Архивная публикация 2007 года: "Возвращение мусора"
В минувшую среду в Петербурге в галерее ГЭЗ-21 портал Pomoika.org и экологическое движение «Зеленая волна» награждали победителей конкурса «Осторожно, мусор». Лейтмотив мероприятия — «мусор нас убивает». Пока Питер боится помоек, Москва ищет с ними общий язык. Москвичи выбрасывают на помойки фамильные ценности, серебряные статуи коней и целые диваны, набитые купюрами. Корреспонденты «Профиля» отправились на помойку — ощутить метафизику мусора.Аня. Женщина-помойка. Живет в превосходной квартире на Большой Грузинке. Но дома почти не появляется. Она стережет одну из самых замечательных помоек в Москве — рядом с резиденцией скульптора Зураба Церетели, чуть в стороне от его исполинских истуканов. Железные подсвеченные кони и клоуны Церетели отбрасывают мрачные костлявые тени на ее озабоченное лицо ровно в два часа ночи. В это время Аня выходит на большую дорогу гонять конкурентов. Женщина-помойка специально ради этого устроила себе штаб-квартиру в салоне белой «Волги», оставленной ей каким-то беглым бурятом и припаркованной напротив помойки. Салон машины она обложила рейтузами и старыми матрасами и оттуда наблюдает за свалкой. Это ее дзот, командный пункт, окно в мир. Это ее метафизический трамплин. Перед прыжком Аня, женщина-помойка, отчитывает корреспондента «Профиля»:
— Вот ты считаешь меня грязной сумасшедшей бабой, копающейся в отбросах? Но это ханжество. Помойка — это мы. Это то, что от нас остается археологии. Я археолог, так и запиши.
Из салона «Волги» молча, словно хорек, испуганный сапогом охотника, выбегает неучтенный мужчина в берете морковного цвета.
— Овец, — хрипит Аня. — Стырил берет. Овец!
Для Ани, женщины-археолога, морковного цвета берет, найденный на помойке, значит больше всех шекспировских любовных драм. Аня жить в мире обычных вещей наотрез отказывается. Находка, рухлядь и рвань обладают для нее тотемным, почти религиозным очарованием. Свалка — ее алтарь, морковный берет — ее тотем, Зураб Церетели — ее волхв. Все остальное для нее — мусор.
Ход конем
Волхв Церетели редко сам выносит мусор. Чаще это делает его «правая рука» — приветливый грузин Важа. Важа недавно выбросил в контейнер скульптуру коня. На сцене появляется новый для нас пресненский персонаж — дед Арбат.
— Она была из чистого серебра, — говорит дед Арбат, и у него на глазах появляются слезы. — Из чистого серебра конь был. А я его сдуру отдал за копейки.
Дед Арбат — так его называет Аня — кроме финансового кретинизма отличается аккуратной бородкой под Хемингуэя, мокрыми небесного цвета глазами и сильным сырным запахом. Дед Арбат все время хочет водки и рассказывает про коня. Дед Арбат — пресненская знаменитость, помоечный celebrity Грузинки.
— Зачем выбрасывать коня, да еще серебряного, на свалку? — размышляет Арбат. — По глупости, по небрежности? Или ход конем — чтобы скрыть что-то более важное?
По мнению Ани, женщины-помойки, от коня хотели избавиться, как это делают профессиональные воры.
— «Скинули» его, чтобы прикрыть что-то большее, — говорит Аня, вне всяких сомнений, гений конспирологии и ангельски красивая. — В ту ночь, когда ты, Арбат, нашел коня и сдал его у метро за гроши, я обнаружила в помойке еще пакет суши, макинтош в елочку и свадебную фату. В подкладке плаща было 270 рублей.
Серебряный конь, макинтош, рубли, свадебная фата, суши — чтобы обнаружить в этом безумии признаки системы, мы решили допросить участников драмы. Начали с Важи. Важу караулили у мастерской Церетели на Большой Грузинской. В районе полуночи он вышел из особняка и был остановлен нами у конской ноги — большой скульптуры Церетели. Важа сообщил, что видел у Зураба статуэтку коня — как реплику-миниатюру одного из его коней на Манежке. Сам Зураб Константинович, которому мы позвонили на следующий день, рассказал нам по поводу коней и помоек следующее:
— Я делаю коней, я знаю, что за мусорный контейнер у моей мастерской все время идут большие войны. Конь — даже если это полуолень-полуконь — символ небесного. Это как бы вырвавшийся из плена олень. Так что он принесет только добро. Я не помню серебряных животных. А помойка... Вы можете запретить композитору, у которого в голове сутками поет природа, днем и ночью поют добрые люди, — вы можете ему запретить эту песню записать на нотной бумаге? Нет. И мне нельзя запретить творить красоту. И людям нельзя запретить эту красоту находить.
