Козья морда: что лингвистика может сказать о субъектности роботов

Ключевой вопрос: может ли робот выступать в качестве самостоятельного агента, способного делать осознанный и свободный выбор? До сих пор мы признавали субъектность только за разумными живыми существами. А что теперь? Языки сами решают, как быть. Как правило, мы даже не задумываемся об этих решениях, хотя их последствия во многом формируют нашу картину мира.

Великий и могучий

Начнем с русского. «Робот» – имя существительное. Существительные бывают одушевленные и неодушевленные, и грамматическое чутье подсказывает, как правильно говорить. Есть правила, которые зависят от того, идет речь о неживом предмете или о живом существе. Для предметов именительный и винительный падежи совпадают; в женском роде – только во множественном числе. Например, «стоит дом» и «вижу дом». Но «стоит человек», а «вижу человека». Это очень наглядно в случае омонимов. Например, «вижу москвич» – понятно, что речь идет о машине. А если мы говорим о жителе столицы, то «вижу москвича».

Для нас «робот» – однозначно существо одушевленное. Никто не говорит: «Я вижу робот», хотя иногда так может сказать ребенок. Однако не всё так просто. Что изучают ученые: микробов или микробы? Вы едите креветок или креветки? Если вы прыгаете через козла, строго говоря, вы прыгаете через самца копытных из семейства полорогих. А спортсмен на соревнованиях прыгает через козёл. Сейчас это так режет слух, что мы готовы одушевить гимнастический снаряд для силовых и прыжковых упражнений. Некоторые словари устанавливают строгие правила. А крайне авторитетный лингвист академик Андрей Зализняк, напротив, в большинстве случаев весьма терпимо относится к вариантам.

Грамматическая категория одушевленности не всегда совпадает с онтологической. Вот несколько примеров, наводящих на любопытные размышления. Оказывается, мы лепим живого снеговика. «Труп» – ожидаемо неодушевленный. Но закапываем мы все-таки «покойника» или «мертвеца». Они, конечно, не живые, но грамматически одушевленные. С другой стороны, и «зародыш», и «эмбрион», и даже «плод» (технически от девятой недели и до момента рождения) – все грамматически неодушевленные. Например: «В ходе оперативного вмешательства специалисты извлекли плод, жизнь пациентки и малыша удалось спасти». Мы никогда не скажем «извлекли плода». Но зато: «С помощью кесарева сечения врачи извлекли малыша». С точки зрения языка одушевление как бы происходит в момент, когда организм покидает утробу матери. Хотя есть каверзное, теперь уже устаревшее «дитя» и его просторечный вариант «дитё». Оно и само среднего рода, и парадигма у него неодушевленная. Это слово – аномалия. Так же, как «животное» или, например, «божество».

«Оно» и другие

В английском языке для «робота» используется нейтральное местоимение it. Впрочем, англичанин скажет it и про кошку, и про маленького ребенка. It относится не столько к неодушевленному, сколько к неразумному. А в риторическом запале так можно сказать и о дикарях или о врагах. Есть немало работ, посвященных дегуманизирующей функции it в английском языке. Только в детских произведениях, когда речь идет о подчеркнуто очеловеченных предметах, деревьях или животных, могут встретиться «он» или «она». С другой стороны, сейчас активно навязывают they для единственного числа, чтобы специально не маркировать гендер. И предлагают сделать это нормой для роботов. Обсуждают также, что для роботов нам может понадобиться совершенно новое местоимение и даже специальный артикль.

Местоимение – не единственный маркер одушевленности в английском языке. Есть и более тонкие материи. В отличие от русского, современный английский растерял падежи. Но один все-таки сохранил: посессив, он же притяжательный, когда к слову добавляется 's. Одушевленные существительные охотно склоняются. Но чем менее они одушевлены, тем скорее принадлежность будет выражена конструкцией с предлогом. Вообще-то в русском похожая ситуация, только предлог нам не нужен. Мы можем сказать и «морда козы», и «козья морда». Практически нет разницы между «лицо Васи покраснело» и «Васино лицо покраснело». А что с роботом? «Лицо робота» запросто может подмигнуть нам светодиодами. А вот «роботово лицо» звучит дико. И здесь английский язык совершенно категоричен: робот – существо неодушевленное; посессив не употребляется даже там, где может использоваться гендерное местоимение.

Быть и иметь

Практически во всех языках одушевленность так или иначе выражается грамматически. В европейских языках роботы неодушевленные. В испанском и румынском, например, в косвенных падежах одушевленные имена требуют дополнительного предлога – роботы такой чести не удостоены.

В арабском, когда говорят о нескольких неодушевленных предметах, глагол ставят в единственном числе женского рода. Араб буквально скажет не «роботы сделали», а «роботы сделала»; для него они бездушные.

В японском – своя хитрость. Мы, например, говорим: «у меня есть друг» и «у меня есть машина». В обоих случаях используется один и тот же глагол «быть». А у японцев два разных «быть»: одно для людей и их чувств, а другое для предметов и животных. Но с животными может зависеть от отношения.

Также и с роботами. Используя разное «быть», японец может подчеркнуть, что речь идет о ведре с гайками или, напротив, о симпатичном, пусть и механическом, существе. Например, о секс-роботах обычно говорят как о людях.

