Архивная публикация 2006 года: "Вменяем?"
Институту социальной и судебной психиатрии имени Сербского — 85 лет. «Испытуемыми» института в разные годы были левая эсерка Мария Спиридонова, советские диссиденты 60—70-х, экс-президент Грузии Звиад Гамсахурдиа и серийный маньяк Чикатило. «Профиль» попытался выяснить, чем сегодня живут знаменитые «Серпы».Случай из практики
Славик — богемный юноша, поздний ребенок из интеллигентной семьи. Определенными занятиями себя не обременял, жил за счет родителей, был завсегдатаем московских клубов, баловался наркотиками. Славику было двадцать и употреблял он тогда только транквилизаторы. И то изредка. Однажды, перебрав циклодола и плохо ориентируясь в пространстве, он собрался на очередную тусовку. Его мама, Виктория Борисовна, за сына испугалась и попыталась его остановить. Слава, который в этот момент меланхолично затачивал ножиком карандаш, вдруг начал им размахивать. Как он потом говорил, Викторию Борисовну он перед собой не видел, она была где-то далеко в тоннеле. Из забытья его вывел крик Виктории Борисовны. Когда Славик очнулся, оказалось, что за какие-то несколько минут он успел нанести матери двадцать четыре ножевых ранения, два из них — проникающие.
Слава богу, Виктория Борисовна осталась жива. Заявлять на любимого сына она не собиралась, но приехавшая «скорая» вызвала милицию. Экспертиза в Институте Сербского подтвердила невменяемость Славы на момент совершения преступления. Отделался он «легким испугом» — шестью месяцами в Бутырке до суда и годом принудительного лечения после.
Но на этом криминальные приключения Славы не закончились. Лет через пять после случившегося он напился на вечеринке. Наутро одного из участников пьянки нашли с ножом в спине. Никто, естественно, ничего не помнил. «По старой памяти» все свалили на Славу. Его опять признали невменяемым. Несколько лет назад уже повзрослевший Слава женился, но брак продлился недолго. В одной из семейных ссор он до смерти избил жену и сам пошел в милицию. И опять оказался в Институте Сербского.
Для сотрудников института Славик не монстр, а вполне заурядный случай. «Серпы», как называют институт в народе, расположены в центре столицы, в тихом Кропоткинском переулке, в окружении жилых домов. От других учреждений подобного профиля его отличает только младший офицер Минюста, проверяющий пропуска посетителей возле турникета. В обычной больнице на его месте сидел бы охранник ЧОПа.
Охрану пришлось усилить после того, как «подопечные» несколько лет назад попытались взять в заложники иностранную делегацию. Передвижение по институту приглашенных журналистов — тоже в сопровождении охраны. Сейчас в Клинике Сербского, рассчитанной на 250 мест, на освидетельствовании находятся 120 подследственных. 80% из них обвиняются в убийствах.
В институте действуют следующие табу. Во-первых, посетителям запрещено общаться с «испытуемыми», во-вторых, нельзя фотографировать и снимать их лица (только глаза). Действующие эксперты клиники также отказываются «засвечиваться».
30% — нормальных
Об Институте Сербского бытует несколько досужих заблуждений. Самое распространенное из них: пациенты — сплошь психически нездоровые люди. «Среди нашего контингента 30% абсолютно нормальные, вменяемые люди, — рассказывает главврач института Елена Щукина. — Есть также лица с «уменьшенной вменяемостью», то есть легкими психическими расстройствами». Прибывающих в институт подопечных сами врачи предпочитают называть не пациентами, а «испытуемыми», потому что в Сербского не лечат. Как правило, «испытуемые» проводят здесь не более 25 дней — именно столько длится освидетельствование. «У нас симптоматическое лечение, — поясняет главврач, — то есть, если возникает острая необходимость — простуда, сердце или резкий припадок, — тогда оказываем помощь».
