Ведьмы, танцы и абсурд. Субъективные итоги 72-го Каннского кинофестиваля

«Паразиты» Пон Джун Хо

В этом году Каннский фестиваль удивил журналистов новым расписанием пресс-показов: в частности, если раньше один из фильмов основного конкурса показывали каждое утро в 8.30, то теперь этот сеанс заменили вечерним — десятичасовым. И вот, когда большинство критиков побежало писать рецензии на «Однажды… в Голливуде» Тарантино, дошедшие все-таки до следующего, вечернего, конкурсного показа стали делиться в соцсетях новостью. Мол, только что они увидели будущего лауреата «Золотой пальмовой ветви», фильм, превзошедший работу и Квентина Тарантино, и других маститых режиссеров. Речь о «Паразитах» корейца Пон Джун Хо, известного в России по англоязычным картинам «Сквозь снег» и «Окча» — последняя была в каннском конкурсе несколько лет назад, когда смотр еще не окончательно рассорился с Netflix.

Впервые за последние годы пророчество сбылось: всеобщего любимца, получившего самую высокую оценку в критическом рейтинге журнала Screen International, отметило и жюри. «Паразиты» рассказывают о талантливом, но бедном семействе (мать, отец, взрослые сын и дочь), прозябающем в полуподвальной квартире. Однажды им предоставится шанс неплохо заработать и повысить свой социальный статус. Друг не имеющего высшего образования, но хорошо знающего английский молодого человека Ки-ву просит на время его отъезда стать преподавателем его ученицы. Ки-ву подделывает диплом и завоевывает симпатию старшеклассницы и ее доверчивой и доброй матери. Денег у работодателей предостаточно: глава семейства чуть ли не олигарх. В итоге все ближайшие родственники Ки-ву постепенно обретают должности в богатом доме, притворившись людьми, не связанными кровными узами.

Пон Джун Хо в «Паразитах» демонстрирует, что о проблемах общества — а речь в первую очередь, конечно, о социальном расслоении — можно говорить задорно, драйвово и оригинально. Он смешивает множество жанров: сатира перетекает в трагедию, черная комедия смешивается с кровавым триллером, а семейная драма чередуется с любовной историей. Несмотря на невероятность событий, вектор развития которых с какого-то момента невозможно предугадать, у Пон Джун Хо получилась лента абсолютно достоверная и живая. Каждого персонажа можно осудить, но каждому можно и посочувствовать — готовых оценок у режиссера нет, и это хорошо. Какая из сторон паразитирует на другой — большой вопрос.

Lux Aeterna Гаспара Ноэ

Одним из самых ярких фильмов прошлогоднего Каннского фестиваля стал «Экстаз» Гаспара Ноэ, показанный в параллельной программе «Двухнедельник режиссеров». История о танцорах в стиле вог, попадаюших из рая в ад (их вечеринка выходит из-под контроля после того, как все выпивают сангрию с подмешанными туда наркотиками) выбивала почву из-под ног своей сумасшедшей энергией. Всего лишь пятидесятиминутная лента Lux Aeterna, включенная во внеконкурсную секцию полуночных показов, может посоревноваться по градусу безумия с «Экстазом». Беатрис Даль и Шарлотта Генсбур изображают самих себя.

Первая готовится к съемкам режиссерского дебюта, вторая согласилась выступить в ее фильме в роли сжигаемой ведьмы. Актрисы болтают друг с другом о своем творческом опыте, потом встречаются с разными людьми на съемочной площадке. Например, эпизодическую роль актера, также планирующего режиссерский проект, играет Карл Глусман из скандально-порнографической «Любви» того же Ноэ. Когда начнутся съемки под руководством Даль, все, разумеется, стремительно полетит к чертям и обретет апокалиптический масштаб.

Во время просмотра Lux Aeterna окончательно становится ясно, что Гаспар Ноэ в своих картинах зачастую просто стебется и издевается над зрителями. Его новый фильм совершенно не хочется, да и не нужно интерпретировать с серьезной миной. Сатира на съемочный процесс, особенно хаотичный, если в роли режиссера выступает актер? Феминистский манифест? Может, и вовсе новое Евангелие, когда распятой на кресте оказывается женщина, да еще и ведьма? Нет, нет и нет, можно выдохнуть и просто получать удовольствие от хулиганства Ноэ. А главное, обрести тот самый экспириенс, ради которого люди и продолжают ходить в кино в эпоху стриминговых сервисов. Lux Aeterna постепенно с помощью своего ритма и цвета вводит зрителей в транс.

Фильм воздействует не только на ментальное, но и на физическое состояние: завершается все бешеным миганием стробоскопа — эпилептикам, увы, смотреть такое нельзя, да и слишком чувствительным людям тоже. Остальным измененное сознание без применения психотропных веществ гарантировано.

«Должно быть, это рай» Элии Сулеймана

Талантливейший палестинец Элиа Сулейман удостоился всего лишь специального упоминания жюри — приятной, конечно, но довольно мутной награды — режиссер явно расстроился. Его даже не позвали на пресс-конференцию победителей фестиваля. Тем не менее, хорошо, что такое неформатное, не вписывающееся в общий конкурсный ряд кино хоть как-то поощрили. «Должно быть, это рай», показанный в последний день смотра, основательно взбодрил зрителей, уже уставших от, пусть в большинстве случаев и незаурядных, но многословных и громоздких драм. Картина очаровывает своей ироничностью, лаконизмом и жанровой оригинальностью. Элиа Сулейман играет в фильме самого себя: режиссера, родившегося в Назарете, пожившего в Нью-Йорке, но вернувшегося в итоге в Палестину.

