Архивная публикация 2011 года: "Жизнь после Нобеля"

Константин Новоселов о науке, проекте "Сколково" и жизни после вручения Нобелевской премии. В этот понедельник, 10 октября, объявлением лауреата премии по экономике завершится ежегодный и самый интересный научный конкурс - присуждение Нобелевской премии, награды, о которой мечтает любой ученый, награды, выше которой в науке просто нет и получив которую ученый рискует впасть в глубокую депрессию: ведь, в сущности, после этого ему некуда стремиться. "Черт, я больше не получу никакой премии", - воскликнул утром 5 октября 2010 года Андрей Гейм, после того как ему сообщили о присуждении Нобеля. Наверное, что-то подобное подумал и его коллега - Константин Новоселов. В один миг выходцы из России добрались до профессиональной вершины. Как, открыв графен и получив за него Нобелевскую премию, не слететь с катушек? Как продолжить работать? И где найти силы для новых экспериментов? Об этом "Профилю" рассказал самый молодой лауреат в истории Нобелевской премии - 37-летний Константин НОВОСЕЛОВ. Каким должен быть человек, получивший Нобелевскую премию? Самовлюбленным, как поп-звезда? Самоуверенным, как известный политик? Как оказалось, ни то и ни другое. Скромный, чуть полноватый, с добродушной улыбкой. Ни капли снобизма. Во время разговора то и дело растерянно пожимает плечами и смущенно смотрит в пол. Ничто не выдает в нем ученого мирового уровня. Обычные ботинки, светлые брюки и темный шерстяной джемпер, натянутый поверх рубашки. В этом весь парадокс. Вместе с Андреем Геймом он подарил миру супертехнологию, которая грозит перевернуть мир электроники, но при этом совершенно не стремится нажиться на своем изобретении. Хотя патент превратил бы его в миллиардера. Уставший после трудного перелета, расслабленный после двух бокалов красного, он спокойно отвечал на вопросы и совсем не хотел кем-то казаться.

- С момента вручения Нобелевской премии прошел год. За это время вы стали известным ученым, превратились в медийную персону, раздаете интервью, читаете публичные лекции в Парке Горького…
- Почему вы меня обижаете?
- Я вас не обижаю.
- Еще как обижаете. Вы назвали меня медийной персоной. Меня это задевает. Медийная персона - это человек, который подстраивается под публику. Я этого не делаю. Я живу как живу. И делаю что делаю.
- Вы стали самым молодым ученым, получившим Нобелевскую премию. Жить после этого легче или тяжелее?
- Нобелевская премия меняет человека. Степень изменений зависит от тебя самого. Одни сходят с ума, считая, что они могут все и способны решить любую задачу. Других Нобель ломает, делает закомплексованными, неуверенными. Им нужно каждую неделю доказывать себе, что они получили эту премию заслуженно. Они работают в десять раз больше, переживают в десять раз больше и в итоге надрываются.
- Вы из каких?
- Из тех, кто начал работать больше. Но, понимая все происходящее, я стараюсь себя останавливать. Жить как раньше, будто ничего и не случилось.
- Но ведь случилось же. Это потолок. Вершина. То, к чему стремятся все ученые. А вы в 36 лет - бац! - и достигли всех высот. Нет ощущения, что после этой Нобелевской премии дальше ничего не будет?
- Давайте мы это слово на букву "Н" не произносим, и все. Она, эта "Н", получена, а мы вернулись к своему обычному графику. Мы работаем точно так же. Приходим каждый день в свою лабораторию и делаем то, что должны. И об этой "Н" не думаем.
- А есть ли шанс, что вы вернетесь на родину и будете работать в российских лабораториях?
