Когда-то за-ради эффектного оборота западные журналисты прозвали его "красным Диором". Только сейчас понятно, как было верно то определение.Бизнес Вячеслава Зайцева переживает не лучшие времена: из Дома мод уволилось 100 человек, пошивочный цех пришлось сократить в несколько раз. Зайцев собирается сдавать площади в аренду: денег нет даже на коммунальные платежи.
Круг его заказчиков (государственные чиновники, эстрадно-театральные люди), и раньше не очень многочисленный, еще больше сузился. Богатые русские одеваются за границей или в западных бутиках Москвы. Эстрада выбрала в кумиры Валентина Юдашкина. В фирменном магазине Зайцева продаются вещи pret-a-porte, предназначенные для обеспеченного миддл-класса (которого на самом деле в России нет). Но вещи эти, во-первых, слишком дороги, во-вторых, сшиты из тяжелых русских тканей, в-третьих, несут на себе такой неизгладимый след зайцевского стиля, что, надевши объемное пальто или трикотажный жилет, превращаешься в ходячий манекен, бесплатную рекламу.
-- Почему одежду от Зайцева не носят даже эстрадные певцы? -- спросила я у одного журналиста, чрезвычайно нежно относящегося к Зайцеву.
-- Понимаешь,-- немного поразмыслив, ответил тот,-- каждый его костюм -- это поэма. В повседневной жизни трудно говорить стихами.
Если продолжать аналогию, мода от Зайцева, может, и стихи, но какое-нибудь "Слово о полку Игореве" -- произведение столь же величественное, сколь и архаичное.
Лет двадцать назад Вячеслав Михайлович был пламенным пропагандистом всего современного. Слово "мода" в его устах было синонимом прогресса. Сегодня, когда прогресс налицо и бурные перемены -- постоянная данность нашей жизни, "футуролог" Зайцев вдруг сделался хранителем традиций. Его прошлогодняя коллекция выполнена по мотивам дворянского костюма XIX века. Своих манекенщиц он укутал с ног до головы: длинные юбки, широкие рукава, шляпы, пальто и плащи до пят. Вышла эдакая женщина-капуста.
Сам маэстро так комментирует свой нынешний стиль: людей страшит новая жизнь, у них появилось желание спрятаться, защититься.
Так каких, собственно, людей эта жизнь страшит? Может, больше всего она пугает автора? Впрочем, Бог с ней, с модой. Вячеслава Михайловича мы любим не за это.
Юноша из города невест
Зайцев родился в 1938 году в Иванове в очень простой, пролетарской семье. Он был вторым, младшим сыном. Отец в годы войны попал в плен, потом -- в сталинские лагеря за "измену родине". Домой вернулся, когда Славе было 18 лет, так что отца он почти не помнит. Хотя тот определенным образом на биографию сына повлиял: после школы Зайцева не взяли в военное училище.
Старший брат во время войны связался с дурной компанией, украл велосипед и загремел в колонию. Потом было еще несколько судимостей, что, естественно, не способствовало смягчению нрава и воспитанию чувств. "Мы братья-антиподы,"-- говорит о своих отношениях с братом Зайцев.
В доме, где он провел детство, было две сотни квартир. Зайцевы жили в первой (первый подъезд, первый этаж): у них была 12-метровая комнатка в коммуналке. Слава спал на сундуке. Мама была прачкой да плюс подрабатывала мытьем подъездов. До 18 лет Зайцев ходил в обносках -- донашивал старые вещи соседей. С шести лет он самостоятельно вел домашнее хозяйство.
И хотя Вячеслав Михайлович тысячу и один раз повторил, что все в его детстве было замечательно: и небо голубое, и трава зеленая,-- понятно, из какого глубокого минуса он начинал сам себя делать. Среда, в которой он формировался, была обыкновенная советская: много пьянства, разврат, драки и никакой духовности. Быть может, поэтому во взрослой жизни Зайцев так трепетно духовен. О прозаических вещах он категорически отказывается говорить.
Однажды французские журналисты попытались выведать, одевает ли он мадам Горбачеву или еще кого-то из членов Политбюро (дело было на заре перестройки). Кутюрье так разозлился, что чуть не выставил их за дверь. И помягчал, лишь когда разговор снова вернулся к творчеству -- к моде, живописи (Зайцев -- член Союза художников), поэзии (в свободное от работы время он пишет стихи).
...Тогда, в ранней юности, его спасла неординарная направленность интересов: он вышивал. Увидел, как этим занимается соседская девочка,-- и приобщился. Рисовал узоры, подбирал нитки. После семилетки, послушавшись совета соседки, поступил в химико-технологический техникум на художника по тканям. Учился, как сам говорит, запоем. После техникума отличника Зайцева послали учиться в Московский текстильный институт.
