Спустя 60 лет после окончания войны дети советских солдат, некогда оккупировавших Германию, ищут следы своих отцов. Многие из «детей от русских» страдали всю жизнь. На помощь им пришли историки и московские СМИ.Он помнит каждое слово, каждый жест матери, когда она решила сказать ему правду. «Она как раз застелила постель, — рассказывает 61-летний житель Бранденбурга Ян Грегор, — как обычно, пригладила древком метлы покрывало, поставила ее аккуратно в угол и присела на край кровати» — рядом с сыном. Сделав долгую паузу, женщина принялась рассказывать свою историю.
Говорила она медленно, с большими перерывами, вспоминает Грегор. Ему было 5 лет. Но он сразу понял, что значит «насильно сделать ребенка». Ведь он был уже совсем большой мальчик.
С того дня, когда он узнал правду, прошло 56 лет. Уже 56 лет Ян Грегор «постоянно в поисках отца». Или своих отцов. Потому что мать, сидя на краешке постели, рассказала ему, что их было четверо, тех красноармейцев, что изнасиловали ее в последние дни войны. Всю свою жизнь, говорит Грегор, он пытается найти их след.
А поиски Верены Б., дочери немки и советского солдата, недавно завершились. Услышав однажды, что на российском телевидении есть передача, посвященная розыску родственников, она написала туда. Немку из Восточной Германии сразу пригласили в Москву. Там ее ждал крупнейший в жизни сюрприз — она встретилась с несколькими сводными братьями и сестрами, о существовании которых не подозревала. Это была ее российская родня.
61-летний Герберт П. надеется, что и в его жизни однажды случится такой поворот. Он снял видеофильм о себе самом и о том немногом, что он знал о своем происхождении. Пленка несколько недель назад была показана по московскому телевидению. Теперь ушедший на пенсию учитель надеется, что найдется человек, что-нибудь знающий о его отце, тоже солдате, служившем в советских оккупационных войсках.
Ян Грегор, Верена Б. и множество детей, родившихся во времена советской оккупации, рассказывают, что все детство их преследовало ругательство Russenkind — нечто близкое к «русский выродок». В течение десятилетий судьба этих людей была запретной темой. Сначала в советской зоне оккупации, потом в ГДР. На плакатах и транспарантах 40 лет восхваляли германо-советскую дружбу. Рассказы об изнасилованиях с образом славной Советской армии никак не вязались. А раз не было изнасилований, не могло быть ни пострадавших, ни отпрысков. Для гэдээровского официоза советский солдат был символом героя — он победил фашизм, он спасал немецких детей. Про зачатие детей, тем более с применением силы, ничего не говорилось.
Но и в частной жизни, в тех семьях, где родились «дети от русских», тема эта была нежелательной. «Она и сегодня для многих строгое табу», — рассказывает Барбара Штельцль-Маркс, заместитель директора Института имени Людвига Больтцмана в австрийском городе Граце, занимающегося изучением последствий войны.
Когда рухнула Берлинская стена, некоторые из детей оккупационного времени решили, что настало время заняться своей родословной. Ведь началась эпоха гласности и перестройки. Официальных соглашений, которые бы обязывали Россию о чем-то информировать «детей, родившихся от русских», не существовало. И архивы бывшего СССР долгое время оставались закрытыми. Многим пришлось вести поиск на свой страх и риск. И по сей день невозможно сказать, сколько же детей оставили после себя оккупационные войска. Может быть, их десятки тысяч, размышляет Норман М. Наймарк, автор документального исследования «Русские в Германии». Более точно это узнать, вероятно, никогда не удастся.
Поиск отцов нередко наталкивается на сопротивление в собственных семьях. Вот и сводные братья Яна Грегора в Германии не желают знать о том, что происходило в последние дни войны. Они так и сказали: «Ты уж лучше молчи. Нечего донимать людей вопросами. Успокойся». Его сводные братья и сестры не видят никакого смысла в том, чтобы вносить ясность в историю давнего позора. Но Ян Грегор хочет узнать и о своем происхождении, и о том моменте, с которого начались страдания его матери.
