Формула гармонии: 190 лет Александру Бородину, композитору и химику

Крепостной сын

Бородин родился в Санкт-Петербурге и первые годы жизни числился крепостным собственного отца. Он был незаконнорожденным сыном грузинского князя Луки Гедианова и русской мещанки Авдотьи Антоновой, дочери военного. Получается, что один из самых русских по духу и мелодике композиторов был по крови наполовину грузином, да еще древнего аристократического рода.

Как практиковалось в те времена, маленького Сашу записали сыном крепостных Гедианова: слуги Порфирия Бородина и его супруги Татьяны. Авдотью Константиновну маленький Саша «в целях конспирации» называл тетушкой. Называл он ее так и когда вырос, но в этом была уже нежная ирония.

Князь очень любил Александра, так как в официальном браке у него рождались только дочери, и, будучи просвещенным человеком с широким кругом интересов, дал ему хорошее образование.

Заболев и предчувствуя близкую смерть, Гедианов подписал сыну вольную грамоту и устроил Авдотье фиктивный брак с врачом-немцем по имени Христиан Клейнеке. Но немец скоро умер, а вслед за ним и князь, и вдова стала жить с сыном в купленном на деньги Гедианова доме недалеко от Семеновского плаца.

Звуки военного оркестра очень интересовали юного Сашу, он часто ходил на плац и разговаривал с солдатами-музыкантами, а дома пытался подобрать услышанные мелодии на фортепиано. Видя увлечение мальчика, мать наняла ему учителя музыки. Александр освоил фортепиано, флейту и виолончель.

Фальшивый купец

В юности Бородин уже очень хорошо разбирался в музыке, не пропускал ни одного интересного столичного концерта. «Мы оба бойко играли и свободно читали ноты и на первый же год переиграли в четыре руки и знали чуть не наизусть все симфонии Бетховена и Гайдна, но в особенности заигрывались Мендельсоном», – вспоминал его товарищ Михаил Щиглев, впоследствии ставший композитором, дирижером и музыкальным педагогом.

Щиглев с разрешения родителей жил в доме Бородина: вместе подростки занимались с репетиторами по разным наукам. В 13 лет друзья исполнили первый написанный Бородиным концерт для флейты с фортепиано. За ним последовало еще несколько пьес, и обожавшая Александра мать поспешила издать их отдельной брошюрой.

Несмотря на творческие успехи, Бородин считал музыку лишь одним из множества своих интересов, главным из которых была химия. В своей комнате Саша устроил настоящую химическую лабораторию. Он изготовлял фейерверки и краски, которыми пользовался на уроках рисования.

Достигнув совершеннолетия, Александр, значившийся в документах как «вольноотпущенный дворовый человек», рисковал отправиться на 19 лет в солдаты, поэтому мать, приложив немало усилий и потратив изрядно денег, оформила ему другой социальный статус – купца 3-й гильдии. Затем деловая Авдотья Константиновна сама выбрала сыну место учебы – Медико-хирургическую академию.

"Поменьше романсов"

В академии он стал любимым учеником выдающегося русского химика Николая Зинина. Мэтру не нравилось, что часть своего времени Александр посвящал музыке. «Поменьше занимайтесь романсами. На вас я возлагаю все свои надежды, чтоб приготовить заместителя своего, а вы все думаете о музыке и о двух зайцах», – говорил ученый.

Но Бородина нельзя было упрекнуть в легкомысленном отношении к науке. Он был так погружен в учебу, что, по воспоминаниям младшего брата Дмитрия, «провонял совсем трупным запахом препаровочной». Все возможное время он проводил в домашней лаборатории Зинина, ставшей чем-то вроде клуба единомышленников.

И все же музыка оставалась важной частью его жизни. «Мы не упускали никакого случая поиграть трио или квартет где бы то ни было и с кем бы то ни было. Ни непогода, ни дождь, ни слякоть – ничто нас не удерживало, и я, со скрипкой подмышкой, а Бородин с виолончелью в байковом мешке на спине делали иногда громадные концы пешком», – вспоминал Щиглев.

Однажды темным вечером друзья возвращались с очередного концерта по пустынной неосвещенной улице. Вдруг Щиглев, шедший немного позади товарища, услышал странный грохот, и затем в наступившей тревожной тишине откуда-то из-под земли донеслись звуки флейты. Оказалось, Бородин, оступившись в темноте, провалился в подвал какой-то лавки. В первую очередь он испугался не за свои кости, а за флейту и тут же решил проверить, не сломался ли инструмент.

