200 лет Владимиру Стасову – человеку, без которого не было бы многих шедевров русской культуры

«Ангел-хранитель»

Вторая половина XIX века была периодом бурного развития русского искусства. Стасов, как блестящий знаток мировой культуры и невероятно энергичный человек, делал всё, чтобы найти и поддержать тех, кто обращался к национальным мотивам и сюжетам, вопреки предпочтениям культурного истеблишмента, ориентировавшегося на Запад.

Трудно сказать, состоялось бы отечественное искусство в своей общепризнанной ныне форме, если бы у него не было такого мудрого и бесстрашного защитника, как Владимир Стасов, ради помощи «своим» не жалевшего сил и резких слов и не боявшегося наживать влиятельных врагов.

Он пропагандировал Михаила Глинку и его последователей из «Могучей кучки», строивших свое творчество на народных мотивах, тогда как «просвещенная публика» брезгливо именовала их произведения «музыкой кучеров».

Он горячо хвалил Василия Верещагина, попавшего в немилость официальных лиц из-за нелицеприятного изображения реалий войны на своих полотнах.

Он буквально выпестовал движение художников-передвижников, которые, как и многие другие подопечные Стасова, теперь составляют мировую славу России, а тогда вызывали у властей откровенное раздражение.

«Стасов, Стасов! Ах, какой это ангел-хранитель и воодушевитель талантов своего времени!!! Как он лелеял, как распластывался вовсю для русского искусства!» – писал о нем Илья Репин.

Дети архитектора

Владимир родился в семье знаменитого архитектора Василия Стасова, одного из основоположников русского ампира. По его проектам построены Спасо-Преображенский и Троице-Измайловский соборы, Московские и Нарвские триумфальные ворота в Санкт-Петербурге, Провиантские склады в Москве.

У архитектора было пятеро детей, и прославился среди них не один только Владимир. Надежда Стасова стала лидером женского движения в России, она боролась за то, чтобы слабому полу было дозволено получать высшее образование, и была соосновательницей Владимирских и Бестужевских курсов. После ее смерти брат Владимир написал и опубликовал биографию сестры.

Младший брат Владимира Дмитрий сделал карьеру юриста, участвовал в подготовке судебной реформы 1864 года и выступал среди прочего адвокатом композитора Петра Чайковского и его издателя Юргенсона; во многом благодаря работе Дмитрия Стасова в 1882-м был принят закон об авторском праве композиторов и музыкантов.

Еще один сын архитектора Стасова, Александр, был директором крупнейшего в стране частного пароходного общества «Кавказ и Меркурий», и, наконец, пятый, Николай, служил в Зимнем дворце.

Ученик Белинского

Наш герой по замыслу отца тоже должен был стать важным чиновником. Поэтому, несмотря на то что Владимир с детства интересовался искусством и мечтал поступить в Академию художеств, в 12 лет он оказался в училище правоведения, элитном учебном заведении, готовившем специалистов для госслужбы.

Однако в училище уделяли внимание не только наукам, но и музыке. «Навряд ли в каком-нибудь другом русском учебном заведении музыка процветала в такой степени, как в училище правоведения. В наше время она играла у нас такую важную роль, что, наверное, могла считаться одною из самых крупных черт общей физиономии училища», – вспоминал он позже.

Владимир очень хорошо играл на рояле. В конце жизни он вспоминал, что в самые трудные минуты черпал силы именно в музыке. «Не только ни одно другое искусство, но и ни одно другое средство не доставляло мне столько отрады, помощи и, по возможности, счастья и утешения, как она».

Другим увлечением юного Стасова были публиковавшиеся в журнале «Отечественные записки» «вольнодумные» статьи Виссариона Белинского, которыми зачитывались все студенты этого аристократического училища.

«Я помню, с какою жадностью, с какою страстью мы кидались на новую книжку журнала... Все первые дни у нас только и было разговоров, рассуждений, споров, толков, что о Белинском да о Лермонтове... Белинский же был решительно нашим настоящим воспитателем. Никакие классы, курсы, писания сочинений, экзамены и все прочее не сделали столько для нашего образования и развития, как один Белинский со своими ежемесячными статьями... Он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил рукою силача патриархальные предрассудки... Мы все – прямые его воспитанники», – говорил Стасов.

Особенно он воспринял идеи Белинского о практическом, общественном значении искусства, о важности реализма и связи высокой культуры с народными корнями.

Тюрьма и путешествия

После блестящего домашнего образования (в 12 лет Владимир уже знал шесть языков) занятия в училище давались ему легко. Окончив его, Стасов мог рассчитывать на превосходную карьеру, но постарался сделать все возможное, чтобы поскорее ее закруглить. Например, стал общаться с петрашевцами – участниками политического либерального кружка Михаила Буташевича-Петрашевского, которых власти в громком судебном деле 1849 года выставили заговорщиками. Стасов был арестован и посажен в Петропавловскую крепость, хотя и ненадолго, поскольку особой вины за ним не нашли. А вот Достоевского за участие в обществе петрашевцев едва не казнили.