Экспертиза в Институте судебной психиатрии для «испытуемых» всегда повторная. «К нам направляют на освидетельствование из других больниц, если там врачи не решились поставить диагноз, — говорит Щукина. — Либо если суд счел их заключение неубедительным». По словам главврача, если в клинике ставят диагноза «уменьшенная вменяемость» на момент совершения преступления, то суд его трактует не в пользу обвиняемого, то есть он считается способным отвечать за свои действия».
Стопроцентно невменяемые психически больные преступники отправляются отбывать свои сроки в больницы тюремного типа, откуда, по понятным причинам, более психически уравновешенными и безопасными для окружающих не выходят.
Шизофреники, бродяжки и жена посла
Через небольшой дворик мы попадаем в старый корпус, где находится отделение экзогенных (органических) расстройств. Больничное отделение с виду обычное, если не считать железных дверей в палатах, которые по случаю осмотра уже были отперты «гранкой» (железной ручкой — символом власти в любой психиатрической лечебнице). У медиков есть байка о «синдроме гранки». Дело в том, что не только в режимном Институте Сербского, но и в обычных психиатрических больницах двери в палаты и кабинеты врачей (даже если медик выходит на несколько минут) должны быть заперты. Врач постоянно держит руку в кармане с «гранкой» и страшно боится ее потерять.
Руководитель отделения профессор Василий Вандыш-Бубко поясняет, что «органика» занимает среди психических расстройств, влияющих на совершение преступлений, второе месте после шизофрении. В палате человек на пятнадцать — белые облезлые железные кровати, на окнах из спецстекла — решетки. «Испытуемые» одеты в застиранные грязно-голубые пижамы и дерматиновые пронумерованные шлепки. Под потолком — камеры: здесь ведется круглосуточное видеонаблюдение.
По словам главврача, «испытуемые» — люди в основном молодые: средний возраст от 25 до 45 лет.
Обитатели палаты реагируют на наше появление индифферентно — одни о чем-то разговаривают, другие спят, с головой завернувшись в одеяло. Врачи еще раз предупредили, что фотографировать лица и разговаривать запрещено.
— А меня можно и лицом снять, — азартно разрешает один из молодых людей — сухопарый невысокого роста «подэкспертный».
Голубоглазый парень раньше явно пользовался спросом у женского пола. С таким симпатягой можно было бы и поближе познакомиться, но желательно на нейтральной территории — в кафе или кино. Если, конечно, диагноз не подтвердится и суд его оправдает.
На кровати у стенки черноволосый взлохмаченный мужчина, подперев голову и бессмысленно улыбаясь, наблюдает за происходящим. В свое удовольствие полюбоваться на нас ему помешала врач, которая велела подниматься и заправить койку. Вскочив, он проделал эту операцию за несколько секунд.
Оказалось, что запрет на личный контакт с «испытуемыми» — не догма. На одной из коек, сложив ноги по-турецки, сидит мужчина с одутловатым землистого цвета лицом и большими испуганными глазами. Зовут его Сергей. Руки в наколках постоянно в движении. Свою историю он рассказывает по-детски обиженным тихим голосом.
Сам он из Красноярска, обвиняется в соучастии в убийстве, а точнее, в укрывательстве убийцы. Из сбивчивого повествования следует, что он давно состоял на учете в психдиспансере. Однажды один из приятелей Сергея, выписавшись из психиатрической больницы, отправился вместе с ним на свою квартиру забирать вещи. В квартире были посторонние — начался скандал. Приятель осерчал и своего обидчика убил на глазах у Сергея. Наш собеседник на какое-то время приютил его у себя. Однако потом «испугался, пошел в милицию и все рассказал».
Экспертиза в Красноярске результатов не дала. Теперь Сергей на повторной в Москве. Но он и не возражает: по сравнению с Красноярском, где в «больнице один валидол», в Сербского медобслуживание много лучше.