Она была замужем за солдатом, воевавшим на Восточном фронте. Когда в бранденбургских лесах шла кровопролитная битва за Берлин и советские солдаты заняли находившуюся неподалеку от Берлина деревушку Зоммерфельд, она была в доме одна.
Где-то в полдень, в один из последних дней войны, четверо красноармейцев уверенно направились прямо к дому семьи Грегора. Они с грохотом раскрыли деревянные ставни, ворвались в горницу и накинулись на молодую женщину. Много позже она узнала, что изнасиловавшие ее солдаты были не русские, а украинцы или татары из Крыма. И пришли они к ней по наводке одного из соседей — так он решил отвлечь их от собственных дочерей.
С тех пор большинство жителей Зоммерфельда избегали общаться и с женщиной, жертвой изнасилования, и позднее с ее сыном Яном. С малолетства ему пришлось привыкать к жестокости со стороны деревенских детей: «И били меня, и оскорбляли. Когда молоко пил, стакан выбивали из рук: «Свинья ты русская, не надо тебе молока», — кричали они».
Мать долго ничего не рассказывала. И потому ее сын не понимал, почему дети дразнили его Иваном. Только когда его однажды избили особо жестоко и забросали камнями, пятилетнему мальчишке надоело быть мужественным — он разревелся и, прибежав домой, потребовал, чтобы мать ему объяснила, что и почему.
А уж рассказав сыну, как все было, мать пошла в полицию и заявила об изнасиловании. И потребовала, чтобы ее сыну государство выплачивало пособие — 100 марок ГДР в месяц. По тем временам это было невообразимое требование. Спустя некоторое время Яну Грегору разрешили перейти в другую школу, потому что мальчишки угрожали привязать «русского выродка» к дереву и расправиться с ним.
Но так решительно развернуть свою судьбу удалось не многим из жертв изнасилования. Даже женщины, у которых с красноармейцами были любовные отношения, впоследствии рассказывали своим детям об их происхождении крайне неохотно. Для многих женщин разлука с отцами их детей — по большей части происходившая против желания обеих сторон — до конца жизни оставалась кровоточащей раной. Как только начальство узнавало об амурных связях воина, его тут же отправляли на родину.
В семье Герберта П. говорить о его отце было не принято. Даже и трем внучкам строго-настрого запрещали заговаривать с бабушкой о русском. Однажды внучки попробовали что-то у нее выведать, рассказывает Герберт П., так старушка сразу расплакалась. На том разговор и закончился. На много-много лет.
Лишь однажды она сама заговорила с Гербертом о его отце. «Это случилось в мой день рождения. Мне как раз исполнилось 14 лет, — вспоминает он. — Она отвела меня в сторонку и со слезами рассказала, что после войны случилась у нее любовь. Он был русским офицером. Звали его Николаем. И встретились они на танцах в их деревне — она тогда работала у одного богатого крестьянина».
Свою фотографию Николай дал его матери в день расставания. Ее мама и подарила Герберту на день рождения. На ней было написано русскими буквами: «Любимой Розе — на память о нашей дружбе». Ровно девять месяцев спустя после того, как солдат подарил ей фотографию, Роза родила сына.
Три года назад, когда скончалась мать, Герберт обратился в Институт по изучению последствий войны в Граце с просьбой помочь ему в поисках. В июне г-жа Штельцль-Маркс передала редакции российской телевизионной программы «Жди меня» видеокассету от Герберта П., которую несколько недель назад российское телевидение показало. Эту передачу смотрят в России и пожилые люди — среди них может оказаться кто-нибудь, кто что-то вспомнит.
Жительница Берлина Рената В. поисками отца занялась, лишь когда прошли годы после кончины ее матери. В начале зимы она отправила в Российский государственный военный архив письмо с просьбой начать поиски красноармейца, после войны оказавшегося в Берлине.