На целебных водах

По окончании академии с похвальным листом 22-летний Александр некоторое время служил врачом-ординатором во Втором военно-сухопутном госпитале Петербурга, но скоро убедился, что практическая медицина не для него: он мог упасть в обморок при виде тяжелой раны. Бородин предпочел научную работу и устроился ассистентом к Зинину в родную академию.

Зато именно в госпитале Бородин впервые встретил Модеста Мусоргского, ставшего впоследствии его близким товарищем. Молодой Мусоргский служил там дежурным офицером. По воспоминаниям Бородина, во франтоватом 17-летнем, «только что вылупившемся из яйца» юноше было невозможно провидеть будущего автора «Хованщины» и других могучих произведений.

Научная карьера Бородина тем временем шла в гору. В 1858-м он стал доктором медицины, защитив диссертацию на тему «Об аналогии мышьяковой кислоты с фосфорной в их действии на человеческий организм». В том же году поехал в командировку в Солигалич, где изучал источники минеральных вод и определил их целебные свойства, написав по итогам исследования доклад. Построенная по его рекомендациям бальнеологическая лечебница теперь носит имя Бородина.

В 1859 году академия направила молодого ученого за границу для пополнения опыта: «с целью посещения лабораторий и замечательнейших в химическом отношении фабрик и заводов».

Великие друзья и большая любовь

Бородин попал в немецкий университетский город Гейдельберг, где был принят не только в лабораторию знаменитого химика Эмиля Эрленмейера, но и в круг живших там ровесников-ученых: Дмитрия Менделеева, Сергея Боткина, Ивана Сеченова. Их сблизили наука и искусство: Бородин по просьбе друзей мог сыграть по памяти любое произведение, например, «Севильского цирюльника», которого обожал Сеченов.

С Менделеевым они объездили всю Европу: «В одних блузах, чтобы совсем походить на художников, что очень выгодно для Италии – для дешевизны», как вспоминал позже создатель Периодической таблицы. Изучали музеи, церкви, театры.

Работая в Гейдельберге, молодой ученый открыл реакцию серебряных солей карбоновых кислот с галогенами, дающую в результате галогенозамещенные углеводороды, – в науку она вошла как реакция Бородина, хотя в Германии и США ее предпочитают называть реакцией Хунсдикера, по имени ученого, усовершенствовавшего ее столетие спустя.

В Германии Бородин встретил не только Менделеева с Боткиным, но и свою будущую жену. Москвичка Екатерина Протопопова приехала в Гейдельберг лечить астму, а с Александром их свела музыка. Девушка блестяще играла на фортепиано и устраивала у себя дома музыкальные вечера. По воспоминаниям Екатерины Сергеевны, Бородин был окончательно покорен, когда выяснилось, что у нее абсолютный слух.

Под влиянием вкусов возлюбленной Бородин начал расширять свою композиторскую палитру, сочинив струнные трио и секстет, сонату для виолончели на тему Баха.

Всеобщий любимец

Бородин взялся сопровождать Екатерину Сергеевну, когда немецкие врачи посоветовали ей сменить климат и поехать в Италию. Познакомившись с местными учеными, он получил доступ к лаборатории Пизанского университета, где смог впервые в истории получить фторорганическое соединение – фтористый бензоил.

В 1863-м Александр и Екатерина поженились. К тому времени они уже вернулись в Россию, где Бородина назначили заведующим химической лабораторией, а потом и кафедрой химии Медико-хирургической академии.

Его ведомственная квартира, располагавшаяся над лабораторией, стала центром притяжения молодых ученых и любознательных студентов, как в свое время дом Зинина. Многие ученики буквально жили у Бородина, став частью его семьи. Тем более что жены часто не бывало дома – слабая здоровьем, она плохо переносила петербургские осень и весну, уезжая на это время к матери в Москву.

Открытый и добродушный Бородин был любимцем студентов и коллег. Но вскоре по возвращении на родину у него появился еще один круг общения – музыкальный. Сергей Боткин познакомил Александра с композитором Милием Балакиревым, и во многом благодаря именно этой встрече Бородин стал тем, кем его теперь знает весь мир.

В "Кучке"

Балакирев ввел Бородина в круг своих единомышленников: Николая Римского-Корсакова, Цезаря Кюи и уже знакомого Бородину Модеста Мусоргского.

О Бородине Балакирев говорил: «До встречи со мной он считал себя только дилетантом и не придавал значения своим упражнениям в сочинении. Мне кажется, что я был первым человеком, сказавшим ему, что настоящее его дело – композиторство».