Для «испытуемых» положенные для экспертизы 25 дней проходят без особых событий — в основном в беседах с врачами и обследованиях. В свободное время здесь спят или смотрят телевизор.
В клинике есть и женское отделение, но его показывать прессе руководство института не стало. «Сейчас там, как и в мужском отделении, в основном обвиняемые в убийстве», — говорит главврач. По ее словам, контингент за последнее годы сильно изменился. «Раньше в женское в основном привозили бродяжек, — продолжает Щукина, — когда еще существовала статья за бродяжничество».
Однако на памяти Щукиной и вполне респектабельные «подэкспертные» дамы. «К нам однажды попала жена посла, — рассказывает главврач, — женщина крайне обеспеченная. Она украла шубу. Мог случиться скандал». Врачам удалось доказать, что жена дипломата на момент похищения шубы была не в себе. Очевидно, выбора у психиатров не было.
Елена Щукина вспоминает, что раньше, чтобы как-то занять «испытуемых», существовала трудотерапия. Но ее отменили, поскольку «использовать труд душевнобольных аморально». Но никто на скуку не жалуется. По сравнению с СИЗО Институт Сербского — просто рай на земле.
Менты, растлители и «обиженные»
Впрочем, нравы и этика самих «испытуемых» вполне тюремные. И сотрудникам института приходится это учитывать.
Помимо общих палат в Сербского есть палаты «наблюдательные». Это трехместные боксы за железными дверьми. В отличие от обычных палат на дверях небольшое окошко из специального стекла. Как объясняет главврач, предназначены боксы для сотрудников МВД и ФСБ, находящихся на освидетельствовании, а также «обиженных» (так тактично называют изнасилованных в СИЗО или на зоне), насильников и растлителей малолетних. «Их общая палата не примет», — говорят врачи. Нормальных (с точки зрения тюремных понятий) «испытуемых» в «наблюдательную» могут перевести за буйство и дебош.
В отделении «органики» из трех таких палат заняты только две. В одной — «обиженный», в другой — растлитель. В первой мирно спит седой мужчина (его палату нам открыли для демонстрации). Обитатель второй, запертой палаты с любопытством прильнул к дверному окошку. Признаться, от этого взгляда горящих маслянистых глаз и блуждающей улыбки становится одновременно и страшно, и противно.
Показав палаты, одна из сотрудниц отделения, Татьяна, подходит к тумбе, на которой стоит графин с водой из толстого пластика и грязный пластиковый стакан. «У них отдельные стаканы, — Татьяна крутит в руках посуду, — в общей палате к нему брезгуют даже прикасаться».
Учебник по закосу
О методах освидетельствования на вменяемость специалисты института рассказывают очень неохотно. Ведь детальная информация может попасть не в те руки, и желающие «закосить под дурака» (а таких очень много) могут ею воспользоваться. Татьяна Щукина искренне возмущена тем, что в некоторых учебниках по психиатрии для вузов прописаны все «ходы и выходы» — модели поведения, варианты ответов на вопросы тестов, применяемых при освидетельствовании. «Прямо настоящее пособие», — недовольно замечает главврач.
Как рассказывает клинический психолог Алина Хаин, экспертиза состоит из тестирования и непосредственной беседы. Причем для опытного психиатра общение первично. «Эксперт смотрит, «как», а не «что» говорит испытуемый, — продолжает психолог, — какие испытывает эмоции, как формулирует мысли».
Тесты, по словам Хаин, состоят примерно из 100 вопросов. В том числе «проверочных» — вопросов об одном и том же, но сформулированных по-разному и разбросанных в списке так, чтобы «испытуемый» не заметил подвоха.
Тест содержит и «вопросы-ловушки», на которые существуют готовые правильные ответы. Если, например, речь идет об экспертизе на состояние аффекта, то «правильно» ответить на такой вопрос можно, только пережив это состояние.
