Триумф бюрократии

Я сейчас не имею в виду тех вещей, которые обычно внушают детям: что этот мир справедлив, что власти всегда хотят нам добра, и что, если честно трудиться, ты будешь получать достойное вознаграждение. Скорее, те характерные обещания, которые давались тем, кто рос в 50-е, 60-е, 70-е и даже еще в 80-е годы. Теперь, когда эти обещания получили очевидное опровержение, мы негодуем и стыдимся, что были настолько глупы, чтобы поверить родителям.

Как вы понимаете, я говорю обо всех тех чудесах техники, которые уже должны были появиться, – список известен всем. Силовые поля. Телепортация. Антигравитационные поля. Трикордеры. Притягивающие лучи. Таблетки бессмертия. Андроиды. Колонии на Марсе. Все еще не появились компьютеры, с которыми можно вести интеллектуальные беседы, и роботы, способные выгулять собачку или погладить белье.

Когда человек высадился на Луне, мне было восемь лет. Я хорошо помню, как я тогда подсчитал, что в волшебном 2000 году мне исполнится тридцать девять, и как я размышлял, каким будет мир вокруг меня. Вы спросите, неужели я всерьез верил, что буду жить в мире, полном чудес? Разумеется, да. Как и все. И что, сегодня я чувствую себя обманутым? Определенно.

Но почему взрывной рост технологического прогресса так и не состоялся? С точки зрения логики, для этого могут быть только два объяснения. Либо, наши ожидания относительно его темпов были нереалистичными, и тогда стоит задаться вопросом, почему такое колоссальное количество умных людей так заблуждались. Либо если ожидания не были изначально нереалистичными, напрашивается другой вопрос: что случилось такого, что техническое развитие настолько сбилось с курса?

Скоростной прогресс

Мне кажется, есть серьезные основания полагать, что как минимум некоторые из тех научно-фантастических идей действительно могли бы стать реальностью. Тем более, что в прошлом такое не раз случалось. Те, кто рос на рубеже XIX–XX веков, читал романы Жюля Верна или Герберта Уэллса и задумывался о том, каким будет мир, скажем, в 1960 году, вероятно, рисовал в своем воображении планету с летающими машинами, космическими кораблями, подводными лодками, новыми источниками энергии и беспроводными коммуникациями; приблизительно это люди и получили. И, если тогда мечта слетать на Луну еще казалась совершенно нереализуемой, тогда почему в 60-х годах так уж безумно было мечтать о реактивных двигателях в рюкзаках или роботах для мытья посуды? Если в 1750–1950 годах периодически появлялись новые формы энергии (паровая, электрическая, бензиновый двигатель, атомный реактор), так почему же нереально уповать на открытие еще каких-то ее источников?

По всей видимости реальные темпы научного прогресса снизились еще в 50–60 годы. По сути, затем последовала всего одна волна инноваций, на гребне которой друг за дружкой появились СВЧ-печи (1954), противозачаточные таблетки (1957) и лазерная техника (1958). Однако в дальнейшем большинство новинок становились лишь результатом синтеза давно известных технологий или их приспособления к потребительским целям. Самый известный пример тому – телевизор, изобретенный в 1926 году: массовое производство телевизоров началось только в конце 40-х – начале 50-х годов, чтобы создать новый потребительский спрос и этим самым предотвратить скатывание экономики обратно в депрессию. Однако стартовав в 50-е годы космическая гонка способствовала возникновению иллюзии, что человечество живет в эпоху колоссальных достижений, и вскоре в обществе создалось представление, что темпы прогресса пугающе, неконтролируемо взросли.

Часто говорят, что программа «Аполлон» с высадкой на Луне явилась самым большим достижением советского коммунизма. США несомненно никогда бы не пошли на такое напряжение сил, если бы не космические амбиции советского политбюро. Однако после 1969 года американские стратеги перестали воспринимать своих конкурентов всерьез. Советский Союз проиграл гонку в космосе, как следствие, расходы на научно-исследовательские разработки в США направлялись уже не на то, чтобы нога человека ступила на Марс, или чтобы построить заводы, на которых трудятся роботы, или тем более, на создание технического фундамента для реализации коммунистической утопии.