Люди, которые нашли эту красоту, хотят еще водки. Мы стоим ночью у помойки Зураба, и этим людям холодно. У Арбата к тому же подкашиваются нижние конечности.
— Да, Зураб контактный человек, широкий, не скупится никогда, — признает дед Арбат. — И Важа. Я помню, стоял недавно у этой же помойки, Важа подходит и говорит: «Ну что, дед, дать тебе тысячу?» И дал тысячу рублей.
История одной помойки вершится на наших глазах. Мы тоже порылись в артистическом контейнере, но нашли только две простыни, пустое ведро и кочан капусты.
Ход королем
Но настоящий король пресненских помоек — художник Владимир Архипов. Архипов, ошиваясь здесь, собрал гигантскую, невообразимую коллекцию хлама. Он — интерпретатор мусора. В его коллекции 20 штук самодельных самогонных аппаратов, выброшенных в мусорные контейнеры, несколько тысяч кипятильников из овощных корзин, урн из защитного корпуса телевизионной трубки, намордников из женского сапога, «двухместных» мышеловок. Все добро складируется им в студии на Остоженке, которую «Профиль» и посетил.
— В наше время глобализации, — говорит собиратель мусора, — очень важно, чтобы человек попытался понять: на самом-то деле он творец. Мусор, все эти вещи — hand made, уникальные объекты.
Владимир показывает на валяющиеся в центре мастерской санки:
— Их мужчина сделал из обшивки самолета. А этот самогонный аппарат (художник гремит железом в углу) специально модернизирован под морозильную камеру советского холодильника.
Поиск вещей на помойках он считает протестом против постмодернизма с его вечными цитациями. Помоечная вещь предельно честна, она ничего не цитирует, она свободна и самостоятельна. Пикассо любил грудастых и губастых африканских идолов, Ларионов с Бурлюками — трактиры, подносы и вывески. А Архипов все это очищает от помоечного налета и дает новую жизнь. На свалках Пресни он нашел: телевизионную антенну из двух велосипедных колес и проволоки, затычку для ванны из каблука сапога и вилки, лопату для уборки снега, ковшом которой является предупреждающий дорожный знак с копающим человечком. Еще он откопал связанный из веревки веник и теперь подметает им деревянный пол мастерской.
— Этот хлам просто кричит: к черту всю арт-индустрию с ее иерархией, рынком, менеджментом! К черту арт-критиков и дилеров! — объясняет художник. — Если человек в помойке будет видеть не «отходы», а предметы, наш мир скачает себе апгрейд.
Архипов готовит к зиме санки из водопроводных труб. А ест на бывшей тележке для чебуреков, перевернутой вверх ногами.
Зинкина квартира
К зиме готовится и баба Зина. Баба Зина не контролирует элитные помойки в центре Москвы. Ее сфера влияния — полигоны, эти клондайки и золотые жилы Подмосковья.
Баба Зина живет в картонном доме на задворках полигона по утилизации твердых бытовых отходов Тимохово. Ее соседи — семейство оседлых цыган. Они не пьют. А пить есть что.
В центре картонного дома Зины — самогонный аппарат. Вещь с прошлым. Стеклянный змеевик в свое время был без лишнего шума украден из криминалистической лаборатории КГБ и подарен (вместе со скороваркой и шлангами) коллегами высокопоставленному чиновнику в Министерстве пищевой промышленности СССР. Потом чиновник умер, а змеевик достался Зинаиде, которая тогда жила не на свалке, а в Чертаново.
— Квартиры меня лишили черные риэлтеры. Смогла увезти только этот змеевик и немного денег, — говорит бабушка. — С тех пор сменила несколько полигонов: Кучино, Торбеево, теперь вот Тимохово.
По ее словам, Кучино давно облагородили — построили заборы, КПП и злобную охрану. В Торбеево теперь привозят мусор только с области, то есть там делать тоже нечего. Относительно либеральный режим остался только здесь, в Тимохово.