Профессиональное выгорание
Говорят, врачи — циники со стальными нервами. Врач-психиатр помимо стальных нервов должен иметь стальную же психику. «Шизофрения передается по индукции» — крылатая медицинская фраза. Шизофреники, как правило, умеют очень убедительно и аргументированно доказывать свой бред. Неподготовленный человек может поддаться.
Главврач Института Сербского Елена Щукина пришла в институт 30 лет назад, сразу по окончании ординатуры. Ежедневное общение с психически нездоровыми людьми, среди которых попадаются и настоящие монстры, ее не шокирует. На вопрос о том, как она борется со стрессами, неизбежными при такой работе, она отвечает, что особых рецептов нет, да и привычка берет свое. У психиатров другой самодиагноз — «синдром выгорания». «Это эмоциональная опустошенность, безразличие, даже черствость», — называет его симптомы Щукина.
«Стараемся относиться к «подэкспертным» объективно. Они прежде всего люди, к тому же в большинстве своем нездоровые», — резюмирует Щукина.
Но так говорят о себе сами психиатры. Моя знакомая Рита, резкая на язык дама, много лет проработавшая травматологом в Институте скорой помощи имени Склифосовского, видавшая виды и знающая коллег приватно, другого мнения о психической уравновешенности сотрудников психиатрических лечебниц. «Ты даже не представляешь, как они срываются на домашних, — говорит Рита. — А еще у многих ежедневные сильнейшие мигрени и эти лица перед глазами. У них, конечно, вырабатывается «психический иммунитет», но только потому, что они стараются смотреть как бы сквозь больных».
Татьяна из отделения экзогенных расстройств работает в клинике уже 10 лет. Недавно вернулась из декрета. К специфическим больным относится спокойно. Держит ее здесь «хороший коллектив» — преимущественно женщины средних лет. Работающие в Сербского мужчины — либо уважаемые профессора, либо дюжие молодые санитары.
Как рассказывает Щукина, не все врачи в институте — старожилы. Некоторые увольняются через пару лет, но не из-за боязни эмоционального срыва, а потому, что много бюрократической бумажной работы, которая тяготит.
Тем более что за местные зарплаты никто особенно не держится. В Сербского платят примерно вдвое меньше, чем, скажем, в Алексеевской психиатрической больнице. «Дело в том, что мы «федералы», — поясняет Щукина, — а они получают дотации от московского правительства». Клиника Сербского находится на балансе Минздравсоцразвития.
По словам Щукиной, санитар, если возьмет несколько дополнительных дежурств в месяц, получает 6 тыс. рублей, медсестра — 9 тыс., эксперт — 14 тыс.
Доктора и мыши — по $100
Испытуемые, с которыми приходится иметь дело завлабу Сергею Лебедеву, чисты перед законом. Его подопечные — лабораторные крысы, мыши и кролики. Поскольку Институт Сербского — это еще и крупный научно-исследовательский центр, здесь есть виварий с лабораторными животными. Лебедев поясняет, что на них «моделируют психоподобные реакции».
Завлаб вытаскивает из клетки белую крысу с выбритой полоской на спинке (чтобы не спутать с другими), которой смоделирован инсульт головного мозга. На первый дилетантский взгляд крысы и мыши вполне адекватны и заняты исключительно поглощением корма. Серые упитанные кролики, которых используют для получения иммунной сыворотки, в клетках с морковью и капустой тоже непрерывно жуют.
Лебедев рассказывает, что в среднем лабораторная мышь или крыса (животные определенные, с выверенной генетикой) стоит от ста рублей, кролик — от четырехсот. А вот содержание необходимой для науки мышки влетает в копеечку, а точнее — в 3 тыс. рублей ежемесячно. По словам завлаба, месячное содержание грызуна совпадает с зарплатой сотрудника вивария. «Мы тут за сто долларов работаем», — проворчал заведующий.
