возможность на летней практике поработать с французами. Почти месяц изучали мои способности и анкеты, а я в это время изучала Москву и ближнее Подмосковье с целью создания у иностранцев наиболее полного и многообразного впечатления о нашей советской родине. Я имела право предложить два маршрута сверх обязательных.
Мой приятель, серьезный мальчик с философского факультета, знал Москву и Подмосковье вдоль и поперек. Мы тряслись в электричке, долго гуляли пешком. Идя мимо очаровательных копнушек сена, он читал мне: «Узка тропинка к храму Покрова… Не научает жизни человека такая бесприютная Россия. Недель мозоли и годов примочки…» Разве такие строчки могут не тронуть душу — хоть русскую, хоть иностранную? Его стихи, его неизменный костюм с галстуком, его знание дат и имен русской истории приводили меня в трепет. Мой юный философ всегда ходил с пластмассовым дипломатом, в те времена — признаком небогатой интеллигенции. Только пиджак он не застегивал: аккуратный животик слишком напрягал ткань. Философ отбрасывал фалды, как крылья, и читал, глядя на пейзаж вдоль железнодорожного полотна: «…Слияние России и Европы, Растоптанное конницей Батыя… История здесь тайны выдает!»
Естественно, маршрут к храму Покрова показался мне самым важным в ознакомлении французов с духом России. Я разработала и утвердила план: автобус останавливался возле рощи, мы выходили и всей группой, под моим предводительством, шли по широкой пыльной тропе, ведущей к храму. Дорога занимала около получаса. Мы с французскими туристами двигались мимо снопиков сена, равномерно расставленных вдоль тропы. Стожки стояли как нарисованные, вдали виднелись купола, кресты на них обмахивали нежные облачка. Французы замирали от красоты и величия русской природы и писали мне благодарности.
На маршруте имелась особая достопримечательность: между местом парковки автобуса «Интурист» и первым стожком сена, на вытоптанной полянке, к крепкому колышку был привязан козел. Кто-то из местных жителей постоянно оставлял зверя здесь, хотя всю траву в зоне досягаемости он давно уже съел. Может быть, поэтому козел был исключительно злобный. Он натягивал до отказа веревку, рвал колышек из земли, вздымался на задние копыта и дико орал. У козла были налитые кровью глаза и могучие рога, похожие на протекторы огромного «КАМАЗа». Казалось, придави он такими — укатает «под ноль». На рогах поблескивали остренькие выступы, похожие на столовую терку. Прикоснись к ним — кожу снимет лохмотьями. Козел вел себя, как испанский бык, которого готовили к корриде: он был голодный, мощный, агрессивный и пылал ненавистью к человеку. И только я почему-то могла его утихомирить.
Каждая французская группа, увидев козла, приходила в восторг. Иностранцы хлопали в ладоши, визжали, чмокали ему, как щенку, и кричали: «Лебу, лебу!» — но близко не подходили. Я же — гордо, на показ публике — приближалась и гладила его, как собаку. Даже трепала за бороду. Козел почему-то замирал, опускал буйну головушку, рогами тер траву и стеснительно перебирал копытом. Понять его реакцию именно на меня никто не мог. Это была биологическая загадка «козел и женщина». Свой цирковой номер я, конечно, исполняла и для моего юного философа. Но прогулки с ним по любимой тропе становились все реже, он был занят, говорил, что работает над новой поэмой и курсовой работой одновременно.
В тот день мы с французами приехали к любимому моему месту, но козла на месте не оказалось. Посреди пустой, перепаханной копытами полянки зияла ямка от колышка. Французы двинулись по тропе мимо стожков. Они радостно восклицали «СенО! СенО!» (с ударением на последнем слоге) и тащили из элегантных футляров фотоаппараты. Вдруг два десятка моих подопечных замолчали. Они обступили первый от начала маршрута стожок. Я подошла, раздвинула спины туристов и увидела странную картину. Возле стога сена стоял дипломат. Французы щелкали фотоаппаратами, стремясь запечатлеть эту композицию. Тем более что она оказалась не статичной, а динамичной.