Он был офицер, звали его Костан, и служил он в Карлсхорсте, где когда-то находилась штаб-квартира советской военной администрации. Рената В. знает своего отца только по черно-белой фотографии, датированной 1946 годом. Но она сообщила работникам архива в Москве, что Костан прекрасно говорил по-немецки и «совсем не был похож на солдата». В их тесной квартире в берлинском районе Веддинг, в которой ее бабушка жила с двумя взрослыми дочерьми — матерью и теткой Ренаты В., он появлялся всегда в гражданском. Все, кто приходил в гости, были уверены, что он член семьи. И еще: он почти всегда приносил с собой гостинцы.
Но в декабре 1946 года Костан исчез. В июне 1947-го родилась Рената В. — его дочь. «Это была настоящая любовь, — рассказывает она сегодня, — которой хватило бы на всю жизнь». Но бракосочетание было тогда невозможно: после вышедшего в конце 1946 года указа браки между советскими гражданами и иностранцами были запрещены законом — и так продолжалось до 1953 года. А внебрачные отношения считались изменой Родине, и за них карали «по всей строгости».
Как правило, ни женщины, ни их дети так ничего и не узнавали о судьбе мужчин. Получить алименты из Советского Союза и думать было нечего. Еще в 1944 году Москва приняла указ, по которому внебрачные дети не признавались родственниками своих родителей, и потому никто ничего платить не должен был.
Еще опаснее дело могло обернуться для тех женщин, которые из-за своей связи с советским солдатом попадали под обвинение в шпионаже или в «подстрекательстве к дезертирству». Такое случилось в 1948 году с Аннемарией Краузе. Она жила в деревушке Тум в Рудных горах и влюбилась в 21-летнего старшину — молдаванина Максима. Аннемарии было тогда 16 лет, росла она без отца, с матерью и бабушкой. Против возникшей связи обе не протестовали, даже когда Аннемария забеременела. 6 октября 1947 года родилась дочка Верена.
Максим был в восторге от ребенка и хотел остаться в Германии. На следующий день после рождения дочери он пошел к своему командиру и попросил о демобилизации из армии. «В Германии хочешь остаться? Не бывать этому!» — закричал начальник. Максим перестал получать увольнительные, за ним была установлена слежка, и потому он стал планировать побег на Запад. Это и возымело печальные последствия для его новой семьи.
Аннемарии Краузе сегодня 76 лет. И перед глазами у нее все еще стоит тот солнечный сентябрьский день 1948 года, когда она вернулась домой из магазина. На главной улице деревни было множество советских солдат. Когда Аннемария завернула на свою улицу, ей пришлось пройти через строй вооруженных людей в военной форме. И в саду перед ее домом были военные. Но дальше девушку не пустили.
Солдаты уже арестовали ее мать и тетю. Верену один из солдат совал в руки соседке. Спустя несколько дней Аннемария Краузе была приговорена военным судом «именем Союза Советских Социалистических Республик» к 25 годам тюремного заключения. Она попала в лагерь для заключенных в районе Баутцена, называвшийся «Желтая нищета». А позже — в «Заксенхаузен» и в конце концов в печально известную женскую тюрьму Hoheneck. Ее дочь, ставшую причиной этого террора, опекала мать Аннемарии.
Только в 1954 году, после голодовки в тюрьме вместе с другими арестованными женщинами, Аннемарию амнистировали. Когда она вернулась в Тум, до нее дошел слух, что Максима расстреляли.
Помимо настоящих отношений, построенных на любви, во времена оккупации нередки были и связи по расчету. Например, Мария Шуберт, муж которой, Герхард, был в плену, завела отношения с русским офицером, и он помогал ее семье. Но когда ее беременность стала заметной, она навсегда покинула свою родную деревушку Фридрихсварта и перебралась в Вестфалию.
Потом из советского плена вернулся муж и стал угрожать разводом. Вся семья не желала ничего знать об отпрыске русского. Женщине пришлось солгать и под присягой на суде заявить, что она была изнасилована и отца ребенка не знает. В июле 1946-го на свет появился сын Юрген. Отвергнутый матерью и отчимом, он оказался в приюте. Только в 16 лет Юрген Шуберт узнал, где живет его мать с мужем. Он сразу послал ей письмо, однако ответ был холоден, сближения мать не захотела. Тем важнее стал для юноши поиск отца. Но сведения о нем были очень скудны. Наконец одна старая соседка его матери поведала ему, что происходило на самом деле. Однако семье матери истинная история, стоявшая за легендой об изнасиловании, вовсе не была нужна. Она и по сей день избегает контактов с «сыном от русского», давно ставшим взрослым.