С деньгами было трудно -- и первые пару лет он работал домработницей в одной обеспеченной московской семье: сидел с детьми, убирал квартиру, ходил за покупками. Правда, к третьему курсу Зайцев обзавелся собственной семьей: вместе с женой и только что родившимся сыном Егором они жили в крохотной комнатке. Когда корреспонденты "Пари-матч" делали о молодом дизайнере первый репортаж, им пришлось залезть на комод, чтобы дать перспективу его жилища.
С женой Мариной он развелся в начале 70-х. Сегодня она заслуженный художник России. Ходили даже слухи, что ей Вячеслав Михайлович обязан своими пятерками в институте и поставленным стилем. Зайцев считает, что их развела теща, которая не могла пережить, что какой-то несерьезный мальчик из Иванова обаял ее дочь. Как бы то ни было, бывшие супруги -- друзья. А сын Егор (у которого у самого уже есть дочь Маруся, названная в честь зайцевских духов) -- компаньон и творческий наследник. Достаточно, впрочем, робкий.
Но вернемся в 60-е. Зайцев еще учился в институте, когда его стали приглашать в Дом моделей на Кузнецком мосту. Но тут жестокая советская действительность снова вмешалась в его судьбу. Как казалось тогда, совершенно несправедливо. Как выяснилось впоследствии -- на счастье.
После окончания вуза отличника Зайцева распределили на Бабушкинскую экспериментально-техническую фабрику спецодежды. Черные комбинезоны, белые халаты. Творчество можно было проявлять, разве что изменяя форму нагрудного кармана. Но на общем невыразительном фоне Зайцев сумел-таки "выпендриться": валенки он раскрасил во все цвета радуги гуашью, телогрейки сделал из набивных ситцев, а на головы работницам повязал ярчайшие косынки.
Отзвук того первого ошеломляющего успеха долетел до нас и через 30 лет. "Лайф" и "Штерн" поместили о Зайцеве репортажи. "В Москве появился большой художник,"-- написали о нем на Западе. Этого было достаточно, чтобы на родной фабрике молодого художника люто возненавидели. От постоянных проработок и критики Зайцев заболел -- ему поставили диагноз "воспаление мозга". С фабрики он ушел немедленно, как только отработал необходимые по распределению два с половиной года. Тринадцать лет прошли в Доме моделей на Кузнецком. Это было в высшей степени плодотворное время, когда о Зайцеве вначале узнала вся Москва, а потом -- и весь Советский Союз. У него одевались самые стильные женщины -- Любовь Орлова, Клавдия Шульженко, Эдита Пьеха (платья с цветами), Алла Пугачева (бесконечные балахоны), Галина Волчек, Анастасия Вертинская, Ирина Роднина, Наталья Андрейченко, а также половина дикторш Всесоюзного телевидения. Он шил костюмы членам Политбюро. Просила у него телефон, как он сам уверял в одном интервью, и мадам Брежнева (хотя, скорее всего, не просила -- он сам ей любезно предложил его записать). Зайцеву заказывали костюмы Большой театр, "Сатира", "Современник". Он был неутомимым пропагандистом моды: делал передачи на радио, выступал в прессе.
В 1978 году Зайцев ушел из Дома моделей -- потому что надоело зарабатывать 130 рублей. Тогда ему помог секретарь ЦК КПСС Евгений Тяжельников. Именно он привлек Зайцева к преподаванию в технологическом институте, к работе над Олимпиадой-80 (Вячеслав Михайлович придумал костюмы олимпийской сборной), а потом помог открыть собственный Дом мод на проспекте Мира.
Свой Зайцев
У каждого в нашей огромной стране есть "свой Зайцев". Кому-то он подарил в 1965 году костюм на свадьбу -- и люди с благодарностью помнят это до сих пор.
-- Он великий человек,-- говорит писательница Ирина Семенова.-- И самое замечательное, что он предельно демократичен. Мы не виделись с ним лет пятнадцать и потом случайно встретились в самолете. Слава говорил со мной так, словно все эти двадцать лет мы перезванивались и ходили друг к другу в гости.
-- В Зайцеве бездна обаяния,-- сказал еще один его знакомый.-- Если ему надо, он очарует фонарный столб. А какая у него речь! Он ругается как сапожник, после двух-трех его крепких слов с самых неприступных красавиц слетает спесь. Молодые модельеры боятся его приглашать на показы: он отпускает такие убийственные шуточки, причем по делу, что публика, сидящая рядом, просто покатывается со смеху.
