Голос времени: 150 лет Федору Шаляпину

«Вышли мы все из народа»

Вроде бы аудиозаписи, сделанные век назад, не настолько хороши, чтобы мы могли в полной мере постичь великолепие его голоса, да и выдающихся голосов мир знает немало, но все же фигура Шаляпина как-то особенно выделяется в ряду великих певцов и до сих пор вызывает интерес не только у любителей музыки. Все потому, что Шаляпин выходит за рамки оперы, он личность историческая, не только украсившая собой эпоху, но и впитавшая в себя все конфликты начала ХХ века.

Шаляпин хотел бы быть «просто артистом», но это было невозможно – слишком заметная фигура в слишком бурное время. Как и многих, его мотало из стороны в сторону: то носил красную ленточку, то получал тумаки за гимн царю, то сотрудничал с большевиками, то бежал от них.

Любитель роскоши, денег и дорогих вин, в нужный момент Шаляпин подчеркивал свое крестьянское происхождение. Отец его хотя и был из вятских крестьян, но служил писарем в Казани.

Близкий друг певца художник Константин Коровин вспоминал, что при встрече с мужиками в деревне Шаляпин терялся. «Мне казалось, что Шаляпин впервые видит крестьян – он не умел как-то с ними говорить, немножко их побаивался. А если и говорил, то всегда какую-то ерунду, которую они выслушивали с каким-то недоверием», – писал Коровин.

Любопытно, что в мемуарах Шаляпин упрекает помещиков, не умевших правильно говорить с простым народом. Коровин же замечал, наблюдая за другом-артистом, неуклюже пытавшимся показать крестьянам, что он «свой»: «Он точно роль играл – человека душа нараспашку», – и при этом: «сам чувствовал, что роль не удается».

Потрясение в театре

Кого-нибудь другого упреки в театральном поведении могли бы задеть, но не Шаляпина. Он сам считал, что всюду нужно держать себя, как на сцене, – красиво и убедительно. «В жизни, как и в театре, нужно иметь чувство меры. Надо иметь талант не только для того, чтобы играть на сцене; талант необходим для того, чтобы жить», – писал он в «Душе и маске».

Многие обращали внимание на то, что он ведет себя, словно исполняя какую-то роль, что в общем-то не редкость среди артистов. Поэт Сергей Маковский, например, отмечал: «Шаляпин в жизни поневоле продолжал ощущать себя на сцене, не столько жил, сколько «играл себя», и от наития данной минуты зависело, каким, в какой роли он себя». Но не все знали, что артист делал это сознательно.

Окончив несколько классов приходского училища в родной казанской Суконной слободе, подростком Федор учился на сапожника, подрабатывал писарем. В 12 лет он впервые попал в театр, и его мир перевернулся: отрок очутился в какой-то иной реальности, прекрасной и таинственной, так непохожей на унылый быт слободы.

«Театр свел меня с ума, сделал почти невменяемым… Дома я рассказывал матери о том, что видел, – меня мучило желание передать ей хоть малую частицу радости, наполнявшей мое сердце», – вспоминал певец. Еще больше его поразила опера: оказывается, есть удивительное пространство, в котором люди всегда поют, даже когда хотят сообщить друг другу что-то простое. Как это было красиво!

Федя и сам любил петь. Он пел в церкви, но после театрального потрясения все его мысли были о том, чтобы попасть на сцену, тем более что однажды он увидел своих знакомых по церковному хору в театральной массовке.

Бродячий артист

Шаляпин пробовал выступать везде, где было можно: исполнял куплеты, рассказывал истории, декламировал стихи. Зрелище было диковатое: долговязый юноша в нелепой, не по росту, одежде пытался воспроизводить со сцены длинные вирши, которые – что было особенно потешно – никак не мог до конца запомнить. Ему приходилось по нескольку раз прерывать выступление, чтобы, убежав за кулисы, освежить в памяти очередной фрагмент.

Поначалу зрители были возмущены этими постоянными отлучками неуклюжего артиста со сцены, но со временем у «шаляпинского стиля» даже появились свои поклонники: они считали, что беготня за кулисы придает представлению особую динамику.

Шаляпин отсчитывал свою артистическую карьеру с 1889-го – в этот год он поступил в казанскую опереточную труппу Серебрякова сначала статистом, а потом хористом. В следующем году, уже в Уфе, в оперетте Семёнова-Самарского 17-летний Федор случайно дебютировал на сцене в сольной партии Стольника в опере Станислава Монюшко «Галька». Артист, исполнявший эту роль, сказался больным, и Шаляпину предложили заменить его. На разучивание партии была всего одна ночь, а ведь обычно партии разучиваются месяцами, но смелый Федя согласился, потому что уже довольно неплохо знал материал, работая в хоре.