Для Аннемарии Краузе и ее дочери Верены после крушения ГДР борьба за правду и за любовь матери только по-настоящему началась. Слуху, что отца Верены солдата Максима расстреляли, они никогда всерьез не верили. После многих лет ничего не дававших поисков разыскивать Максима взялась российская телекомпания. Вскоре она пригласила обеих женщин в Москву.
Не успели немки сойти с трапа самолета, как сразу оказались на телешоу. За спиной дочери на экране шли кадры, на которых можно было распознать фотографии Аннемарии в молодости и первые фотографии Верены, еще совсем маленькой. Потом был черно-белый кадр: лицо советского солдата. Потом — могила.
Текст, правда, шел на русском языке, но Верена сразу догадалась и расплакалась. Когда же на сцене стали появляться 11 сводных братьев и сестер, которых разыскали телевизионщики, она перестала понимать, что происходит.
От них Верена узнала, что случилось после того, как она родилась. Максима, ее отца, не расстреляли, а перевели служить в Советский Союз. У него образовалась семья. Но как только он попытался заняться поисками дочери, его уволили с работы. Так он и считался неблагонадежным чудаком — до самой смерти.
Спустя год после того вечера в Москве Верена побывала на могиле своего отца — у одинокого холма близ молдавской деревушки, из которой Максим мальчишкой ушел воевать с немцами.
На надгробном камне написано: «Милик Максим 1925—1990». Вокруг были люди, пришедшие по местному обычаю на кладбище со столиками, стульями и закусками. Они сидели рядом с могилами своих близких.
У Верены Краузе с собой ничего не было. Ее пригласили к столу, кто-то дал ей стакан с шампанским. И она тихо произнесла: «Prost Maxim!» — «За тебя, Максим!»
Спустя 60 лет после окончания войны дети советских солдат, некогда оккупировавших Германию, ищут следы своих отцов. Многие из «детей от русских» страдали всю жизнь. На помощь им пришли историки и московские СМИ.Он помнит каждое слово, каждый жест матери, когда она решила сказать ему правду. «Она как раз застелила постель, — рассказывает 61-летний житель Бранденбурга Ян Грегор, — как обычно, пригладила древком метлы покрывало, поставила ее аккуратно в угол и присела на край кровати» — рядом с сыном. Сделав долгую паузу, женщина принялась рассказывать свою историю.
Говорила она медленно, с большими перерывами, вспоминает Грегор. Ему было 5 лет. Но он сразу понял, что значит «насильно сделать ребенка». Ведь он был уже совсем большой мальчик.
С того дня, когда он узнал правду, прошло 56 лет. Уже 56 лет Ян Грегор «постоянно в поисках отца». Или своих отцов. Потому что мать, сидя на краешке постели, рассказала ему, что их было четверо, тех красноармейцев, что изнасиловали ее в последние дни войны. Всю свою жизнь, говорит Грегор, он пытается найти их след.
А поиски Верены Б., дочери немки и советского солдата, недавно завершились. Услышав однажды, что на российском телевидении есть передача, посвященная розыску родственников, она написала туда. Немку из Восточной Германии сразу пригласили в Москву. Там ее ждал крупнейший в жизни сюрприз — она встретилась с несколькими сводными братьями и сестрами, о существовании которых не подозревала. Это была ее российская родня.
61-летний Герберт П. надеется, что и в его жизни однажды случится такой поворот. Он снял видеофильм о себе самом и о том немногом, что он знал о своем происхождении. Пленка несколько недель назад была показана по московскому телевидению. Теперь ушедший на пенсию учитель надеется, что найдется человек, что-нибудь знающий о его отце, тоже солдате, служившем в советских оккупационных войсках.