Творчество по регламенту

Наше преклонение перед легендарным прошлым Кремниевой долины породило у нас представление, что исследования и разработки сегодня форсируются главным образом небольшими командами смелых предпринимателей, и что ведущую роль играет тот тип децентрализованной кооперации, которая дает возможность разрабатывать программное обеспечение с открытым кодом. Такие исследовательские команды и правда с максимальной вероятностью добиваются высоких результатов. Однако реальная научно-исследовательская деятельность развивалась в последнее время в противоположном направлении. В ней по прежнему доминируют крупные бюрократические проекты, которые еще в 60-е годы прошлого века увенчались высадкой американских астронавтов на Луне. Однако сама бюрократическая культура претерпела изменения. Взаимопроникновение и интеграция государства, университетов и частного бизнеса породило в науке выражения, взгляды и организационные формы, изначально характерные для сферы экономики. Вероятно, это способствовало ускоренному созданию продуктов, пригодных для непосредственного вывода на рынок – в частности, это и требуется от бизнес-бюрократии. А вот последствия стимулирования собственно научных исследований оказались удручающими.

Об этом я знаю не понаслышке. Так, моей кафедре в университете приходится затрачивать на административные вопросы как минимум столько же времени, сколько на науку и преподавание вместе взятые. Взрывной рост объемов бумажной работы является прямым следствием внедрения предпринимательских технологий управления, которые неизменно объясняют возможностью повысить производительность труда, распространив принцип конкуренции на все уровни деятельности организации. В итоге всем, кто имеет отношение к таким управленческим технологиям, приходится большую часть времени тратить на продвижение собственных отделов: заявки на финансирование исследований, презентации книг, которые могут быть изданы, отзывы на заявки студентов о зачислении и присуждении стипендий, оценки перспективности коллег, концепции новых междисциплинарных курсов, институтов, научных семинаров. Да и сами университеты, которым сегодня приходится продвигать свои бренды среди потенциальных студентов, вносят в это свой вклад. Маркетинг и пиар заполонили все сферы университетской жизни.

В результате мы имеем груды бумаг о стимулировании «изобретательности» и «креативности», которые подготавливаются в среде, словно созданной для того, чтобы задушить в зародыше любую изобретательность и креативность. Я не занимаюсь естественными науками, я социолог. Но я вижу, что делается в моей науке: за последние 30 лет в США не появилось ни одной значительной работы по теории общества. Мы отброшены на стадию развития средневековой схоластики и с 70-х годов прошлого века сочиняем бесконечные комментарии к трудам французских теоретиков, хоть и понимаем, что Жиль Делез, Мишель Фуко или Пьер Бордопри сегодняшней американской системе после аспирантуры остались бы не у дел.

Какое-то время высшая школа была прибежищем для незаурядных, выдающихся личностей. Сегодня она превратилась в среду для профессиональной саморекламы. Похоже, для незаурядности в обществе места попросту не осталось. Если так обстоит дело с социологией, где исследованиями по-прежнему во многом занимаются индивидуумы и где расходы на исследовательскую деятельность сравнительно невелики, можно только догадываться, насколько хуже должна быть ситуация в естественных науках. Боязливый бюрократический дух накладывает отпечаток на все аспекты интеллектуальной жизни. Нередко он, мимикрируя, использует язык, воспевающий креативность, инициативу и дух предпринимательства. Однако все это пустые слова. Те мыслители, от которых можно было бы ожидать новых концептуальных прорывов, в тоже время являются наименее вероятными кандидатами на получение грантов. И если прорывы, тем не менее, происходят, то не находится никого, кто бы сделал из этого смелые выводы.