— Сюда продолжают везти из Москвы, — гордится Зина. — С началом путинского правления стали выбрасывать все более ценные вещи. Путин сделал из полигонов настоящие клондайки: народ жиреет каждый год, как хомяк в элеваторе.
О конкуренции баба Зина говорит осторожно:
— У нас интеллигентное лицо на свалке не встретишь. Я гнала самогон от тоски, потому что вспоминала прошлую жизнь. Самое любопытное, милицию никогда не интересовало то, что я находила. Ее волновал исключительно мой самогон. Поскольку производство было цикличным — нужно было замешать, настоять, потом перегнать, — чтобы не было лишнего хождения, я завела систему сигнализации. Над дверью дома установила отражатель тарелочного типа (такой обогреватель советский), вместо нагревательного элемента в него ввернула лампочку. Когда все было готово, можно было приходить и разбирать, лампочка загоралась.
Разбирать самогон приходят все бичи Тимохово. Обмывают очередную находку. На днях нашли целый диван, нафаршированный купюрами.
— Правда, когда открыли, — сокрушается Зина, — оказалось, все купюры до одной — советские. Советские рубли. Мы чуть не умерли от огорчения. Не столько за себя, сколько за того человека, который их не смог обменять на новые деньги. Или забыл, где их прятал, что еще более печально.
Охранник другого полигона, Кучино, Анатолий Петрович подтвердил нам, что пачки денег попадаются в мусоре довольно часто. Летом в Кучино нашли сверток с пятью тысячами долларов. Наверное, поэтому теперь в Кучино никого и не пускают. Кому нужны конкуренты?
Кстати, Аня, мусорный цербер Пресни и хранитель помоечных контейнеров мастерской Церетели, когда-то была биатлонисткой. Она бегала по лыжне и метко стреляла. Восемь лет назад бандиты предложили ей убивать людей. Пока Аня раздумывала над карьерой киллера, на местной свалке ей попалось на глаза красивое и почти не дырявое женское пальто от Armani. Она надела его и решила, что убивать людей ни к чему: у нее есть альтернативные источники доходов.
В минувшую среду в Петербурге в галерее ГЭЗ-21 портал Pomoika.org и экологическое движение «Зеленая волна» награждали победителей конкурса «Осторожно, мусор». Лейтмотив мероприятия — «мусор нас убивает». Пока Питер боится помоек, Москва ищет с ними общий язык. Москвичи выбрасывают на помойки фамильные ценности, серебряные статуи коней и целые диваны, набитые купюрами. Корреспонденты «Профиля» отправились на помойку — ощутить метафизику мусора.Аня. Женщина-помойка. Живет в превосходной квартире на Большой Грузинке. Но дома почти не появляется. Она стережет одну из самых замечательных помоек в Москве — рядом с резиденцией скульптора Зураба Церетели, чуть в стороне от его исполинских истуканов. Железные подсвеченные кони и клоуны Церетели отбрасывают мрачные костлявые тени на ее озабоченное лицо ровно в два часа ночи. В это время Аня выходит на большую дорогу гонять конкурентов. Женщина-помойка специально ради этого устроила себе штаб-квартиру в салоне белой «Волги», оставленной ей каким-то беглым бурятом и припаркованной напротив помойки. Салон машины она обложила рейтузами и старыми матрасами и оттуда наблюдает за свалкой. Это ее дзот, командный пункт, окно в мир. Это ее метафизический трамплин. Перед прыжком Аня, женщина-помойка, отчитывает корреспондента «Профиля»:
— Вот ты считаешь меня грязной сумасшедшей бабой, копающейся в отбросах? Но это ханжество. Помойка — это мы. Это то, что от нас остается археологии. Я археолог, так и запиши.
Из салона «Волги» молча, словно хорек, испуганный сапогом охотника, выбегает неучтенный мужчина в берете морковного цвета.
— Овец, — хрипит Аня. — Стырил берет. Овец!
Для Ани, женщины-археолога, морковного цвета берет, найденный на помойке, значит больше всех шекспировских любовных драм. Аня жить в мире обычных вещей наотрез отказывается. Находка, рухлядь и рвань обладают для нее тотемным, почти религиозным очарованием. Свалка — ее алтарь, морковный берет — ее тотем, Зураб Церетели — ее волхв. Все остальное для нее — мусор.