Ян Грегор, Верена Б. и множество детей, родившихся во времена советской оккупации, рассказывают, что все детство их преследовало ругательство Russenkind — нечто близкое к «русский выродок». В течение десятилетий судьба этих людей была запретной темой. Сначала в советской зоне оккупации, потом в ГДР. На плакатах и транспарантах 40 лет восхваляли германо-советскую дружбу. Рассказы об изнасилованиях с образом славной Советской армии никак не вязались. А раз не было изнасилований, не могло быть ни пострадавших, ни отпрысков. Для гэдээровского официоза советский солдат был символом героя — он победил фашизм, он спасал немецких детей. Про зачатие детей, тем более с применением силы, ничего не говорилось.
Но и в частной жизни, в тех семьях, где родились «дети от русских», тема эта была нежелательной. «Она и сегодня для многих строгое табу», — рассказывает Барбара Штельцль-Маркс, заместитель директора Института имени Людвига Больтцмана в австрийском городе Граце, занимающегося изучением последствий войны.
Когда рухнула Берлинская стена, некоторые из детей оккупационного времени решили, что настало время заняться своей родословной. Ведь началась эпоха гласности и перестройки. Официальных соглашений, которые бы обязывали Россию о чем-то информировать «детей, родившихся от русских», не существовало. И архивы бывшего СССР долгое время оставались закрытыми. Многим пришлось вести поиск на свой страх и риск. И по сей день невозможно сказать, сколько же детей оставили после себя оккупационные войска. Может быть, их десятки тысяч, размышляет Норман М. Наймарк, автор документального исследования «Русские в Германии». Более точно это узнать, вероятно, никогда не удастся.
Поиск отцов нередко наталкивается на сопротивление в собственных семьях. Вот и сводные братья Яна Грегора в Германии не желают знать о том, что происходило в последние дни войны. Они так и сказали: «Ты уж лучше молчи. Нечего донимать людей вопросами. Успокойся». Его сводные братья и сестры не видят никакого смысла в том, чтобы вносить ясность в историю давнего позора. Но Ян Грегор хочет узнать и о своем происхождении, и о том моменте, с которого начались страдания его матери.
Она была замужем за солдатом, воевавшим на Восточном фронте. Когда в бранденбургских лесах шла кровопролитная битва за Берлин и советские солдаты заняли находившуюся неподалеку от Берлина деревушку Зоммерфельд, она была в доме одна.
Где-то в полдень, в один из последних дней войны, четверо красноармейцев уверенно направились прямо к дому семьи Грегора. Они с грохотом раскрыли деревянные ставни, ворвались в горницу и накинулись на молодую женщину. Много позже она узнала, что изнасиловавшие ее солдаты были не русские, а украинцы или татары из Крыма. И пришли они к ней по наводке одного из соседей — так он решил отвлечь их от собственных дочерей.
С тех пор большинство жителей Зоммерфельда избегали общаться и с женщиной, жертвой изнасилования, и позднее с ее сыном Яном. С малолетства ему пришлось привыкать к жестокости со стороны деревенских детей: «И били меня, и оскорбляли. Когда молоко пил, стакан выбивали из рук: «Свинья ты русская, не надо тебе молока», — кричали они».
Мать долго ничего не рассказывала. И потому ее сын не понимал, почему дети дразнили его Иваном. Только когда его однажды избили особо жестоко и забросали камнями, пятилетнему мальчишке надоело быть мужественным — он разревелся и, прибежав домой, потребовал, чтобы мать ему объяснила, что и почему.
А уж рассказав сыну, как все было, мать пошла в полицию и заявила об изнасиловании. И потребовала, чтобы ее сыну государство выплачивало пособие — 100 марок ГДР в месяц. По тем временам это было невообразимое требование. Спустя некоторое время Яну Грегору разрешили перейти в другую школу, потому что мальчишки угрожали привязать «русского выродка» к дереву и расправиться с ним.
Но так решительно развернуть свою судьбу удалось не многим из жертв изнасилования. Даже женщины, у которых с красноармейцами были любовные отношения, впоследствии рассказывали своим детям об их происхождении крайне неохотно. Для многих женщин разлука с отцами их детей — по большей части происходившая против желания обеих сторон — до конца жизни оставалась кровоточащей раной. Как только начальство узнавало об амурных связях воина, его тут же отправляли на родину.