Американцы отнюдь не считают себя нацией бюрократов. И тем не менее, если абстрагироваться от представления, будто бюрократия являет собой феномен, относящийся исключительно к государственной службе, становится очевидным, что Америка действительно стала страной бюрократии. Окончательная победа над Советским Союзом в реальности не привела к торжеству «рынка». Скорее, она укрепила доминирование консервативной управленческой элиты, бюрократов от экономики, которая под предлогом краткосрочного мышления категориями конкурентной борьбы удушает все необычные, новаторские или, возможно, даже революционные идеи. Мы, американцы, существуем в глубоко забюрократизированном обществе. Бюрократические процедуры и требования успели настолько «пропитать» социум, что мы этого практически не замечаем – или, еще хуже: мы даже не допускаем возможности урегулировать соответствующие вопросы как-то иначе.

Немалый вклад в такую тенденцию внесли компьютеры. Так, программное обеспечение, которое изначально разрабатывалось, чтобы снять с нас часть административных обязанностей, в конечном итоге превратило нас в администраторов на половину или даже на целую ставку. Американские родители мирятся с тем, что каждый год им приходится заполнять 40-страничный онлайн-формуляр, чтобы устроить своих детей в ту школу, которую они для них выбрали. Офисные сотрудники соглашаются тратить время на вбивание паролей в мобильные устройства для получения доступа к банковским и карточным счетам – хотя, по сути, все понимают, что тем самым они берут на себя работу, ранее выполнявшуюся персоналом турагентств, брокерами и бухгалтерами. Думаю, что в истории человечества не было периода, когда люди тратили сопоставимое время на бумажную работу и всякие отписки.

Фантазия под контролем

Как ни странно, вся эта система сформировалась после преодоления чудовищного, бюрократического социализма и триумфа свободы и рынка. Это, без сомнения, один из величайших парадоксов сегодняшней жизни. На этой последней противоречивой стадии капитализма мы развиваемся от поэтических технологий к технологиям бюрократическим. Под поэтическими технологиями я подразумеваю использование рациональных, технических, бюрократических средств, позволяющих претворять в жизнь фонтанирующие, далекие от реальности фантазии. В этом смысле, поэтические технологии существуют столько же, сколько и человеческая цивилизация. Египетские фараоны смогли построить свои пирамиды только благодаря тому, что блестяще освоили административные процедуры. Это позволило им выработать производственные цепочки, разделять сложные задачи на десятки простых операций и поручать выполнение каждой из них одной определенной группе рабочих. При том, что доступные на тот момент технологии механики ограничивались рычагом и наклонной плоскостью. Под бюрократическим руководством и контролем полчища рабов превращались в шестеренки гигантской машины. По прошествии веков, когда человечество и правда изобрело зубчатые колеса, принцип устройства сложных механизмов в определенной степени стал усовершенствованием тех подходов, которые изначально были найдены для организации больших масс людей. Периодически эти механизмы, вне зависимости от того, чем они укомплектованы – манипуляторами и грейферами, или же поршнями, колесами и амортизаторами, – используются для реализации фантазий и грез, которые без техники никогда бы не воплотились: кафедральные соборы, ракеты Земля–Луна, трансконтинентальные железнодорожные линии и так далее. Конечно, поэтические технологии несут в себе нечто пугающее: их поэзия пробуждает к жизни не только красоту и свободу, но и темные, демонические силы. И все же рациональные бюрократические процессы всегда служат какой-то фантастической цели.

Сегодня мы имеем обратное. Нельзя сказать, что бы визионерство, креативность и полет фантазии сегодня совсем не приветствовались. Остаются немногочисленные области, в которых свободный творческий дух по-прежнему востребован, – например, разработка ПО с открытом кодом в Интернете. Однако в конечном итоге такое ПО используется для создания новых, еще более эффективных платформ для заполнения формуляров. Именно это я и называю технологиями «бюрократическими»: административные стимулы и предписания из средства превратились в цель технологического развития. Кроме того, крупнейшая и самая могущественная нация из всех, когда-либо существовавших на нашей планете, потратила последние десятилетия на то, чтобы внушить своим гражданам, что сегодня мы уже не можем позволить себе каких-то крупных, амбициозных начинаний, даже если от этого зависит судьба всей Земли, – как, например, в случае с нынешнем экологическим кризисом.