Ход конем
Волхв Церетели редко сам выносит мусор. Чаще это делает его «правая рука» — приветливый грузин Важа. Важа недавно выбросил в контейнер скульптуру коня. На сцене появляется новый для нас пресненский персонаж — дед Арбат.
— Она была из чистого серебра, — говорит дед Арбат, и у него на глазах появляются слезы. — Из чистого серебра конь был. А я его сдуру отдал за копейки.
Дед Арбат — так его называет Аня — кроме финансового кретинизма отличается аккуратной бородкой под Хемингуэя, мокрыми небесного цвета глазами и сильным сырным запахом. Дед Арбат все время хочет водки и рассказывает про коня. Дед Арбат — пресненская знаменитость, помоечный celebrity Грузинки.
— Зачем выбрасывать коня, да еще серебряного, на свалку? — размышляет Арбат. — По глупости, по небрежности? Или ход конем — чтобы скрыть что-то более важное?
По мнению Ани, женщины-помойки, от коня хотели избавиться, как это делают профессиональные воры.
— «Скинули» его, чтобы прикрыть что-то большее, — говорит Аня, вне всяких сомнений, гений конспирологии и ангельски красивая. — В ту ночь, когда ты, Арбат, нашел коня и сдал его у метро за гроши, я обнаружила в помойке еще пакет суши, макинтош в елочку и свадебную фату. В подкладке плаща было 270 рублей.
Серебряный конь, макинтош, рубли, свадебная фата, суши — чтобы обнаружить в этом безумии признаки системы, мы решили допросить участников драмы. Начали с Важи. Важу караулили у мастерской Церетели на Большой Грузинской. В районе полуночи он вышел из особняка и был остановлен нами у конской ноги — большой скульптуры Церетели. Важа сообщил, что видел у Зураба статуэтку коня — как реплику-миниатюру одного из его коней на Манежке. Сам Зураб Константинович, которому мы позвонили на следующий день, рассказал нам по поводу коней и помоек следующее:
— Я делаю коней, я знаю, что за мусорный контейнер у моей мастерской все время идут большие войны. Конь — даже если это полуолень-полуконь — символ небесного. Это как бы вырвавшийся из плена олень. Так что он принесет только добро. Я не помню серебряных животных. А помойка... Вы можете запретить композитору, у которого в голове сутками поет природа, днем и ночью поют добрые люди, — вы можете ему запретить эту песню записать на нотной бумаге? Нет. И мне нельзя запретить творить красоту. И людям нельзя запретить эту красоту находить.
Люди, которые нашли эту красоту, хотят еще водки. Мы стоим ночью у помойки Зураба, и этим людям холодно. У Арбата к тому же подкашиваются нижние конечности.
— Да, Зураб контактный человек, широкий, не скупится никогда, — признает дед Арбат. — И Важа. Я помню, стоял недавно у этой же помойки, Важа подходит и говорит: «Ну что, дед, дать тебе тысячу?» И дал тысячу рублей.
История одной помойки вершится на наших глазах. Мы тоже порылись в артистическом контейнере, но нашли только две простыни, пустое ведро и кочан капусты.
Ход королем
Но настоящий король пресненских помоек — художник Владимир Архипов. Архипов, ошиваясь здесь, собрал гигантскую, невообразимую коллекцию хлама. Он — интерпретатор мусора. В его коллекции 20 штук самодельных самогонных аппаратов, выброшенных в мусорные контейнеры, несколько тысяч кипятильников из овощных корзин, урн из защитного корпуса телевизионной трубки, намордников из женского сапога, «двухместных» мышеловок. Все добро складируется им в студии на Остоженке, которую «Профиль» и посетил.
— В наше время глобализации, — говорит собиратель мусора, — очень важно, чтобы человек попытался понять: на самом-то деле он творец. Мусор, все эти вещи — hand made, уникальные объекты.
Владимир показывает на валяющиеся в центре мастерской санки:
— Их мужчина сделал из обшивки самолета. А этот самогонный аппарат (художник гремит железом в углу) специально модернизирован под морозильную камеру советского холодильника.