В семье Герберта П. говорить о его отце было не принято. Даже и трем внучкам строго-настрого запрещали заговаривать с бабушкой о русском. Однажды внучки попробовали что-то у нее выведать, рассказывает Герберт П., так старушка сразу расплакалась. На том разговор и закончился. На много-много лет.
Лишь однажды она сама заговорила с Гербертом о его отце. «Это случилось в мой день рождения. Мне как раз исполнилось 14 лет, — вспоминает он. — Она отвела меня в сторонку и со слезами рассказала, что после войны случилась у нее любовь. Он был русским офицером. Звали его Николаем. И встретились они на танцах в их деревне — она тогда работала у одного богатого крестьянина».
Свою фотографию Николай дал его матери в день расставания. Ее мама и подарила Герберту на день рождения. На ней было написано русскими буквами: «Любимой Розе — на память о нашей дружбе». Ровно девять месяцев спустя после того, как солдат подарил ей фотографию, Роза родила сына.
Три года назад, когда скончалась мать, Герберт обратился в Институт по изучению последствий войны в Граце с просьбой помочь ему в поисках. В июне г-жа Штельцль-Маркс передала редакции российской телевизионной программы «Жди меня» видеокассету от Герберта П., которую несколько недель назад российское телевидение показало. Эту передачу смотрят в России и пожилые люди — среди них может оказаться кто-нибудь, кто что-то вспомнит.
Жительница Берлина Рената В. поисками отца занялась, лишь когда прошли годы после кончины ее матери. В начале зимы она отправила в Российский государственный военный архив письмо с просьбой начать поиски красноармейца, после войны оказавшегося в Берлине.
Он был офицер, звали его Костан, и служил он в Карлсхорсте, где когда-то находилась штаб-квартира советской военной администрации. Рената В. знает своего отца только по черно-белой фотографии, датированной 1946 годом. Но она сообщила работникам архива в Москве, что Костан прекрасно говорил по-немецки и «совсем не был похож на солдата». В их тесной квартире в берлинском районе Веддинг, в которой ее бабушка жила с двумя взрослыми дочерьми — матерью и теткой Ренаты В., он появлялся всегда в гражданском. Все, кто приходил в гости, были уверены, что он член семьи. И еще: он почти всегда приносил с собой гостинцы.
Но в декабре 1946 года Костан исчез. В июне 1947-го родилась Рената В. — его дочь. «Это была настоящая любовь, — рассказывает она сегодня, — которой хватило бы на всю жизнь». Но бракосочетание было тогда невозможно: после вышедшего в конце 1946 года указа браки между советскими гражданами и иностранцами были запрещены законом — и так продолжалось до 1953 года. А внебрачные отношения считались изменой Родине, и за них карали «по всей строгости».
Как правило, ни женщины, ни их дети так ничего и не узнавали о судьбе мужчин. Получить алименты из Советского Союза и думать было нечего. Еще в 1944 году Москва приняла указ, по которому внебрачные дети не признавались родственниками своих родителей, и потому никто ничего платить не должен был.
Еще опаснее дело могло обернуться для тех женщин, которые из-за своей связи с советским солдатом попадали под обвинение в шпионаже или в «подстрекательстве к дезертирству». Такое случилось в 1948 году с Аннемарией Краузе. Она жила в деревушке Тум в Рудных горах и влюбилась в 21-летнего старшину — молдаванина Максима. Аннемарии было тогда 16 лет, росла она без отца, с матерью и бабушкой. Против возникшей связи обе не протестовали, даже когда Аннемария забеременела. 6 октября 1947 года родилась дочка Верена.
Максим был в восторге от ребенка и хотел остаться в Германии. На следующий день после рождения дочери он пошел к своему командиру и попросил о демобилизации из армии. «В Германии хочешь остаться? Не бывать этому!» — закричал начальник. Максим перестал получать увольнительные, за ним была установлена слежка, и потому он стал планировать побег на Запад. Это и возымело печальные последствия для его новой семьи.