Дебют прошел отлично, и с тех пор Шаляпину стали поручать разные роли. Несколько лет в начале 1890-х он провел как бродячий артист, кочуя по стране то с одной, то с другой опереттой, и однажды странствия занесли его в Тифлис, где он задержался на год. Здесь молодого человека с впечатляющим голосом заметил певец Дмитрий Усатов и взял его под свое покровительство. Он давал Шаляпину бесплатные уроки вокала, к которым прилагались сытные обеды, интересовавшие вечно голодного великана едва ли не больше музыки. Девять месяцев учебы и обедов у Усатова – вот и все музыкальное образование Шаляпина. Затем с усатовской рекомендацией Федор направился покорять Москву и Петербург.

Мариинка и наставники

В истории всякого популярного артиста важен не только его талант, но и люди, которые этот талант поддерживают, дают ему возможность раскрыться. В жизни Шаляпина таких благодетелей было немало: тифлисца Усатова в Петербурге сменили композитор и руководитель первого в истории оркестра русских народных инструментов Василий Андреев и его друг, министр государственного контроля, большой меломан Тертий Филиппов, устроивший Шаляпину прослушивание в императорском Мариинском оперном театре.

В Мариинке в то время пел прославленный бас Федор Стравинский, отец знаменитого композитора. Шаляпин многому научился у него, особенно в актерском плане, ведь он, как и Стравинский-старший, хотел не только петь, но и играть драматически. Актерская игра была для Шаляпина очень важна, пример тому – его роль самодержца в немом фильме Иванова-Гая 1915 года «Царь Иван Васильевич Грозный».

Еще одним примечательным наставником молодого Федора в драматическом мастерстве был знаменитый актер Александринского театра Мамонт Дальский. О нем писал Алексей Толстой в «Хождении по мукам»: «человек дикого темперамента», «душа ночных кутежей». Да, Дальский был учителем Шаляпина и в кутежах, хотя за несколько лет жизни бродячего артиста тот и сам немало преуспел в этой науке.

«Всё, что хотите»

Пробыв около года в Мариинском театре, Шаляпин обратил на себя внимание совсем уж беспримерного благодетеля – купца и мецената Саввы Мамонтова. Тот позвал певца в свою Московскую частную русскую оперу и, убедившись в исключительном таланте молодого человека, выдал ему безлимитный кредит доверия: «Феденька, вы можете делать в этом театре всё, что хотите! Если вам нужны костюмы, скажите, и будут костюмы. Если нужно поставить новую оперу, поставим оперу!», – вспоминал певец слова мецената.

Шаляпин был не единственной жемчужиной коллекции Мамонтова. Предприниматель покровительствовал многим художникам: Васнецову, Врубелю, Поленову, а в его опере молодой Сергей Рахманинов дебютировал как дирижер. Чтобы увести Шаляпина из Мариинки, предприниматель выплатил императорскому театру солидную неустойку.

В опере Мамонтова Шаляпин прославился на всю Россию, однако, к неудовольствию Саввы Ивановича, после трех сезонов вернулся на государственную сцену – на этот раз в Большой театр. Говорят, для того чтобы получить согласие на такой «трансфер», артиста пришлось основательно поить в течение почти суток.

Вскоре Шаляпину поступило еще более головокружительное предложение – петь в миланской «Ла Скала» под управлением великого Артуро Тосканини. Сначала он решил, что его разыгрывают, а потом, наслушавшись о буйных нравах итальянских фанатов оперы, решил не связываться с этой публикой – мало ли что. Чтобы не обижать миланцев отказом, Шаляпин запросил астрономических масштабов гонорар, который, по его расчетам, никто в своем уме не заплатил бы. Но «Ла Скала» приняла условия.

Русский богатырь против итальянской мафии

В Милане русского певца навестила делегация клакеров – оперной мафии, способной по своему усмотрению либо освистать спектакль и уничтожить его, либо, наоборот, прославить. Рука клакерской мафии была длинной и держала за горло влиятельных музыкальных критиков.

Визитеры хотели сделать Шаляпину предложение, от которого нельзя отказаться: если он поделится с мафией своим баснословным гонораром, то обеспечит себе поддержку. В случае же отказа на успех может не рассчитывать. Оскорбленный до глубины души Шаляпин спустил шантажистов с лестницы.