Реноме политического арестанта не способствовало продвижению по служебной лестнице, и Владимир, успев поработать в Межевом департаменте Сената, Департаменте герольдии и Департаменте юстиции, в 27 лет подал в отставку. Его ждали дела поинтереснее. Например, путешествия по свету в качестве ученого секретаря и консультанта по вопросам искусства у просвещенного богача и мецената Анатолия Демидова, наследника знаменитых уральских промышленников. Три года Стасов сопровождал предпринимателя в поездках по Европе, работал в архивах и музеях, знакомился с художниками, музыкантами и поэтами.

Еще раньше, служа в ведомствах, он сотрудничал со своими любимыми «Отечественными записками», начав как музыкальный критик (его первая заметка была о Гекторе Берлиозе), а затем став автором отдела иностранной литературы: Стасов писал о новинках живописи, архитектуры, литературы и музыки.

Прирожденный библиотекарь

Самым же захватывающим делом для молодого Стасова оказалось такое, казалось бы, скромное занятие, как работа в библиотеке.

Однако то была не рядовая, а Императорская публичная библиотека и ее Художественное отделение, которым заведовал друг отца Стасова архитектор Василий Собольщиков. Она представляла собой не только хранилище книг и документов, но и своего рода культурный центр, где устраивались выставки и куда люди шли за знаниями, получить которые в ту пору где-либо еще было невозможно. «Все было так полно энергии, огня, стремления вперед, желания возвысить значение библиотеки для целого нашего общества, что я со всяким днем все более и более любил библиотеку и готов был проводить в ней целые дни», – вспоминал Стасов. В итоге он пришел к мысли: «Я именно урожден быть библиотекарем».

Угловая комната Публичной библиотеки на многие годы стала его штаб-квартирой, куда за консультацией и советом приходили очень разные люди – от столяров до ученых. Слава о приветливом и открытом сотруднике, всегда готовом помочь найти нужную информацию, разлетелась не только по Петербургу – к Стасову ехали и из других городов.

При этом целых 17 лет он проработал в библиотеке «на общественных началах», бесплатно. И лишь когда ему было 48, он получил официальную должность – заведующий Художественным отделом – и в этом статусе прослужил еще 34 года.

Соавтор великих

Среди тех, для кого Стасов собирал и систематизировал информацию, был и Модест Мусоргский, нуждавшийся в исторических документах для работы над оперой «Хованщина». Более того, Стасов и подкинул композитору идею оперы, а потом снабжал его летописными материалами и прорабатывал все детали. По сути, его можно назвать соавтором произведения, как и в случае с «Князем Игорем» Александра Бородина: здесь Стасов снова автор идеи, и он же подбирал и адаптировал для друга-композитора исторические материалы.

Скульптор Марк Антокольский, ваявший изображения Александра Невского, Нестора-летописца, Ивана Грозного, Ермака и других, всегда рассчитывал на помощь Стасова, консультировавшего его на предмет деталей одежды и облика исторических персонажей. Так же и скульптор Михаил Микешин при работе над памятником Тысячелетию России в Новгороде часто прибегал к советам Стасова.

Еще одним «клиентом» Стасова был Лев Толстой, которому наш библиотекарь добывал материалы для романа «Декабристы», информацию об истории и этносах Кавказа для повести «Хаджи-Мурат» и других произведений.

Конечно, Стасов не был обычным библиотекарем. К началу 1860-х он прославился как публицист и разносторонний критик, писавший о музыке, живописи и литературе, как русской, так и зарубежной.

Забота о «Кучке»

По возвращении из европейского путешествия с Демидовым Стасов вошел в круг любителей музыки, образовавшийся вокруг композитора Михаила Глинки, и начал пропагандировать его творчество, в то время часто вызывавшее снобистские насмешки. Немецкие романтики, итальянская опера доминировали в музыкальной жизни России и особенно ее столицы, а Стасов, одержимый пестованием самобытной русской культуры, увидел в Глинке и его младшем современнике Милии Балакиреве тех, кто гениально воплощает его идеи.

Если Глинка для Стасова был мэтром, человеком на 20 лет старше, то Балакирев и его друзья, талантливые композиторы-любители Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков и Кюи были, наоборот, моложе его и стали объектом почти отцовской заботы со стороны критика-библиотекаря. Мусоргский позже писал Стасову: «...никто жарче Вас не грел меня во всех отношениях; никто проще и, следовательно, глубже не заглядывал в моё нутро; никто яснее не указывал мне путь-дороженьку».