В подготовке материала принимала участие Анна Горбашова
Институту социальной и судебной психиатрии имени Сербского — 85 лет. «Испытуемыми» института в разные годы были левая эсерка Мария Спиридонова, советские диссиденты 60—70-х, экс-президент Грузии Звиад Гамсахурдиа и серийный маньяк Чикатило. «Профиль» попытался выяснить, чем сегодня живут знаменитые «Серпы».Случай из практики
Славик — богемный юноша, поздний ребенок из интеллигентной семьи. Определенными занятиями себя не обременял, жил за счет родителей, был завсегдатаем московских клубов, баловался наркотиками. Славику было двадцать и употреблял он тогда только транквилизаторы. И то изредка. Однажды, перебрав циклодола и плохо ориентируясь в пространстве, он собрался на очередную тусовку. Его мама, Виктория Борисовна, за сына испугалась и попыталась его остановить. Слава, который в этот момент меланхолично затачивал ножиком карандаш, вдруг начал им размахивать. Как он потом говорил, Викторию Борисовну он перед собой не видел, она была где-то далеко в тоннеле. Из забытья его вывел крик Виктории Борисовны. Когда Славик очнулся, оказалось, что за какие-то несколько минут он успел нанести матери двадцать четыре ножевых ранения, два из них — проникающие.
Слава богу, Виктория Борисовна осталась жива. Заявлять на любимого сына она не собиралась, но приехавшая «скорая» вызвала милицию. Экспертиза в Институте Сербского подтвердила невменяемость Славы на момент совершения преступления. Отделался он «легким испугом» — шестью месяцами в Бутырке до суда и годом принудительного лечения после.
Но на этом криминальные приключения Славы не закончились. Лет через пять после случившегося он напился на вечеринке. Наутро одного из участников пьянки нашли с ножом в спине. Никто, естественно, ничего не помнил. «По старой памяти» все свалили на Славу. Его опять признали невменяемым. Несколько лет назад уже повзрослевший Слава женился, но брак продлился недолго. В одной из семейных ссор он до смерти избил жену и сам пошел в милицию. И опять оказался в Институте Сербского.
Для сотрудников института Славик не монстр, а вполне заурядный случай. «Серпы», как называют институт в народе, расположены в центре столицы, в тихом Кропоткинском переулке, в окружении жилых домов. От других учреждений подобного профиля его отличает только младший офицер Минюста, проверяющий пропуска посетителей возле турникета. В обычной больнице на его месте сидел бы охранник ЧОПа.
Охрану пришлось усилить после того, как «подопечные» несколько лет назад попытались взять в заложники иностранную делегацию. Передвижение по институту приглашенных журналистов — тоже в сопровождении охраны. Сейчас в Клинике Сербского, рассчитанной на 250 мест, на освидетельствовании находятся 120 подследственных. 80% из них обвиняются в убийствах.
В институте действуют следующие табу. Во-первых, посетителям запрещено общаться с «испытуемыми», во-вторых, нельзя фотографировать и снимать их лица (только глаза). Действующие эксперты клиники также отказываются «засвечиваться».
30% — нормальных
Об Институте Сербского бытует несколько досужих заблуждений. Самое распространенное из них: пациенты — сплошь психически нездоровые люди. «Среди нашего контингента 30% абсолютно нормальные, вменяемые люди, — рассказывает главврач института Елена Щукина. — Есть также лица с «уменьшенной вменяемостью», то есть легкими психическими расстройствами». Прибывающих в институт подопечных сами врачи предпочитают называть не пациентами, а «испытуемыми», потому что в Сербского не лечат. Как правило, «испытуемые» проводят здесь не более 25 дней — именно столько длится освидетельствование. «У нас симптоматическое лечение, — поясняет главврач, — то есть, если возникает острая необходимость — простуда, сердце или резкий припадок, — тогда оказываем помощь».