Когда из сена вылез первый персонаж, французы захохотали. Это был мой философ — как обычно, в костюме и галстуке. Только расстегнутым у него оказался не только пиджак, но и брюки. Когда затем из сена выглянула женская румяная мордочка, французы захлопали в ладоши.
Да, в этот раз аплодисменты сорвала не я. Студент суетливо застегивал брюки, затем схватил дипломат. «Дитя природы» за его спиной сопело, одергивало юбку, топотало босыми загорелыми ногами.
И тут из рощи с диким «ме-е-каньем» выскочил козел. Он волочил за собой веревку с увесистым деревянным колышком. Колышек скакал вслед за козлом.
А козел несся прямо на нас. Я не успела сообразить, куда бежать и кого защищать, как зверь прыгнул на человека. Это был уже не козел, а бык в схватке с тореадором! Философ отбивался от козла дипломатом, пытался делать какие-то фехтовальные выпады. От ударов рогов о металлические детали чемоданчика летели искры. Козел повалил студента на траву, тот как-то жалко подогнул колени и уже только прикрывался. А животное било его копытами, как мент лупит бомжа в «обезьяннике». Я представила, что сейчас козел опустит теркоподобные рога и настрогает лохмотья нежного, поэтического мяса… И, надо сказать честно, эта кровавая фантазия доставила мне удовольствие! Но благородное животное вскочило передними копытами на грудь поверженного, прикрытую дипломатом, задрало увенчанную страшным оружием башку и издало дикий, победный козлиный клич!
В это время милое, босое и румяное существо, вышедшее из сена, как Афродита из морской пены, изо всех сил рвануло к роще, на ходу издав свой, не совсем понятный вопль: «Это дяди Пашин козел! Дядя Паша-а!! Всех поубивает!!!» Кто кого поубивает — дядя Паша козла и остальных, козел — философа и остальных, или еще возможны варианты?! А козел в это время застыл в скульптурной позе, попирая побежденного студента-философа и глядя на наблюдающих за схваткой французов. Смотрел нехорошо. Это были глаза не травоядного, а хищника. Он начал медленно опускать рога, целясь в гущу толпы.
И тут с меня вдруг слетел туман женской ревности. Одно дело — советский студент сомнительного морального облика, и совсем другое дело — граждане иностранного государства! Приближаясь к месту схватки козла и философа, я, честно скажу, крепко трусила: в таком бешенстве этого зверя я еще не видела. Это вам не привязанного козлика за бороду трепать! Но как честный (хоть и временный) работник «Интуриста» я ощущала запах международного скандала. Разгоряченный зверь действительно издавал мощное амбре. Мне удалось нашарить в траве веревку и, слегка дернув за нее, повести козла на вытоптанную полянку. Он присмирел мгновенно, как будто вспомнив правила нашей с ним игры. Шел рядом, понуро мел бородой по траве. Стараясь не дышать носом, я заталкивала колышек в ямку. Я не умела вязать крепкие узлы и, чуть не плача, долго возилась и с веревкой, и с колышком. А со стороны рощи с криками «Убью! Убью!» уже бежал дюжий мужик. Наверное, это был дядя Паша. В руках у него я увидела устрашающую железную цепь. И тут мне стало жалко моего козлика. Вредного, вонючего, но отмстившего за меня! И я крикнула: «Не смейте бить животное! Здесь иностранцы!»
В этот день по дороге к храму я спасла жизнь двум десяткам французских туристов, одному русскому философу и одному козлу. Или так: двадцати французам и двум козлам.