Ни у кого из них, кроме Балакирева, не было «профильного образования»: Бородин был химиком, Кюи – военным инженером, Мусоргский – гвардейским офицером, а Римский-Корсаков – морским. Но эти «дилетанты» создавали великую музыку, а Стасов был их главным пропагандистом, адвокатом и критиком.

Он же невольно дал этой гениальной компании название – ведь всем известное выражение «Могучая кучка» прилипло к ней после того, как в статье 1867 года «О славянском концерте Балакирева» Стасов написал: «Сколько поэзии, чувства, таланта и умения есть у маленькой, но уже могучей кучки русских музыкантов».

Вместе с Балакиревым и дирижером Гавриилом Ломакиным в 1860-х Стасов открыл бесплатную музыкальную школу, где образование могли получить все, вне зависимости от возраста и социального происхождения. Помимо всего прочего, школа организовывала концерты и вообще была общественно-культурным центром, противопоставлявшим себя столичному официозу.

Движения и передвижения

Другой сферой, в которой широко развернулся Стасов, стало изобразительное искусство. Он выискивал и поддерживал одаренных русских художников, опекал Репина, Васнецова, Верещагина и многих других. Сотрудничал с меценатом Павлом Третьяковым, основателем Третьяковской галереи, открывая для него новые таланты.

Так же как «Могучую кучку» в музыке, в живописи Стасов страстно пропагандировал движение передвижников, представителями которого были Репин, Суриков, Мясоедов, Саврасов, Поленов и многие другие нынешние классики.

По словам художественного критика Дмитрия Философова, «с какой-то фантастической неутомимостью он из года в год, изо дня в день кричал о передвижниках, превозносил Репина, Антокольского, Верещагина, восхищался Глинкой, Мусоргским. И если передвижники так скоро завоевали победу в русском обществе, то этим они во многом обязаны Стасову».

Максим Горький вспоминал: «Около В.В. (Владимира Васильевича. – «Профиль») всегда можно было встретить каких-то юных людей, и он постоянно, с некой таинственностью в голосе, рекомендовал их как великих поэтов, музыкантов, художников и скульпторов – в будущем. Мне кажется, что такие юноши окружали его на протяжении всей жизни; известно, что не одного из них он ввел в храм искусства».

«Вяжите меня!»

Стихотворение, в котором Тургенев предостерегал читателя от споров со Стасовым, появилось не случайно: наш герой слыл столь яростным полемистом – и в печати, и в разговоре, – что вызывал ассоциации с тараном. Ему такое сравнение льстило: «Да, я хотел бы быть тараном, который пробил бы насквозь все заслонки невежества, злости, лжи, притворства, ненависти, которые я целый день вижу вокруг бедного нашего художества и лучших его представителей».

Давали ему прозвища и более цветистые, например, «иерихонская труба» или «мамаева оглобля». Особенно часто его «припечатывали» на страницах «Нового времени» – консервативной газеты, невзлюбившей демократически настроенного Стасова. «Мне на такие прозвища жаловаться нечего, – парировал критик. – Я хотел бы быть той мамаевой оглоблей, что должна сокрушить и сверзить те ненавистные перья и бумаги, которые распространяют одурение и убыль мысли, которые сеют отраву понятий и гасят свет души».

Сам Стасов в статьях тоже в выражениях не стеснялся. Журналистов, плохо писавших о полотнах Верещагина, он именовал «трихинами», то есть червями-паразитами, сетуя на то, что они «живо плодятся». Картины модернистов Врубеля, Сомова и Лансере наш герой, любитель реализма, называл «декадентским хламом», их самих – «безответственными пачкунами», их выставку – «подворьем прокаженных».

Дирижеру и музыкальному критику Михаилу Иванову, пытавшемуся «разоблачить» «Могучую кучку», тоже досталось крепко, а вместе с ним и современной западной музыке: «Г-н Иванов напечатал свой разбор о «Садко» Римского-Корсакова. Но что это за разбор срамной такой, просто ужас! С него довольно и того, что он займется основательными разборами всяческой европейской дребедени последнего времени».

Лишь единожды в споре с Тургеневым непримиримый Стасов согласился с мнением писателя. Тогда, по рассказам очевидцев, потрясенный внезапной покладистостью друга-критика Иван Сергеевич вскочил с места и воскликнул: «Вяжите меня, православные!»

Дух борьбы

Знаток и любитель русских былин, Стасов выглядел под стать их героям: статный, с окладистой бородой и зычным голосом. Любил носить косоворотки и сафьяновые сапоги.