Аннемарии Краузе сегодня 76 лет. И перед глазами у нее все еще стоит тот солнечный сентябрьский день 1948 года, когда она вернулась домой из магазина. На главной улице деревни было множество советских солдат. Когда Аннемария завернула на свою улицу, ей пришлось пройти через строй вооруженных людей в военной форме. И в саду перед ее домом были военные. Но дальше девушку не пустили.
Солдаты уже арестовали ее мать и тетю. Верену один из солдат совал в руки соседке. Спустя несколько дней Аннемария Краузе была приговорена военным судом «именем Союза Советских Социалистических Республик» к 25 годам тюремного заключения. Она попала в лагерь для заключенных в районе Баутцена, называвшийся «Желтая нищета». А позже — в «Заксенхаузен» и в конце концов в печально известную женскую тюрьму Hoheneck. Ее дочь, ставшую причиной этого террора, опекала мать Аннемарии.
Только в 1954 году, после голодовки в тюрьме вместе с другими арестованными женщинами, Аннемарию амнистировали. Когда она вернулась в Тум, до нее дошел слух, что Максима расстреляли.
Помимо настоящих отношений, построенных на любви, во времена оккупации нередки были и связи по расчету. Например, Мария Шуберт, муж которой, Герхард, был в плену, завела отношения с русским офицером, и он помогал ее семье. Но когда ее беременность стала заметной, она навсегда покинула свою родную деревушку Фридрихсварта и перебралась в Вестфалию.
Потом из советского плена вернулся муж и стал угрожать разводом. Вся семья не желала ничего знать об отпрыске русского. Женщине пришлось солгать и под присягой на суде заявить, что она была изнасилована и отца ребенка не знает. В июле 1946-го на свет появился сын Юрген. Отвергнутый матерью и отчимом, он оказался в приюте. Только в 16 лет Юрген Шуберт узнал, где живет его мать с мужем. Он сразу послал ей письмо, однако ответ был холоден, сближения мать не захотела. Тем важнее стал для юноши поиск отца. Но сведения о нем были очень скудны. Наконец одна старая соседка его матери поведала ему, что происходило на самом деле. Однако семье матери истинная история, стоявшая за легендой об изнасиловании, вовсе не была нужна. Она и по сей день избегает контактов с «сыном от русского», давно ставшим взрослым.
Для Аннемарии Краузе и ее дочери Верены после крушения ГДР борьба за правду и за любовь матери только по-настоящему началась. Слуху, что отца Верены солдата Максима расстреляли, они никогда всерьез не верили. После многих лет ничего не дававших поисков разыскивать Максима взялась российская телекомпания. Вскоре она пригласила обеих женщин в Москву.
Не успели немки сойти с трапа самолета, как сразу оказались на телешоу. За спиной дочери на экране шли кадры, на которых можно было распознать фотографии Аннемарии в молодости и первые фотографии Верены, еще совсем маленькой. Потом был черно-белый кадр: лицо советского солдата. Потом — могила.
Текст, правда, шел на русском языке, но Верена сразу догадалась и расплакалась. Когда же на сцене стали появляться 11 сводных братьев и сестер, которых разыскали телевизионщики, она перестала понимать, что происходит.
От них Верена узнала, что случилось после того, как она родилась. Максима, ее отца, не расстреляли, а перевели служить в Советский Союз. У него образовалась семья. Но как только он попытался заняться поисками дочери, его уволили с работы. Так он и считался неблагонадежным чудаком — до самой смерти.
Спустя год после того вечера в Москве Верена побывала на могиле своего отца — у одинокого холма близ молдавской деревушки, из которой Максим мальчишкой ушел воевать с немцами.
На надгробном камне написано: «Милик Максим 1925—1990». Вокруг были люди, пришедшие по местному обычаю на кладбище со столиками, стульями и закусками. Они сидели рядом с могилами своих близких.
У Верены Краузе с собой ничего не было. Ее пригласили к столу, кто-то дал ей стакан с шампанским. И она тихо произнесла: «Prost Maxim!» — «За тебя, Максим!»