Архивная публикация 2008 года: "Укротительница козлов"
Работать гидом для иностранных туристов — это была особая привилегия для студентов Иняза, МГИМО и МГУ. Место блатное, но в конце 1980-х вышло послабление. Я, студентка МГУ, изучала французский и немецкий языки и получила тогда возможность на летней практике поработать с французами. Почти месяц изучали мои способности и анкеты, а я в это время изучала Москву и ближнее Подмосковье с целью создания у иностранцев наиболее полного и многообразного впечатления о нашей советской родине. Я имела право предложить два маршрута сверх обязательных.
Мой приятель, серьезный мальчик с философского факультета, знал Москву и Подмосковье вдоль и поперек. Мы тряслись в электричке, долго гуляли пешком. Идя мимо очаровательных копнушек сена, он читал мне: «Узка тропинка к храму Покрова… Не научает жизни человека такая бесприютная Россия. Недель мозоли и годов примочки…» Разве такие строчки могут не тронуть душу — хоть русскую, хоть иностранную? Его стихи, его неизменный костюм с галстуком, его знание дат и имен русской истории приводили меня в трепет. Мой юный философ всегда ходил с пластмассовым дипломатом, в те времена — признаком небогатой интеллигенции. Только пиджак он не застегивал: аккуратный животик слишком напрягал ткань. Философ отбрасывал фалды, как крылья, и читал, глядя на пейзаж вдоль железнодорожного полотна: «…Слияние России и Европы, Растоптанное конницей Батыя… История здесь тайны выдает!»
Естественно, маршрут к храму Покрова показался мне самым важным в ознакомлении французов с духом России. Я разработала и утвердила план: автобус останавливался возле рощи, мы выходили и всей группой, под моим предводительством, шли по широкой пыльной тропе, ведущей к храму. Дорога занимала около получаса. Мы с французскими туристами двигались мимо снопиков сена, равномерно расставленных вдоль тропы. Стожки стояли как нарисованные, вдали виднелись купола, кресты на них обмахивали нежные облачка. Французы замирали от красоты и величия русской природы и писали мне благодарности.
На маршруте имелась особая достопримечательность: между местом парковки автобуса «Интурист» и первым стожком сена, на вытоптанной полянке, к крепкому колышку был привязан козел. Кто-то из местных жителей постоянно оставлял зверя здесь, хотя всю траву в зоне досягаемости он давно уже съел. Может быть, поэтому козел был исключительно злобный. Он натягивал до отказа веревку, рвал колышек из земли, вздымался на задние копыта и дико орал. У козла были налитые кровью глаза и могучие рога, похожие на протекторы огромного «КАМАЗа». Казалось, придави он такими — укатает «под ноль». На рогах поблескивали остренькие выступы, похожие на столовую терку. Прикоснись к ним — кожу снимет лохмотьями. Козел вел себя, как испанский бык, которого готовили к корриде: он был голодный, мощный, агрессивный и пылал ненавистью к человеку. И только я почему-то могла его утихомирить.
Каждая французская группа, увидев козла, приходила в восторг. Иностранцы хлопали в ладоши, визжали, чмокали ему, как щенку, и кричали: «Лебу, лебу!» — но близко не подходили. Я же — гордо, на показ публике — приближалась и гладила его, как собаку. Даже трепала за бороду. Козел почему-то замирал, опускал буйну головушку, рогами тер траву и стеснительно перебирал копытом. Понять его реакцию именно на меня никто не мог. Это была биологическая загадка «козел и женщина». Свой цирковой номер я, конечно, исполняла и для моего юного философа. Но прогулки с ним по любимой тропе становились все реже, он был занят, говорил, что работает над новой поэмой и курсовой работой одновременно.