- Политики наверняка будут со мной спорить. И даже осудят. Но нет российской науки или американской. Это определение, которое я больше всего ненавижу. Пора понять и смириться: наука - она одна. Она едина. Она не делится на страны и континенты. Не бывает русской науки, американской, английской или японской. Это не футбол. Наука - одна на всех. И она не зависит от цвета кожи, возраста и религиозных взглядов. В нашей лаборатории трудятся ребята пятнадцати национальностей. И все мы - игроки этой научной сборной. И мне совершенно все равно, где заниматься наукой. Я работал в России раньше. Потом уехал в Голландию. Сейчас я в Манчестере, и вопрос о моем переезде пока не стоит. Мне тут комфортно. Мне нравится та команда, которая тут работает. Но если мы решим переезжать, то Россию можно будет рассматривать наравне с Кореей и Америкой.
- Сейчас много говорят о "Сколково". Поможет ли нашим ученым вбухивание денег в подобный проект?
- Нельзя залить деньги и на этом успокоиться. Так система не работает. Нужно понимать, что лучше - вбухивать или распределять. Когда известен завтрашний день, жить проще. Это придает уверенности молодым ученым. Долгосрочное планирование средств, расходуемых на науку, гораздо важнее, чем одновременное вливание. В то же время больше денег - всегда лучше, чем меньше.
- Но ведь эти деньги можно было вложить не в "Сколково", а в Дубну, Черноголовку или любой другой наукоград? Зачем создавать что-то с нуля?
- Я не буду отвечать на этот вопрос.
- Почему же?
- Он очень сложен и многогранен. Тут переплетены не только научные, но и социальные проблемы. В Черноголовке, к примеру, работает много замечательных ребят, которые делают науку. Но помимо них найдется огромное количество балласта. Как с этим бороться? Куда этот балласт девать и как его сокращать - непонятно.
- "Балласт" не хочет или не может?
- Я не знаю точно. Я давно не работал в России. Но то, что активность в этих центрах меньше, чем я бы ожидал от научного центра в Европе или Америке, факт.
- Это нехватка денег или нежелание работать?
- Это - и то и другое. Это нехватка денег. Это старение кадров со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая полное отсутствие мотивации. Они неглупые люди и все прекрасно понимают, что догнать зарубежные институты тяжело.
- Мне кажется, вы очень боитесь обидеть тех ученых, что работают в России.
- Я безумно боюсь обидеть ребят. Поскольку у меня очень много друзей и коллег, которые занимаются исследованиями в России. Обидеть их было бы просто несправедливо.
- Но они же могут изменить ситуацию в нашей науке?
- Смотрите - когда мы приехали в Манчестер, там стоял только один насос. Мы все сделали с нуля. И ничего - догнали и как-то сделали. Все это сделать можно - было бы желание и финансовые вливания от государства. К тому же должна быть конкуренция, соревновательность. Наукоград не может быть один. Их должно быть много.
- Недавно вы выступали с лекцией в Москве. Почему другие не выступают?
- Одна из проблем российской науки в том, что авторитет ученого падает. И он упал гораздо ниже, чем авторитет многих других. В 70-80-е годы он был бесконечно высок. А теперь он упал. Ученые нигде не появляются, не выступают на публике. Собственно, их никто уже ни о чем и не спрашивает. Я не знаю, почему это произошло. Люди стали другими или еще что. Факт остается фактом.
- Кто виноват и что делать?
- Не нужно винить только государство. В некоторых европейских странах авторитет ученых тоже падает. К примеру, из многих британских университетов выходят ребята, которые немотивированны, которые не хотят заниматься наукой. Меж тем в Италии все наоборот. К нам то и дело приезжают итальянские специалисты, потому что их правительство заинтересовано в популяризации науки. Они видят, что их будущее - будущее их страны - основано на науке и технологиях, а не на чем-то еще. В Италии авторитет ученого очень высок. В Генуе проходит огромный научный фестиваль, и он пользуется колоссальным спросом. Это то, чем живет город. В Манчестере тоже есть фестиваль науки, но такого размаха не ощущается. В Москве такого размаха вообще не будет. Это обидно.