С великим и могучим русским языком Зайцев действительно на "ты". Лучших манекенщиц мира -- Шиффер, Евангелисту -- он именует коровами: "они ходят, как лошади, хаотично размахивая руками". "Глист в обмороке" -- это о себе в молодости. Однажды сказал, что женщины по весне -- "бледные, как спирохеты" (только потом ему разъяснили, что спирохета -- возбудитель сифилиса).
Правда, иногда язык доводит его не то чтобы до Киева, но до каких-то удивительных высот, где "триста тысяч одних курьеров". Однажды Вячеслав Михайлович в телепрограмме "Кто с нами" признался, что сшил платье жене Карла Лагерфельда, в то время как всем известно, что у Лагерфельда жены нет и самый верный его спутник -- его веер. Другой раз с разбегу Зайцев нафантазировал, что познакомил Плисецкую с Карденом. И рассерженная Майя Михайловна давала опровержение в газете. Но это так, издержки жанра. Когда человек слишком много и увлеченно говорит, согласитесь, он может ошибиться.
В широких общественных кругах муссировались слухи о сексуальной ориентации Зайцева. Заметим, что узкие профессиональные круги этой темой уже не интересуются, так как все знают. Сам же Зайцев очень спокойно уходит от излишне бестактных вопросов. "Я люблю людей, независимо, мужчин или женщин".
И, наконец, у автора этих строк тоже был "свой Зайцев". Его голос, который в полночь, в программе радиостанции "Юность", читал стихи. "Я бесконечно люблю свою работу!" -- говорил этот голос так искренно, как может только Зайцев. И очень хотелось ему подражать.
Конечно, если разобраться, все, что он проповедовал в 70--80-е, было сущим бредом. Он говорил о моде в стране всеобщего дефицита и победившего унифицированного производства. Это все равно что рассказывать о водопадах в пустыне. Он предлагал почти нищим советским женщинам расцвечивать костюмы аксессуарами -- платочками и ремешками. С тем же успехом можно советовать онкологическому больному дышать свежим воздухом.
Но был и безусловный позитив: Зайцев будил желание быть на такой, как все, иметь свой стиль, красиво одеваться -- хотя бы хотеть это делать. Именно благодаря ему слово "мода" повсеместно вошло в жизнь: в каждом заштатном советском городке был или кружок в Доме культуры, или (если городок побольше) Дом моделей, где шили по выкройкам из западных и советских журналов и устраивали показы. Как декабристы разбудили Герцена, так и Зайцев смог-таки достучаться до половины населения страны. Он, конечно, явление больше социальное, чем художественное.
-- Вам никогда не хотелось эмигрировать? -- как-то спросили у него.
Зайцев ответил, что никогда даже не задумывался об этом:
-- Я же олицетворял собой достижения социализма.
Он олицетворял собой не достижения социализма, а, так сказать, высоту и свободу, достигнутые вопреки социалистическим отношениям. Без него ландшафт нашей культуры был бы куда более гладким и невыразительным.
Один в поле
Работать с Зайцевым крайне сложно. Опять же из-за острого языка: он может припечатать так, что мало не покажется. Начинающему манекенщику, криво идущему по подиуму, Вячеслав Михайлович может лихо крикнуть: "Что ты идешь, словно у тебя яйца весят семь килограммов!"
Сам он вкалывает по двенадцать часов в сутки, без выходных и отпусков, и бывает крайне удивлен, когда его подчиненные хотят вовремя уйти с работы и не высказывают рвения задержаться. Наконец, возможно неосознанно, Зайцев чрезвычайно ревниво относится к конкурентам, поэтому люди творческие долго у него не задерживаются. Множество талантливых визажистов, парикмахеров, стилистов, постановщиков и манекенщиков от Зайцева ушли. Он не из тех руководителей, которые доверяют команде и делятся своим успехом с коллективом.
В 1989 году он выгнал коммерческого директора и все эти годы вел дела сам. Судя по тому, в каком плачевном финансовом состоянии находится Дом сегодня, искусство коммерции Вячеславу Михайловичу дается с трудом. Говорить, призывать, пропагандировать, блистать в обществе, петь-танцевать у него получается гораздо лучше, чем вести дела. И в этом специфика: наш Диор именно что красный. Этот его окрас с годами и приобретенным опытом не линяет.
"Зайцев и деньги" -- тема малопривлекательная. Единственный коммерчески успешный проект -- духи "Маруся", выпущенные фирмой L'Oreal в начале 1990-го, на пике перестройки, когда все советское было в высшей степени актуально. На деньги от "Маруси" Вячеслав Михайлович купил квартиру в Париже и до сих пор латает бюджет своего Дома мод.