Поиск вещей на помойках он считает протестом против постмодернизма с его вечными цитациями. Помоечная вещь предельно честна, она ничего не цитирует, она свободна и самостоятельна. Пикассо любил грудастых и губастых африканских идолов, Ларионов с Бурлюками — трактиры, подносы и вывески. А Архипов все это очищает от помоечного налета и дает новую жизнь. На свалках Пресни он нашел: телевизионную антенну из двух велосипедных колес и проволоки, затычку для ванны из каблука сапога и вилки, лопату для уборки снега, ковшом которой является предупреждающий дорожный знак с копающим человечком. Еще он откопал связанный из веревки веник и теперь подметает им деревянный пол мастерской.
— Этот хлам просто кричит: к черту всю арт-индустрию с ее иерархией, рынком, менеджментом! К черту арт-критиков и дилеров! — объясняет художник. — Если человек в помойке будет видеть не «отходы», а предметы, наш мир скачает себе апгрейд.
Архипов готовит к зиме санки из водопроводных труб. А ест на бывшей тележке для чебуреков, перевернутой вверх ногами.
Зинкина квартира
К зиме готовится и баба Зина. Баба Зина не контролирует элитные помойки в центре Москвы. Ее сфера влияния — полигоны, эти клондайки и золотые жилы Подмосковья.
Баба Зина живет в картонном доме на задворках полигона по утилизации твердых бытовых отходов Тимохово. Ее соседи — семейство оседлых цыган. Они не пьют. А пить есть что.
В центре картонного дома Зины — самогонный аппарат. Вещь с прошлым. Стеклянный змеевик в свое время был без лишнего шума украден из криминалистической лаборатории КГБ и подарен (вместе со скороваркой и шлангами) коллегами высокопоставленному чиновнику в Министерстве пищевой промышленности СССР. Потом чиновник умер, а змеевик достался Зинаиде, которая тогда жила не на свалке, а в Чертаново.
— Квартиры меня лишили черные риэлтеры. Смогла увезти только этот змеевик и немного денег, — говорит бабушка. — С тех пор сменила несколько полигонов: Кучино, Торбеево, теперь вот Тимохово.
По ее словам, Кучино давно облагородили — построили заборы, КПП и злобную охрану. В Торбеево теперь привозят мусор только с области, то есть там делать тоже нечего. Относительно либеральный режим остался только здесь, в Тимохово.
— Сюда продолжают везти из Москвы, — гордится Зина. — С началом путинского правления стали выбрасывать все более ценные вещи. Путин сделал из полигонов настоящие клондайки: народ жиреет каждый год, как хомяк в элеваторе.
О конкуренции баба Зина говорит осторожно:
— У нас интеллигентное лицо на свалке не встретишь. Я гнала самогон от тоски, потому что вспоминала прошлую жизнь. Самое любопытное, милицию никогда не интересовало то, что я находила. Ее волновал исключительно мой самогон. Поскольку производство было цикличным — нужно было замешать, настоять, потом перегнать, — чтобы не было лишнего хождения, я завела систему сигнализации. Над дверью дома установила отражатель тарелочного типа (такой обогреватель советский), вместо нагревательного элемента в него ввернула лампочку. Когда все было готово, можно было приходить и разбирать, лампочка загоралась.
Разбирать самогон приходят все бичи Тимохово. Обмывают очередную находку. На днях нашли целый диван, нафаршированный купюрами.
— Правда, когда открыли, — сокрушается Зина, — оказалось, все купюры до одной — советские. Советские рубли. Мы чуть не умерли от огорчения. Не столько за себя, сколько за того человека, который их не смог обменять на новые деньги. Или забыл, где их прятал, что еще более печально.
Охранник другого полигона, Кучино, Анатолий Петрович подтвердил нам, что пачки денег попадаются в мусоре довольно часто. Летом в Кучино нашли сверток с пятью тысячами долларов. Наверное, поэтому теперь в Кучино никого и не пускают. Кому нужны конкуренты?
Кстати, Аня, мусорный цербер Пресни и хранитель помоечных контейнеров мастерской Церетели, когда-то была биатлонисткой. Она бегала по лыжне и метко стреляла. Восемь лет назад бандиты предложили ей убивать людей. Пока Аня раздумывала над карьерой киллера, на местной свалке ей попалось на глаза красивое и почти не дырявое женское пальто от Armani. Она надела его и решила, что убивать людей ни к чему: у нее есть альтернативные источники доходов.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