Классовая гармония

Есть еще языки, где все имена относятся к какому-нибудь классу. Такие классы называют «согласовательными», и от того, к какому классу принадлежит то или иное слово, зависит его грамматическая судьба. Простейший аналог именных классов – род. Но даже род есть не во всех языках. В английском он остался только в атавизмах и местоимениях, откуда его теперь решительно изживают. Но гендерная нейтрализация английского началась далеко не вчера.

В некоторых языках классов не очень много. Так, тамильский очень похож на английский. Различаются неразумные и разумные существа, а последние, в свою очередь, делятся на существа мужские и женские. В других языках могут быть десятки классов. Например, в редких новогвинейских языках их более сорока. Тут каждый лингвист считает по-своему, а все вместе насчитали уже больше, чем кое-где осталось живых носителей.

Типично «классовыми» являются нигеро-конголезские языки. В суахили, например, семь основных классов. Но при желании можно насчитать и все восемнадцать. Робот относится к так называемому «классу круглых предметов». Этот класс называется так потому, что в него действительно входят некоторые круглые предметы. Это может быть и «глаз», и «фрукт», и даже «озеро». Но к нему же относятся и другие части тела, насекомые и некоторые слова, обозначающие людей. Например, знакомое многим «бвана», как обращение к белому человеку. Сюда же входят и абстрактные понятия. Например, благодаря мультфильму «Король Лев» все знают, что акуна матата означает «нет проблем». «Проблема» – матата – в суахили как бы «круглая».

Цыплят по осени считают

Во всех языках есть еще одна система, тесно связанная с именами, – счетные слова. Это не только обязательные единицы измерения. Когда мы покупаем «пять килограммов яблок», то это пять килограммов. А если купить «пять яблок», то это пять штук, где счетное слово «штуки» просто опускается. Так и «одну водку» можно купить. И все носители языка понимают, что речь об одной бутылке. У нас счетные слова вообще факультативны и тяготеют к официальному стилю. В обычной речи мы не говорим «пять единиц изделий». Хотя не всегда можно обойтись без счетных слов. Например, «пять крупных рогатых скотов» как-то не звучит. И «два хлеба» мы теперь не покупаем, а считаем хлéбы на батоны, буханки и булки. Да и сами русские числительные не так просты, как кажутся. Вот, например, вполне нормально сказать: «три крокодила». А как насчет «три мужчины»? Все-таки правильнее «трое мужчин».

Но в русском языке счетная система довольно простая. Есть языки, где это полноценная система, задающая жесткую парадигму для всех имен. Такая ситуация типична, например, для языков Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Как там считают роботов? В китайском, японском и корейском есть свои особенности, но в общем роботов считают, как все прочие машины и механизмы – от паровоза до компьютера. Исключение представляют всякие гаджеты, для которых есть свои счетные слова. В небрежной речи роботов можно считать на «штуки».

А что если к роботу относиться по-человечески? Тут на помощь приходит счетное слово для кошек и всякой мелкой живности вроде коз. А вот крупный скот считают на «шкуры». Недавно в Корее роботов начали считать по головам. Вроде бы это началось после нашумевшего видео от компании Boston Dynamics. Там бегали очень симпатичные собакоподобные роботы, которых сотрудники безжалостно пинали ногами. На самом деле просто отрабатывались помехи, которые могут возникать при перемещении автономных зооморфных механизмов в городской среде. Но вышло эффектно, и ролик неоднократно демонстрировался на разных конференциях, где обсуждались этические проблемы робототехники и то, как можно манипулировать отношением аудитории к происходящему. Робособачки вызывают эмпатию, а функционально аналогичное изделие, выполненное в форм-факторе тележки, – не более чем любопытство. Вообще, по головам считают всякую живность, например, лягушек, но не людей. А китайский язык – еще и один из немногих, где робот не заимствованное слово, но составлено из своих иероглифов и означает просто «механический человек».

В начале было по-чешски

Слово «робот» появилось в пьесе Карела Чапека «Россумские универсальные роботы», написанной в 1920 году. Его придумал старший брат писателя, Йозеф, больше известный как художник. Карел сам описал, как это было. Как ему пришел в голову сюжет, как он бросился к брату, чтобы обсудить с ним идею. В этот момент Йозеф работал за мольбертом, держа в зубах кисточку. Карел кратко рассказал свой замысел и посетовал: «Не знаю, как назвать этих искусственных работников. Я думал о «лаборерах», но мне кажется, это слишком книжно». «Так назови их роботами», – пробормотал художник, не выпуская кисточку изо рта.

В чешском языке, как и в русском, имена существительные могут изменяться по одушевленному или неодушевленному склонению. Про робота можно сказать и так, и так. По-чешски нормально: «Купить новый кухонный робот». А можно как у Чапека. Пьеса начинается с центральной конторы предприятия по выпуску роботов. Директор Домин «сидит за большим американским письменным столом во вращающемся кресле. [...] На стене справа плакаты: «Самый дешевый труд – роботы Россума!» [...] «Каждый должен купить себе робота!». У Чапека роботы везде одушевленные. Впрочем, дальше Домин будет объяснять юной Елене, дочери промышленного магната, приехавшей посмотреть на фабрику: «Роботы, дорогая мисс Глори, не люди. Механически они совершеннее нас, они обладают невероятным интеллектом, но у них нет души». Хотя грамматически они могут быть одушевленными.