Второе коммерчески успешное предприятие -- продажа собственных рисунков в США, через галерею Серджио Сорокко. Один лист стоит несколько тысяч долларов. Для простого художника это очень хорошие деньги. Для предпринимателя, на руках которого целое производство, сумма ничтожная.
Ходили слухи о контракте с фирмой "Эскада" -- ничего не вышло. Зайцев говорит, что виной всему происки врагов. Скорее, его крайне бескомпромиссный подход к партнерству. Он ведет себя, как избалованный гений. С одной стороны, ищет предпринимателя, освободившего бы его от финансовой рутины. С другой -- терпеть не может, когда на нем зарабатывают деньги. Альтруиста же, который бы вкладывал в Зайцева деньги из любви к искусству, пока не нашлось. Да и вряд ли найдется.
Зато в то же самое время Анатолий Климин (кстати, они с Зайцевым с недавних пор друзья, Вячеслав Михайлович даже перестал ругать синтетические ткани своего конкурента) -- отличный организатор и совсем никакой художник -- доказал, что в наше время коммерческий талант куда важнее художественного. Каждый месяц Климин выпускает 100 новых моделей -- их разрабатывают при помощи компьютера почти мгновенно.
Более успешным оказался и другой конкурент Вячеслава Михайловича -- Валентин Юдашкин. Юдашкин продал акции своего предприятия руководству мэрии, поэтому на его показы ходит все московское правительство.
-- Я обречен на одиночество, -- почти мелодраматически повторяет Зайцев. На самом деле это горькая истина. Ведь он действительно на него обречен.
Зима патриарха
Перестройка дала Зайцеву колоссальный шанс, которым он, увы, не воспользовался. Он был единственным известным в стране модельером. Его с распростертыми объятиями приняли на Западе. В 1988 году он показал свою коллекцию во Франции. Жак Ширак присвоил ему звание почетного гражданина Парижа. В 1989-м Зайцева признали "человеком года в мире моды".
В 1992 году было продано четыре миллиона флаконов его духов "Маруся". Ни о какой более значительной интеграции в международный мир моды, где чрезвычайно сильна конкуренция, не могло быть и речи. Зайцев не участвует в ежегодных парижских показах: это дорогое удовольствие. А могущественных покровителей (типа Руцкого, возившего коллекции Юдашкина в Париж на военных самолетах) у Вячеслава Михайловича нет.
Зато москвичи могут лицезреть его новые коллекции каждый сезон. Показы производят сильное впечатление. Это не ужас, а ужас-ужас-ужас.
В 1992 году -- шоу "Ностальгия по красоте". Пиком программы стало вечернее женское платье с голой попкой. Просвещенную публику шокировала не столько неприкрытая задница, сколько откровенный плагиат: идея принадлежит Тьери Мюглеру.
1993 год. Шоу "Греза". Посвящено 30-летию творческой деятельности. Самым эффектным моментом шоу было выступление Людмилы Гурченко, которая кричала со сцены: "Слава! Я хочу поцеловать тебя взасос!" Самой красивой женщиной была Эдита Пьеха -- в платье не от Зайцева.
В 1995 году он показал две коллекции -- "Преображение" и "Чума". Во втором акте по сцене бегали обнаженные юноши -- в черных трусах на подтяжках.
Последний период зайцевской моды вызывает неоднозначные суждения. Одни говорят, что это откровенный упадок, декаданс, что маэстро вернулся к совдеповской стилистике -- делает огромные драповые пальто. Модели его перегружены деталями. Его невозмутимые манекенщики никогда не улыбаются -- у них отстраненно-агрессивный вид, как у часовых перед Мавзолеем. И вообще, у его театра казарменный стиль: или все выстроены по струнке и двигаются с застывшими лицами, или, что еще хуже, начинают играть в драмтеатр: неловко имитируют чувства, трагедию, катастрофу или оргию.
-- Вкус молчалив -- кричит безвкусица,-- любит повторять Зайцев.
-- Неужели он не слышит крика? -- удивляются журналисты.
Иные занимают более лояльную позицию. Во-первых, говорят они, Зайцев хотя бы рисует все модели сам. В его коллекциях слишком много идей -- такое впечатление, что они наслаиваются друг на друга и временами мешают. Как бы то ни было, две-три превосходные вещи на любом показе срывают вполне заслуженные аплодисменты. Наконец, в третьих, даже если Зайцев плох, заменить его некем.
ЛЮДМИЛА ЛУНИНА