Капитализм = прогресс?

Какие политические гипотезы на этом можно построить? Нам предстоит радикально переосмыслить некоторые из наших фундаментальных презумпций относительно природы капитализма. Одна из них гласит, что капитализм в определенной мере тождественен рынку – следовательно, и рынок, и капитализм враждебны бюрократии как порождению государства. Вторая презумпция: технологический прогресс отвечает природе капитализма.

Адвокаты капитализма обычно апеллируют к трем основополагающим историческим тезисам. Во-первых, утверждают они, капитализм способствовал бурному развитию технологий. Во-вторых, вне зависимости от того, сколько богатства сосредоточилось в руках незначительного меньшинства, он привел к повышению общего уровня благосостояния. Наконец, в-третьих, это сделало возможным появление безопасного и демократического мира. Сегодня, в XXI веке, становится очевидным, что капитализм не может приписывать себе ни одно из этих трех достижений. Даже его апологеты все больше сомневаются в достоинствах самой системы и в качестве аргумента называют ее единственно возможной – как минимум, в столь сложном, технологически высокоразвитом и многоплановом обществе, как наше.

Если цель неолиберального капитализма в конечном итоге сводится к созданию мира, в котором никто не будет верить в жизнеспособность другой экономической системы, тогда ему необходимо «подавить» не только любую мысль о спасительном будущем, но и любые радикальные технологические сценарии, результатом которых может явиться его наступление. Здесь возникает определенное противоречие. Неолиберализм не может быть заинтересован в том, чтобы убедить нас в конце технического прогресса, поскольку это значило бы, что капитализм на деле отнюдь не прогрессивен. Скорее, мы должны верить, что технический прогресс действительно продолжается, что мы на самом деле живем в новом, чудесном мире. Но в тоже время все эти новые чудеса могут принимать форму лишь достаточно скромных улучшений (последняя модель iPhone!), не возбраняются слухи о грядущих изобретениях («Я слышал, скоро появятся летающие автомобили»), обыгрывание информации и картинок должно становиться все более изощренным, а платформы для заполнения формуляров все более сложными. Внушить миру, что неолиберальный капитализм форсирует и ведет за собой прогресс, в то время как на самом деле, он пытается его затормозить, проблематично.

Будущее – за новой системой

С достаточно большой уверенностью мы можем исходить из того, что изобретения и истинные инновации не будут реализовываться в рамках холдинг-капитализма – как и, вероятно, в рамках любой другой его формы. Если мы и правда хотим построить на Марсе купола или, скажем, найти средства и возможности, чтобы ответить на вопрос о существовании во Вселенной других цивилизаций, с которыми можно вступить в контакт, для этого нам понадобится другая экономическая система. Не исключено, что ее создание станет возможным, только после того как мы порвем с существующими бюрократическими структурами. И если мы действительно хотим конструировать роботов, которые будут стирать наше белье или наводить марафет на кухне, нам следует позаботиться, чтобы эта новая система, которая придет на смену капитализма, основывалась на более справедливом распределении благосостояния и власти. В ней не должно быть ни сверхбогачей, ни бедных, готовых довольствоваться ролью домашней прислуги. Только тогда технология будет поставлена на службу потребностям человечества. И это важнейшая причина, по которой нам необходимо вырваться из смертельной хватки менеджеров хедж-фондов и глав концернов и чтобы наши фантазии абстрагировались от шаблонов, навязанных ими. Только тогда наше воображение вновь сможет стать материальной силой в истории человечества.