Интрига заключалась еще и в том, что Шаляпину предстояло играть Мефистофеля не в широко известном «Фаусте» Шарля Гуно, а в опере «Мефистофель» Арриго Бойто, предыдущая постановка которой с треском провалилась. Говорят, в день второй попытки, то есть премьеры спектакля с участием Шаляпина, несчастный композитор залег на дно: спрятался в одной из гостиниц города, боясь, что в случае новой неудачи пылкие миланцы его просто убьют. Но Бойто остался жив, и он вошел в историю как композитор, в чьей опере Шаляпин прославился на весь музыкальный мир, ведь «Ла Скала» была и остается центром мировой оперной культуры.

Успех был такой, что к десяти запланированным спектаклям по требованиям публики добавили еще один внеплановый.

Круг друзей

В Европе и Америке Шаляпин в начале ХХ века – русское оперное чудо, а на родине – душа артистического сообщества, близкий друг известных писателей, художников, поэтов, музыкантов: Валентина Серова, Константина Коровина, Александра Куприна, Максима Горького, Сергея Рахманинова и многих других.

В обществе талантливых друзей Шаляпин не просто отдыхал и развлекался. Он учился у них. Константин Станиславский вспоминал: «Как-то на вечеринке я сидел с Мамонтовым, и мы издали наблюдали молодого Шаляпина, находившегося в кругу больших мастеров; там были Репин, Серов и другие. Он слушал их с жадностью, стараясь не проронить ни единого слова. Мамонтов толкнул меня и сказал: «Смотри, Костя, как он жрет знания».

Под влиянием окружения Шаляпин сам начал рисовать. Но по-настоящему хорошо ему давалась скульптурная лепка, которой он занялся по совету Ильи Гинцбурга. В основном певец изображал себя любимого – лепил бюсты-автопортреты. Но не забывал друзей и близких.

Шаляпин поселился в Москве, купив особняк. Жил на широкую ногу: застолья, кутежи. Его первая жена, итальянка Иола Торнаги, ради семьи оставившая балетную карьеру, родила Шаляпину шестерых детей (старший, Илья, умер в четыре года). В начале 1910-х певец завел себе вторую семью в Петербурге: от Марии Петцольд у него было три дочери, не считая двух ее детей от первого брака.

Между молотом и наковальней

Не забывая о своих «рабоче-крестьянских корнях», во время революции 1905 года Шаляпин вдохновенно, не без политического подтекста, исполнял «Дубинушку», а также жертвовал деньги повстанцам. В «благодарность» ему стали приходить письма с угрозами и требованиями прекратить петь в опере Глинки «Жизнь за царя» (в советские времена известной как «Иван Сусанин»). Шаляпин недоумевал: «Но ведь это же искусство!».

Артиста пытались контролировать и с противоположной стороны: когда он однажды действительно не вышел петь в «Жизни за царя» из-за больного горла, правые сочли это политической акцией и потребовали изгнать Шаляпина из Большого.

В мемуарах певец признавался, что «в течение двух десятков лет сочувствовал социалистическому движению» и даже подумывал вступить в социал-демократическую партию, от чего его отговорил Горький: «Ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть».

Может быть, Шаляпин и пытался быть вне политики, но в то бурное время для звезды такого масштаба это было почти невозможно. В 1911-м на премьере «Бориса Годунова» в Мариинском театре во время гимна «Боже, царя храни» артист вместе с хором преклонил одно колено перед ложей Николая II. Реакция была резкой: Серов прислал письмо с укором, Горький назвал певца дураком и холопом, а Плеханов вернул Шаляпину ранее подаренный портрет – ну прямо как в песне.

В те годы в России Шаляпин чувствовал себя словно между молотом и наковальней. Неудивительно, что он часто заводил разговор об эмиграции. Но при всей его эгоцентричности Шаляпин не мог не жить жизнью родной страны. В годы Первой мировой он, не афишируя этого, помогал раненым русским солдатам. По словам его юриста Михаила Волькенштейна, на это уходили огромные суммы. Московский особняк артист отдал под временный госпиталь.

Бас в стране большевиков

Февральскую революцию Шаляпин встретил с радостью. Не смутил певца и октябрьский переворот – ведь он всегда мог сказать, что стоит за народ, да и сам из народа.