Экспертиза в Институте судебной психиатрии для «испытуемых» всегда повторная. «К нам направляют на освидетельствование из других больниц, если там врачи не решились поставить диагноз, — говорит Щукина. — Либо если суд счел их заключение неубедительным». По словам главврача, если в клинике ставят диагноза «уменьшенная вменяемость» на момент совершения преступления, то суд его трактует не в пользу обвиняемого, то есть он считается способным отвечать за свои действия».
Стопроцентно невменяемые психически больные преступники отправляются отбывать свои сроки в больницы тюремного типа, откуда, по понятным причинам, более психически уравновешенными и безопасными для окружающих не выходят.
Шизофреники, бродяжки и жена посла
Через небольшой дворик мы попадаем в старый корпус, где находится отделение экзогенных (органических) расстройств. Больничное отделение с виду обычное, если не считать железных дверей в палатах, которые по случаю осмотра уже были отперты «гранкой» (железной ручкой — символом власти в любой психиатрической лечебнице). У медиков есть байка о «синдроме гранки». Дело в том, что не только в режимном Институте Сербского, но и в обычных психиатрических больницах двери в палаты и кабинеты врачей (даже если медик выходит на несколько минут) должны быть заперты. Врач постоянно держит руку в кармане с «гранкой» и страшно боится ее потерять.
Руководитель отделения профессор Василий Вандыш-Бубко поясняет, что «органика» занимает среди психических расстройств, влияющих на совершение преступлений, второе месте после шизофрении. В палате человек на пятнадцать — белые облезлые железные кровати, на окнах из спецстекла — решетки. «Испытуемые» одеты в застиранные грязно-голубые пижамы и дерматиновые пронумерованные шлепки. Под потолком — камеры: здесь ведется круглосуточное видеонаблюдение.
По словам главврача, «испытуемые» — люди в основном молодые: средний возраст от 25 до 45 лет.
Обитатели палаты реагируют на наше появление индифферентно — одни о чем-то разговаривают, другие спят, с головой завернувшись в одеяло. Врачи еще раз предупредили, что фотографировать лица и разговаривать запрещено.
— А меня можно и лицом снять, — азартно разрешает один из молодых людей — сухопарый невысокого роста «подэкспертный».
Голубоглазый парень раньше явно пользовался спросом у женского пола. С таким симпатягой можно было бы и поближе познакомиться, но желательно на нейтральной территории — в кафе или кино. Если, конечно, диагноз не подтвердится и суд его оправдает.
На кровати у стенки черноволосый взлохмаченный мужчина, подперев голову и бессмысленно улыбаясь, наблюдает за происходящим. В свое удовольствие полюбоваться на нас ему помешала врач, которая велела подниматься и заправить койку. Вскочив, он проделал эту операцию за несколько секунд.
Оказалось, что запрет на личный контакт с «испытуемыми» — не догма. На одной из коек, сложив ноги по-турецки, сидит мужчина с одутловатым землистого цвета лицом и большими испуганными глазами. Зовут его Сергей. Руки в наколках постоянно в движении. Свою историю он рассказывает по-детски обиженным тихим голосом.
Сам он из Красноярска, обвиняется в соучастии в убийстве, а точнее, в укрывательстве убийцы. Из сбивчивого повествования следует, что он давно состоял на учете в психдиспансере. Однажды один из приятелей Сергея, выписавшись из психиатрической больницы, отправился вместе с ним на свою квартиру забирать вещи. В квартире были посторонние — начался скандал. Приятель осерчал и своего обидчика убил на глазах у Сергея. Наш собеседник на какое-то время приютил его у себя. Однако потом «испугался, пошел в милицию и все рассказал».
Экспертиза в Красноярске результатов не дала. Теперь Сергей на повторной в Москве. Но он и не возражает: по сравнению с Красноярском, где в «больнице один валидол», в Сербского медобслуживание много лучше.