Компания Балакирева, прозванная критиком Владимиром Стасовым «Могучей кучкой», заставила Бородина по-новому взглянуть на сочинение музыки. Она противопоставляла себя основанной в 1862 году Санкт-Петербургской консерватории, которая была в их глазах местом формального, традиционного отношения к музыке, тогда как «кучкисты» предпочитали поиск и эксперимент. Иронично, что теперь консерватория носит имя участника «Кучки» Римского-Корсакова.

Существовало и другое напряженное противостояние: петербургский музыкальный истеблишмент того времени с высокомерной иронией смотрел на погружение Балакирева и его друзей в русский фольклор, народную мелодику. Это насмешливо называлось «музыкой ямщиков».

Композиторы-друзья не просто общались, обсуждая творчество. Они нередко работали вместе, помогая друг другу довести до ума то или иное произведение. В этой среде Бородин обрел достаточную уверенность, чтобы приступить к большой форме – своей первой симфонии. Из-за научной работы ее создание растянулось на четыре года, зато после ее премьеры в Русском музыкальном обществе он получил восторженные комплименты от Ференца Листа. Окрыленный успехом, Бородин написал несколько романсов: «Спящая княжна», «Морская царевна» и другие.

Сказка с подтекстом

Сегодня романсы Бородина – старая добрая классика, и трудно представить, что в свое время они имели чуть ли не политический подтекст. Младший современник Александра Порфирьевича композитор Михаил Ипполитов-Иванов вспоминал: «Очень мы увлекались «Спящей княжной» и «Темным лесом» с их явно революционным оттенком». В спящей «мертвым сном» заколдованной княжне, ждущей прихода богатыря, который сокрушит чары и разбудит ее к жизни, бунтарски настроенная молодежь видела образ родной страны.

«Песня темного леса», в лаконичных словах которой говорилось о неких «воле-волюшке» и «силе-силушке», которые шли на расправу с недругом, сначала и вовсе не прошла цензуру, но Римский-Корсаков схитрил, вложив ее партитуру между нотами своих сочинений. Симпатизировавший ему чиновник, не разглядев подлога, подписал всю пачку.

Отношение «кучкистов» к сочинительству как к поиску, эксперименту было очень знакомо Бородину по его научной работе. За партитурой, за фортепиано он нередко вел себя, как в лаборатории: пробовал соединить прежде не соединявшиеся элементы, менял их пропорции.

Бородин сочинял не только музыку, но и стихи для своих произведений. Писал он стихи и отдельно от музыки, под псевдонимом «Нескромный поэт». Мог экспромтом выдать чуть ли не поэму, но значения своему поэтическому дару придавал мало – такой вот «нескромный».

Богатырский смех

Были в жизни Бородина и эксперименты, о которых ни он, ни некоторые его биографы предпочитали не вспоминать. Так, по предложению комедиографа и переводчика Виктора Крылова, знавшего, что Александр Порфирьевич увлекается русским эпосом, он взялся писать музыку к опере «Богатыри». Это была близкая к фарсу комедия о похождениях сказочных героев.

Приближалась премьера, а у композитора была готова лишь половина партитуры, так что Бородин надергал мелодий из произведений других композиторов: Россини, Мейербера, став практически одним из первых постмодернистов. Но в те времена гордиться подобными трюками никому не приходило в голову, поэтому Александр Порфирьевич попросил не указывать имя автора на афише и вообще всячески умалчивал об этой авантюре.

Несколько лет спустя он воздал русским богатырям должное в своей второй симфонии, звучание которой было настолько сказочно-эпичным, что с легкой руки Стасова она стала называться «Богатырской».

«Могучая кучка» и другие коллеги всячески убеждали Бородина писать еще, но творчество шло не так активно, как могло бы, ведь Александр Порфирьевич продолжал считать себя в первую очередь серьезным ученым и преподавателем. Много сил отнимал и уход за болезненной женой; боясь нарушить ее хрупкий сон, композитор не мог сочинять дома за фортепиано. Поэтому значительную часть оперы «Князь Игорь» он написал, когда гостил у родственников в Москве.

"Товарищи желают мне болезни"

Одно время вся «Могучая кучка» была охвачена страстью к героическим операм с сюжетами из русской истории и сказок: Римский-Корсаков писал «Псковитянку», Мусоргский – «Бориса Годунова», Балакирев – «Жар-птицу». Не отставал от друзей и Бородин: взялся было писать оперу «Царская невеста» и сочинил несколько сцен и хоров, но скоро утратил интерес к сюжету. Стасов подсказал ему взять за основу «Слово о полку Игореве». Бородин изучал летописи и даже съездил в Путивль, чтобы проникнуться духом истории.