Большевики оценили лояльность Шаляпина – ему дали в руководство Мариинский театр и первому в истории присвоили звание народного артиста республики. Однако неприятности не заставили себя ждать: в особняке певца произвели «уплотнение», поселив столь любимый им народ, в комнатах Шаляпина несколько раз грубо проводились обыски.

От милости большевиков было тоже не по себе: с артистом часто расплачивались не деньгами, а конфискованными у кого-то вещами: шубой и прочим. Не раз слыша в свой адрес презрительное «буржуй», Шаляпин понимал, что скоро может прийти и его черед расстаться с имуществом.

После аудиенций у Зиновьева, Луначарского и самого Ленина певца временно оставили в покое, но никто не мог угадать, сколько этот покой продлится. Поэтому Шаляпин решил подобру-поздорову эмигрировать, что и сделал в 1922 году. В Советском Союзе остались его первая жена и дочь от первого брака.

Позже в мемуарах он припечатал новоиспеченных хозяев страны: «Я заметил, что искренность и простота, которые мне когда-то так глубоко импонировали в социалистах, в этих социалистах последнего выпуска совершенно отсутствуют. Бросалась в глаза какая-то сквозная лживость во всем. Лгут на митингах, лгут в газетах, лгут в учреждениях и организациях. Лгут в пустяках и так же легко лгут, когда дело идет о жизни невинных людей».

«Почему мы не в России?»

Формально Шаляпин убыл на гастроли, и несколько лет советская власть ждала его возвращения. Когда стало понятно, что певец не вернется, поэт революции Маяковский злобно прошелся по нему в стихах («Вернись теперь такой артист назад на русские рублики – я первый крикну: Обратно катись, народный артист Республики!»), а Кремль лишил его того самого звания народного артиста.

Большевики досадовали, что символ русской культуры разъезжает по свету сам по себе, а не как рекламный плакат пролетарского государства. Но после пяти лет жизни в советской России Шаляпин лишился симпатий к коммунистам: «Это движение интернационала может охватить всех. Я купил в разных местах дома. Может быть, придется опять бежать», – говорил он Коровину.

Однако преобладающим в нем настроением была не злость на красных, как у многих вынужденных эмигрантов, а скорее растерянность. Коровин вспоминал его слова: «Послушай, вот мы сейчас сидим с тобой у этих деревьев, поют птицы, весна. Пьем кофе. Почему мы не в России? Это все так сложно – я ничего не понимаю. Сколько раз ни спрашивал себя – в чем же дело, мне никто не мог объяснить. Горький! Что-то говорит, а объяснить ничего не может. Хотя и делает вид, что он что-то знает. И мне начинает казаться, что вот он именно ничего не знает».

Живя во Франции, Шаляпин планировал торжественно отметить 50-летие своей творческой деятельности, но не успел, скончавшись 12 апреля 1938 года от лейкемии.

В 1984-м прах певца был перевезен на родину, в Россию. Через несколько лет в его московском особняке открыли дом-музей, а в 1991 году вернули ему звание народного артиста. Наверное, это было больше нужно стране, чем Федору Ивановичу.

Высшая мудрость

Книга воспоминаний Шаляпина «Маска и душа: мои сорок лет в театрах» была опубликована в Париже в 1932-м, когда артисту было почти 60. Шаляпин не просто вспоминал прожитую жизнь, а рассуждал о своем времени и делал это очень интересно. В придачу ко всем талантам у него был и талант писателя.

В книге немало противоречий: то Шаляпин пишет, что увлекался политикой, то – что она противна его натуре; то он сама любовь, то – сама непримиримость. И в этом есть что-то очень человеческое: большой актер, который утверждал, что в жизни надо всегда играть, на склоне лет пробует снять маску, перестает следить, не вышел ли он ненароком из роли.

В мемуарах он много пишет про «безмерность русского человека», про его тягу впадать в крайности: будь то бунт или рабская покорность. В себе он тоже видел эти крайности. Но, в отличие от многих, не гордился ими.

Шаляпин говорил незадолго до смерти: «Может, это было от малого знания жизни, но всегда и во всем меня привлекали черты согласованности, лада, гармонии. На неученом моем языке я всегда говорил себе, что лучшая наука, высшая мудрость и живая религия – это когда один человек умеет от полноты сердца сказать другому человеку: «Здравствуй!..»

Удалось ли ему это? Судя по реплике Владимира Немировича-Данченко, удалось. А он сказал: «Когда Бог создавал его, то был в особенно хорошем настроении, создавая на радость всем».