Для «испытуемых» положенные для экспертизы 25 дней проходят без особых событий — в основном в беседах с врачами и обследованиях. В свободное время здесь спят или смотрят телевизор.
В клинике есть и женское отделение, но его показывать прессе руководство института не стало. «Сейчас там, как и в мужском отделении, в основном обвиняемые в убийстве», — говорит главврач. По ее словам, контингент за последнее годы сильно изменился. «Раньше в женское в основном привозили бродяжек, — продолжает Щукина, — когда еще существовала статья за бродяжничество».
Однако на памяти Щукиной и вполне респектабельные «подэкспертные» дамы. «К нам однажды попала жена посла, — рассказывает главврач, — женщина крайне обеспеченная. Она украла шубу. Мог случиться скандал». Врачам удалось доказать, что жена дипломата на момент похищения шубы была не в себе. Очевидно, выбора у психиатров не было.
Елена Щукина вспоминает, что раньше, чтобы как-то занять «испытуемых», существовала трудотерапия. Но ее отменили, поскольку «использовать труд душевнобольных аморально». Но никто на скуку не жалуется. По сравнению с СИЗО Институт Сербского — просто рай на земле.
Менты, растлители и «обиженные»
Впрочем, нравы и этика самих «испытуемых» вполне тюремные. И сотрудникам института приходится это учитывать.
Помимо общих палат в Сербского есть палаты «наблюдательные». Это трехместные боксы за железными дверьми. В отличие от обычных палат на дверях небольшое окошко из специального стекла. Как объясняет главврач, предназначены боксы для сотрудников МВД и ФСБ, находящихся на освидетельствовании, а также «обиженных» (так тактично называют изнасилованных в СИЗО или на зоне), насильников и растлителей малолетних. «Их общая палата не примет», — говорят врачи. Нормальных (с точки зрения тюремных понятий) «испытуемых» в «наблюдательную» могут перевести за буйство и дебош.
В отделении «органики» из трех таких палат заняты только две. В одной — «обиженный», в другой — растлитель. В первой мирно спит седой мужчина (его палату нам открыли для демонстрации). Обитатель второй, запертой палаты с любопытством прильнул к дверному окошку. Признаться, от этого взгляда горящих маслянистых глаз и блуждающей улыбки становится одновременно и страшно, и противно.
Показав палаты, одна из сотрудниц отделения, Татьяна, подходит к тумбе, на которой стоит графин с водой из толстого пластика и грязный пластиковый стакан. «У них отдельные стаканы, — Татьяна крутит в руках посуду, — в общей палате к нему брезгуют даже прикасаться».
Учебник по закосу
О методах освидетельствования на вменяемость специалисты института рассказывают очень неохотно. Ведь детальная информация может попасть не в те руки, и желающие «закосить под дурака» (а таких очень много) могут ею воспользоваться. Татьяна Щукина искренне возмущена тем, что в некоторых учебниках по психиатрии для вузов прописаны все «ходы и выходы» — модели поведения, варианты ответов на вопросы тестов, применяемых при освидетельствовании. «Прямо настоящее пособие», — недовольно замечает главврач.
Как рассказывает клинический психолог Алина Хаин, экспертиза состоит из тестирования и непосредственной беседы. Причем для опытного психиатра общение первично. «Эксперт смотрит, «как», а не «что» говорит испытуемый, — продолжает психолог, — какие испытывает эмоции, как формулирует мысли».
Тесты, по словам Хаин, состоят примерно из 100 вопросов. В том числе «проверочных» — вопросов об одном и том же, но сформулированных по-разному и разбросанных в списке так, чтобы «испытуемый» не заметил подвоха.
Тест содержит и «вопросы-ловушки», на которые существуют готовые правильные ответы. Если, например, речь идет об экспертизе на состояние аффекта, то «правильно» ответить на такой вопрос можно, только пережив это состояние.