Нетрудно заметить, что половцы в опере Бородина хотя и вражеская сила, но не одномерная, не картонная. Их образы не менее человечны, объемны, чем образы славян. С ними связаны одни из самых эффектных моментов «Князя Игоря»: балетный фрагмент «Половецкие пляски», «Хор невольниц». По семейному преданию, род Гедиановых происходил из ассимилировавшихся в Грузии половецких князей.

Работа над оперой шла почти 20 лет и оборвалась с преждевременной смертью композитора. Друзья, как могли, стимулировали профессора Бородина к сочинительству, но преуспевали не всегда. Сам Александр Порфирьевич сетовал: «Дни, недели, месяцы, зимы проходят при условиях, не позволяющих и думать о серьезном занятии музыкою. Некогда одуматься, перестроить себя на музыкальный лад, без чего творчество в большой вещи, как опера, немыслимо. Для такого настроения у меня имеется в распоряжении только часть лета. Зимою я могу писать музыку, только когда болен настолько, что не читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-таки могу кое-чем заниматься. На этом основании мои музыкальные товарищи вопреки общепринятым обычаям желают мне постоянно не здоровья, а болезни».

Дамский защитник

От музыки Бородина отвлекала не только научная, но и общественная деятельность: он стоял у истоков Русского химического общества, был одним из организаторов и преподавателей Высших женских медицинских курсов, первого учебного заведения такого рода в мире.

В 1860-х идея допуска женщин к высшему образованию казалась многим фантастичной. Что и говорить, если в середине того десятилетия трудоустройство женщины в одну из касс Московско-Нижегородской дороги подавалось журналистами как «великое дело в общественной жизни». А вольность профессора Императорской военно-медицинской академии Венцеслава Грубера, допустившего на свои занятия нескольких барышень, вызвала ураган негодования со стороны военного министра.

В словаре Брокгауза и Ефрона о Бородине говорится: «Более горячего и деятельного поборника женского образования трудно было найти. Для него это было sancta sanctorum, ради защиты которого он готов был жертвовать всем. В истории развития высшего женского образования в России имя Бородина должно бесспорно занимать одно из первых мест».

Помимо прочего, ученый и композитор взял на себя и хлопотную роль казначея Общества пособия слушательницам Медицинских и Педагогических курсов. Наряду с известным астрономом Сергеем Глазенапом Бородин редактировал издававшийся в 1870-х научный журнал «Знание».

Немало сил уходило у ученого-композитора и на помощь студентам, подпавшим под политические репрессии, особенно когда после убийства императора Александра II началось закручивание гаек.

"Великанская сила и ширина"

Разменяв шестой десяток, Бородин время от времени жаловался на боли в области сердца, но не придавал им большого значения. 27 февраля 1887 года он устроил у себя дома костюмированную вечеринку по случаю масленицы. В разгар веселья профессор неожиданно потерял сознание. Ни присутствовавшие на вечеринке, ни прибежавшие на помощь из соседних квартир профессора-медики не смогли привести Бородина в чувство. Он умер от инфаркта. Жена пережила Александра Порфирьевича всего на четыре месяца.

«Князь Игорь» и Третья симфония Бородина остались недописанными. За оперу было особенно обидно, ведь друзья уже слышали многие великолепные ее фрагменты. Римский-Корсаков и Александр Глазунов, имевшие опыт работы с Бородиным и знавшие его концепции, взяли на себя труд дописать произведение, премьера которого с успехом состоялась в 1890-м в Мариинском театре.

Поздние исследования показали, что товарищи Бородина несколько исказили авторский замысел, в частности, изменив лирический характер оперы на эпический. Тем не менее «Князь Игорь» в редакции Глазунова и Римского-Корсакова стал одним из главных символов русской музыки в мире.

В 1909 году балетный фрагмент «Половецкие пляски» произвел фурор в Париже: Сергей Дягилев показал его во время своих «Русских сезонов» в постановке Михаила Фокина со сценографией Николая Рериха.

Удивительное дело, но именно «кабинетный ученый», профессор химии, а не какой-нибудь буйный «свободный художник» творил музыку, которая, по словам композитора и музыковеда Бориса Асафьева, «возбуждает ощущение силы, бодрости, света; в ней могучее дыхание, размах, ширь, простор; в ней гармоничное здоровое чувство жизни, радость от сознания, что живешь».

«Главные качества его [таланта] – великанская сила и ширина, колоссальный размах, стремительность и порывистость, соединенная с изумительной страстностью, нежностью и красотой», – писал Владимир Стасов, ставший первым биографом композитора. Он же констатировал: «Бородин сочинил в количественном отношении немного, гораздо менее прочих своих товарищей, но произведения его, почти все без исключения, носят печать полного развития и глубокого совершенства. Слабых между ними нет».