В мемуарах юриста и общественного деятеля Анатолия Кони читаем: «Вот он – высокий ростом, с наружностью патриарха и с юношеской живостью, сказывающейся в громком голосе, живом и блестящем взгляде и быстрой походке. Вот его речь – яркая и подчас резкая – без уклончивых условностей и заносчивых недоговорок; она вся проникнута тем, что называется esprit de combativité – духом борьбы, с пожеланием себе и своим единомышленникам «на враги победы и одоления», без мягко высказываемых мнений, но с решительными приговорами, в которых он под влиянием гнева или восторга бросает удары направо и налево, не стесняясь эпитетами и увлекаемый желанием, по собственным словам, «пофехтовать с противником».

Нечто похожее видел и Дмитрий Философов: «Стасов всегда был в суете, всегда куда-то торопился, с кем-то спорил. Резкость, даже грубость, тона иногда раздражала его собеседников. Но это раздражение быстро проходило. Не хотелось сердиться на это доброе, наивное дитя. В конце концов его жизнерадостность всегда заражала. Нельзя было не удивляться его огромной жизненной силе. Он «воевал» до самой смерти».

«Седой ребенок большого роста, с большим и чутким сердцем, он много видел, много знал, он любил жизнь и возбуждал любовь к ней, – описывал Стасова Максим Горький. – Его стихией, религией и богом было искусство, он всегда казался пьяным от любви к нему».

Хотя Стасов с его демократизмом и народничеством был любимой мишенью для реакционеров, а в молодости успел побывать арестантом, он старался не лезть в политику и, по словам Горького, «морщился, вспоминая о ней, как о безобразии, которое мешает людям жить, портит им мозг, отталкивает от настоящего дела». Молодому писателю Стасов советовал: «Да бросьте вы политику – не думайте о гадостях! Ведь от этих ваших войн и всей подлости ничего не останется – разве вы не видите? Рубенс есть, а Наполеона нет, Бетховен есть, а Бисмарка нет».

«Быть полезным другим, коли сам не рожден творцом» – так определял Стасов задачу своей жизни. Конечно, он скромничал. Да, художественных произведений он не создавал, но сколько написал научных, искусствоведческих работ! А разве это не творчество? В душе Стасов именно так его и воспринимал: «Что за счастье сочинять, приготовляться к сочинению, к писанию, чувствовать поднимающееся, как волна, настроение! Эти минуты – большое и сильное дело. И из-за них, право, стоит жить».

В 1894-м вышло собрание сочинений Стасова в трех томах, а незадолго до смерти, в 1906 году, и четвертый том. Его творческое наследие – это не только многочисленные критические статьи о современном ему искусстве, но и масса исторических трудов: от небольших текстов вроде «Голосники в древних новгородских и псковских церквах» или «Заметки о двух древнеазиатских статуэтках, найденных близ озера Вана», до монографий «Славянский и восточный орнамент по рукописям древнего и нового времени» и «Происхождение русских былин».

Последняя предвосхитила некоторые идеи евразийства, так как в ней доказывалось, что все главные темы русских сказаний пришли с Востока. Эта книга, как утверждал историк Александр Пыжиков в работе «Неожиданный Владимир Стасов», «притягивая новизной и оригинальностью, положила начало новому направлению в осмыслении русской цивилизации».

О научной деятельности Стасова говорят реже, чем о его публицистике и критике, хотя она, по выражению Пыжикова, «буквально взорвала интеллектуальную жизнь» второй половины XIX века: «Новизна идей не только будила мысль, но и вводила в ступор официальные и славянофильские круги, размахивавшие знаменами «православия, самодержавия, народности». В противовес санкционированной доктрине он нащупывал тот остов, на котором выросла настоящая Россия, а не ее правящая прослойка».

В 1900 году Стасов вместе со Львом Толстым был избран почетным членом Императорской академии наук.

В конце жизни ему нередко ставили в вину то, что он якобы не развивался, законсервировавшись в реалиях 1860-х, ценностях передвижничества. Стасов действительно не принимал модернизм рубежа XIX и XX веков. Все, что не соответствовало его представлениям о том, каким должно быть искусство, решительно отвергалось. Горький вспоминал: «Порицая модернистов, он обиженно говорил: «Почему это – стихи? О чем стихи? Прекрасное просто, оно – понятно, а этого я не понимаю, не чувствую, не могу принять».

При этом Стасов продолжал следить за всем новым в культуре, привечая и поддерживая то, что было близко ему по духу. Так, он одним из первых отметил талант молодого поэта и переводчика Самуила Маршака.

Каждое поколение художников, музыкантов и литераторов хотело бы иметь такого страстного и мощного защитника и пропагандиста, каким был Стасов. Но подобные фигуры редкость, и Стасов появился именно тогда, когда отечественному искусству был нужен деятель-таран. Такие люди, как он или Павел Третьяков, всегда скромничали в оценках своих способностей, но мы, их потомки, должны признать, что, не будь их, многое из привычного нам теперь русского искусства было бы утеряно, забыто или даже не рождено.