В тот день мы с французами приехали к любимому моему месту, но козла на месте не оказалось. Посреди пустой, перепаханной копытами полянки зияла ямка от колышка. Французы двинулись по тропе мимо стожков. Они радостно восклицали «СенО! СенО!» (с ударением на последнем слоге) и тащили из элегантных футляров фотоаппараты. Вдруг два десятка моих подопечных замолчали. Они обступили первый от начала маршрута стожок. Я подошла, раздвинула спины туристов и увидела странную картину. Возле стога сена стоял дипломат. Французы щелкали фотоаппаратами, стремясь запечатлеть эту композицию. Тем более что она оказалась не статичной, а динамичной.
Когда из сена вылез первый персонаж, французы захохотали. Это был мой философ — как обычно, в костюме и галстуке. Только расстегнутым у него оказался не только пиджак, но и брюки. Когда затем из сена выглянула женская румяная мордочка, французы захлопали в ладоши.
Да, в этот раз аплодисменты сорвала не я. Студент суетливо застегивал брюки, затем схватил дипломат. «Дитя природы» за его спиной сопело, одергивало юбку, топотало босыми загорелыми ногами.
И тут из рощи с диким «ме-е-каньем» выскочил козел. Он волочил за собой веревку с увесистым деревянным колышком. Колышек скакал вслед за козлом.
А козел несся прямо на нас. Я не успела сообразить, куда бежать и кого защищать, как зверь прыгнул на человека. Это был уже не козел, а бык в схватке с тореадором! Философ отбивался от козла дипломатом, пытался делать какие-то фехтовальные выпады. От ударов рогов о металлические детали чемоданчика летели искры. Козел повалил студента на траву, тот как-то жалко подогнул колени и уже только прикрывался. А животное било его копытами, как мент лупит бомжа в «обезьяннике». Я представила, что сейчас козел опустит теркоподобные рога и настрогает лохмотья нежного, поэтического мяса… И, надо сказать честно, эта кровавая фантазия доставила мне удовольствие! Но благородное животное вскочило передними копытами на грудь поверженного, прикрытую дипломатом, задрало увенчанную страшным оружием башку и издало дикий, победный козлиный клич!
В это время милое, босое и румяное существо, вышедшее из сена, как Афродита из морской пены, изо всех сил рвануло к роще, на ходу издав свой, не совсем понятный вопль: «Это дяди Пашин козел! Дядя Паша-а!! Всех поубивает!!!» Кто кого поубивает — дядя Паша козла и остальных, козел — философа и остальных, или еще возможны варианты?! А козел в это время застыл в скульптурной позе, попирая побежденного студента-философа и глядя на наблюдающих за схваткой французов. Смотрел нехорошо. Это были глаза не травоядного, а хищника. Он начал медленно опускать рога, целясь в гущу толпы.
И тут с меня вдруг слетел туман женской ревности. Одно дело — советский студент сомнительного морального облика, и совсем другое дело — граждане иностранного государства! Приближаясь к месту схватки козла и философа, я, честно скажу, крепко трусила: в таком бешенстве этого зверя я еще не видела. Это вам не привязанного козлика за бороду трепать! Но как честный (хоть и временный) работник «Интуриста» я ощущала запах международного скандала. Разгоряченный зверь действительно издавал мощное амбре. Мне удалось нашарить в траве веревку и, слегка дернув за нее, повести козла на вытоптанную полянку. Он присмирел мгновенно, как будто вспомнив правила нашей с ним игры. Шел рядом, понуро мел бородой по траве. Стараясь не дышать носом, я заталкивала колышек в ямку. Я не умела вязать крепкие узлы и, чуть не плача, долго возилась и с веревкой, и с колышком. А со стороны рощи с криками «Убью! Убью!» уже бежал дюжий мужик. Наверное, это был дядя Паша. В руках у него я увидела устрашающую железную цепь. И тут мне стало жалко моего козлика. Вредного, вонючего, но отмстившего за меня! И я крикнула: «Не смейте бить животное! Здесь иностранцы!»
В этот день по дороге к храму я спасла жизнь двум десяткам французских туристов, одному русскому философу и одному козлу. Или так: двадцати французам и двум козлам.