Профессиональное выгорание
Говорят, врачи — циники со стальными нервами. Врач-психиатр помимо стальных нервов должен иметь стальную же психику. «Шизофрения передается по индукции» — крылатая медицинская фраза. Шизофреники, как правило, умеют очень убедительно и аргументированно доказывать свой бред. Неподготовленный человек может поддаться.
Главврач Института Сербского Елена Щукина пришла в институт 30 лет назад, сразу по окончании ординатуры. Ежедневное общение с психически нездоровыми людьми, среди которых попадаются и настоящие монстры, ее не шокирует. На вопрос о том, как она борется со стрессами, неизбежными при такой работе, она отвечает, что особых рецептов нет, да и привычка берет свое. У психиатров другой самодиагноз — «синдром выгорания». «Это эмоциональная опустошенность, безразличие, даже черствость», — называет его симптомы Щукина.
«Стараемся относиться к «подэкспертным» объективно. Они прежде всего люди, к тому же в большинстве своем нездоровые», — резюмирует Щукина.
Но так говорят о себе сами психиатры. Моя знакомая Рита, резкая на язык дама, много лет проработавшая травматологом в Институте скорой помощи имени Склифосовского, видавшая виды и знающая коллег приватно, другого мнения о психической уравновешенности сотрудников психиатрических лечебниц. «Ты даже не представляешь, как они срываются на домашних, — говорит Рита. — А еще у многих ежедневные сильнейшие мигрени и эти лица перед глазами. У них, конечно, вырабатывается «психический иммунитет», но только потому, что они стараются смотреть как бы сквозь больных».
Татьяна из отделения экзогенных расстройств работает в клинике уже 10 лет. Недавно вернулась из декрета. К специфическим больным относится спокойно. Держит ее здесь «хороший коллектив» — преимущественно женщины средних лет. Работающие в Сербского мужчины — либо уважаемые профессора, либо дюжие молодые санитары.
Как рассказывает Щукина, не все врачи в институте — старожилы. Некоторые увольняются через пару лет, но не из-за боязни эмоционального срыва, а потому, что много бюрократической бумажной работы, которая тяготит.
Тем более что за местные зарплаты никто особенно не держится. В Сербского платят примерно вдвое меньше, чем, скажем, в Алексеевской психиатрической больнице. «Дело в том, что мы «федералы», — поясняет Щукина, — а они получают дотации от московского правительства». Клиника Сербского находится на балансе Минздравсоцразвития.
По словам Щукиной, санитар, если возьмет несколько дополнительных дежурств в месяц, получает 6 тыс. рублей, медсестра — 9 тыс., эксперт — 14 тыс.
Доктора и мыши — по $100
Испытуемые, с которыми приходится иметь дело завлабу Сергею Лебедеву, чисты перед законом. Его подопечные — лабораторные крысы, мыши и кролики. Поскольку Институт Сербского — это еще и крупный научно-исследовательский центр, здесь есть виварий с лабораторными животными. Лебедев поясняет, что на них «моделируют психоподобные реакции».
Завлаб вытаскивает из клетки белую крысу с выбритой полоской на спинке (чтобы не спутать с другими), которой смоделирован инсульт головного мозга. На первый дилетантский взгляд крысы и мыши вполне адекватны и заняты исключительно поглощением корма. Серые упитанные кролики, которых используют для получения иммунной сыворотки, в клетках с морковью и капустой тоже непрерывно жуют.
Лебедев рассказывает, что в среднем лабораторная мышь или крыса (животные определенные, с выверенной генетикой) стоит от ста рублей, кролик — от четырехсот. А вот содержание необходимой для науки мышки влетает в копеечку, а точнее — в 3 тыс. рублей ежемесячно. По словам завлаба, месячное содержание грызуна совпадает с зарплатой сотрудника вивария. «Мы тут за сто долларов работаем», — проворчал заведующий.
В подготовке материала принимала участие Анна Горбашова
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