У фильма трехчастная структура: сначала Сулейман наблюдает за жизнью на родине, потом летит в Париж на встречу с потенциальным продюсером, дальше — в Нью-Йорк, где участвует в конференции, посвященной автономии Палестины. Постановщик (хотя, разумеется, это все же его экранное альтер-эго) на протяжении почти всей ленты молчит, но его молчание настолько выразительно, что напрашиваются сравнения с самим Бастером Китоном. Он грустный интеллигент, с изумлением наблюдающий за идиотизмом окружающего мира.

«Должно быть, это рай» — набор абсурдных трагикомических сценок-скетчей, и этим картина напоминает работы шведа Роя Андерссона. Большинство эпизодов, как и у Андерссона, кажутся сновидениями автора: например, Париж Сулеймана большую часть времени совершенно пустынен. Лента безусловно рифмуется и с недавними «Синонимами» израильтянина Надава Лапида — картиной, победившей на Берлинале. Герой «Синонимов» тоже выясняет свои отношения с родиной: едет во Францию, чтобы навсегда откреститься от Израиля, но в итоге осознает, что его план был утопичным. Элиа Сулеймана ранят те же национальные особенности, от которых хотел сбежать и герой Лапида: речь о милитаризованности, полицейской агрессии и отсутствии реальной заботы о людях.

Но оказывается, что все это характерно и для других стран: в Назарете полицейские высматривают что-то в бинокль, в то время как прямо перед ними человек разбивает о стену бутылку; в Париже стражи порядка гонятся за человеком с букетом, а потом по пустому городу едут танки; в США у каждого посетителя супермаркета с собой ружье, а копы толпой набрасываются на девушку, выступающую с одиночным пикетом. Единственное, что, по сути, отличает Палестину — это отсутствие реальной независимости, которой, как констатирует в финале фильма экстрасенс, Элиа Сулейман при жизни не дождется. Рая не будет, берите то, что есть. Печальная, смешная, необычная и невероятно обаятельная картина.

«Боль и слава» Педро Альмодовара

Лучший за последние годы фильм испанского мэтра Педро Альмодовара, на победу которого ставили и надеялись многие. До поры до времени картина возглавляла рейтинг журнала Screen International, а французские критики в журнале Le film français отдали ленте одиннадцать «Золотых пальмовых ветвей». В итоге наградили только Антонио Бандераса, исполнившего, наверное, лучшую в жизни роль. Дон Педро, увы, так и остался без главного каннского трофея.

«Боль и слава» — предельно личное кино, и это бросается в глаза даже на фоне того, что исповедальность характерна для многих работ Альмодовара. Антонио Бандерас на церемонии вручения наград прямо сказал, что изображает в фильме самого Альмодовара, и потому это, разумеется, их общий приз. В картине испанец не только представляет полувыдуманную версию своей жизни (факты биографии могут буквально и не совпадать, но эмоции и переживания явно подлинные), но и делится главным своим страхом — потерять возможность заниматься любимым делом. Персонаж Бандераса, в прошлом известный режиссер Сальвадор Мальо, больше не может снимать. У него, человека еще совсем не старого, слишком много разнообразных болячек. В итоге он впервые начинает употреблять героин, разрушивший в свое время его отношения с любимым человеком.

Параллельно Сальвадор вспоминает свою жизнь: необъятную любовь к матери и ее проявившееся с возрастом недовольство им, погибшие отношения, съемки. Погружение в прошлое помогает ему вновь сделать осмысленным и творчески наполненным настоящее. Если сегодня и стоит снимать традиционное по форме кино, то только такое — где душа создателя открыта нараспашку.

«Мектуб, моя любовь: Интермеццо» Абделлатифа Кешиша

Самый скандальный и радикальный фильм основного конкурса. Продолжение картины «Мектуб, моя любовь», показанной два года назад на Венецианском кинофестивале. Жарким летом 1994 года начинающий сценарист и фотограф арабского происхождения Амин приезжает в свой родной город Сет в южной Франции. Скромный юноша за три часа экранного времени первой части «Мектуба» так и не превратился из наблюдателя в активного деятеля. Зато увидел он многое: и страстный секс пышнотелой красавицы Офели с его кузеном Тони, и флирт всех со всеми, и горячие танцы в клубе.

Во второй серии Амин постепенно эволюционирует, учится принимать участие в событиях, а не только наблюдать за ними. Вероятно, к тому же нас призывает и автор «Жизни Адель» Абделлатиф Кешиш: хватит смотреть кино, пора жить настоящей жизнью! Месседж, диаметрально противоположный тому, который заложен в «Однажды… в Голливуде» Тарантино. Действие «Интермеццо» начинается спустя несколько дней после событий предыдущего фильма. На сей раз Кешиш окончательно плюет на все каноны и нормы.

Продолжительность ленты — около трех с половиной часов, из них минут сорок отведено болтовне на пляже, два с лишним часа — танцам на дискотеке, пятнадцать минут — подробнейшей, явно не симулируемой сцене куннилингуса. Большинство критиков фильм возненавидело, а Кешиша обвинило во всех грехах: от объективации женщин до неэтичных методов работы (якобы он спаивал актеров, чтобы заставить их сняться в той самой порнографической сцене). О невыносимости бессобытийного зрелища для большинства можно и не упоминать. Но если все-таки оторваться от феминистской повестки (каждому, конечно, решать, стоит ли это делать), можно получить от картины невероятное удовольствие. Когда «Мектуб», который анонсировался как четырехчасовой фильм, закончился через три с половиной часа, стало искренне жаль. Если погрузиться в картину, поймать ее настроение, то течения времени совсем не замечаешь — напротив, хочешь смотреть на тверкаюших девушек, вытанцовывающих свою боль и одиночество, вечно.