Красивая Екатерина Гусева в изящном платье готовится к спектаклю в Театре имени Моссовета. У нее невероятные глаза, нежный голос, она хрупка, как фарфоровая статуэтка. Скоро она сыграет Грушеньку в рок-опере «Карамазовы», написанной и поставленной Александром Рагулиным, который вдобавок исполняет роль Дмитрия.
– Мне все время казалось, что вы в положительном контексте скорее работаете и на сцене, и в кино. Вы такая «правильная» девушка. А Грушенька – очень противоречивый персонаж. Страсти кипят. Как вы решились на такое?
– Я полюбила Федора Михайловича благодаря своей предыдущей работе. В прошлом сезоне в Театре Моссовета мы выпустили премьеру спектакля «Идиот», где я сыграла Настасью Филипповну. И вот уже второй год в этом материале я существую. Спектакль идет два-три раза в месяц. Для меня переход в другой материал Достоевского, в роман о Карамазовых, достаточно органичен.
– Но вы стали не положительной Аглаей и Екатериной Ивановной, а Настасьей Филипповной и Грушенькой. Кстати, про Грушеньку литературоведы говорили, что это второе издание Настасьи Филипповны…
– Федор Михайлович, конечно, зеркалит в своих произведениях сам себя, есть у него такие образчики людских психотипов, которые кочуют из одного романа в другой. Он расследовал двойственную женскую природу, она ему была интересна. И Сонечка Мармеладова… Все-таки профессия у нее была не кроткая. А в душе она была кроткая. Как это всё совместить в одной женщине? Отсюда страсти, отсюда и война внутри тебя происходит. Поэтому такой дуализм был ему интересен. Однобокие женщины, мне кажется, его не занимали.
– Про роман «Братья Карамазовы», который был последним в биографии Достоевского, в девятнадцатом веке критики писали, что автор неоправданно заставляет своих героев мучиться. Вы считаете, что Грушенька, Дмитрий, Алеша и другие неоправданно мучаются или заслуживают того, чтобы пострадать?
– Мне кажется, что Достоевский заключает людей в такие тиски, над ними такой дамоклов меч… Он специально придумывает обстоятельства, чтобы человека перекореживало всего. И как человек выживет, как он будет существовать в этом всем? Не в тепличных условиях?
(В этот момент к разговору присоединяется автор спектакля Александр Рагулин – высокий, эффектный, запомнившийся Москве по главной роли в мюзикле «Граф Орлов».)
– Александр, а как вы решились заставить таких перекореженных людей еще и запеть?
– А кого еще заставлять? Иначе попса будет получаться. Даже если понаблюдать за человеком с улицы, он же часто оказывается на грани сумасшествия. У нас же такие реакции бывают… У меня, к примеру, за рулем.
– И вы сразу поете?
Александр: Я ору.
Екатерина: И я ору. А пение – это правильно организованный крик.
– То есть надрыв превращается в арию?
Екатерина: Надрыв? В смену регистров, от грудного к головному.
Александр: Да, пение – это организованный крик, и страстность этого произведения, этот эмоциональный заряд, который вложил Достоевский, – что может быть интереснее? Человек находится на стыке веры и неверия, любви и ненависти. Зачем рассказывать, как люди находятся в равнодушном состоянии, когда они сыты, довольны и у них много денег? Кому это интересно?
Екатерина (смеется): Такие есть, да?
Александр: Да, счастливые люди.
Александр Рагулин: «Страстность этого произведения, эмоциональный заряд, который вложил Достоевский, – что может быть интереснее?»
– В описании вашего спектакля для прессы говорится, что при внешнем минимализме особое отношение уделяется, чтобы максимально показать внутренний мир персонажа. Под минимализмом что понимается?
Екатерина: Скамейка и четыре стула.
Александр: Да, скамейка и семь стульев. То есть на некоторые вложения мы все-таки пошли.
– Александр, а почему вы выбрали для себя роль именно Дмитрия?
– Ну, по фактуре. Я был военным в прошлом. С чего вообще началось мое знакомство с романом – мне его посоветовала девочка, которая работала в театре МГУ. Мы с ней просто дружили, и она узнала, что я подрался в метро. И она говорит: «О, ты – Митя!» А я не читал роман в школе. После этого прочитал, и эта книжка меня перевернула, она ответила на все мои основные вопросы, на мои сомнения. Я услышал такие же сомнения у Достоевского в отношении к вере, к людям, что такое добро и зло. Это было формулирование моих мыслей, моего пути. Недаром роман называют русской Библией, я с этим согласен.
– В романе есть переломный момент для Грушеньки. Это история про луковку. Вы ее сохранили?
(Тут Екатерина Гусева вдруг азартно хлопает в ладоши, а Александр говорит: «Можно я расскажу?» История, между тем, связана с притчей про одну ну очень нехорошую женщину, которая за всю жизнь только и сделала, что нищенке луковку подала. И Грушенька у Достоевского себя с этой злющей теткой отождествляет.)
Александр: Понимаете, нельзя объять необъятное. Наш спектакль – это музыкальное напоминание, рассказ об основных страстях наших персонажей. Естественно, мы не можем всего рассказать. У Грушеньки есть сольная ария, в ней поется о веточке вербной. Когда я это сочинял, я не слышал мюзикла «Преступление и наказание», а там Сонечка Мармеладова тоже о вербной веточке поет.
Екатерина (перебивая): Я ему говорю – давай напишем «луковка горькая». А он – нет, про овощи нет песен! Я одну вспомнила. «Ах, картошка – объеденье, пионеров идеал-ал-ал! Тот не знает наслажденья, кто картошки не едал-дал-дал!» – пели в пионерском детстве. В общем, мы сейчас работаем над этим. Я его к овощной теме склоняю.
Александр: Веточку вербную мы оставим. А вот про луковку горькую хотим вставить небольшой эпизод. Катенька настояла. А Катя, как абсолютный представитель русской красоты… У Кати ведь такая внешность – мы не говорим о таланте, это давно известно, но сама внешность абсолютно для произведений Достоевского.
– А Толстой? – смеется Екатерина. – А Чехов?
– Ладно, хорошо, – парирует Александр. – Русская классика. Я уж вам не буду рассказывать про свои впечатления, когда мы все в военном училище «Бригаду» смотрели, это уже отдельная история. Я очень хочу и прошу Катю, чтобы она и Екатерину Ивановну тоже сыграла.
– Вот и я сначала задала вопрос: почему именно Грушенька, а не положительная Екатерина Ивановна?
Александр: Одно и то же. Должна быть красавица, должна быть умная, со страстями на разрыв.
– А какую линию вы убрали из романа? Все-таки времени не так много, без антракта. Старец Зосима остался?
Екатерина: Что вы! Конечно! Его играет Евгений Вальц, у которого у нас в Театре имени Моссовета главная роль в легендарном мюзикле «Иисус Христос – cуперзвезда»! Уже много-много лет. Саша набрал команду людей, я к ней теперь тоже отношусь и благодарна этому. И команде надо донести драматически сильный материал и высокую литературу. Это не просто развлекательный материал для семейного просмотра.
– Екатерина, со многими актерами спектакля вы уже работали…
– Да, это мои братья и сестры. (Гусева произносит слово «сестры» без буквы «ё», отчего это признание звучит особенно трогательно.) И Теона Дольникова, и Олечка Беляева. Все свои, родные люди, коллектив очень сильный, не надо никому ничего объяснять и доказывать, все друг друга шкурой чувствуем.
Александр: А старика Карамазова исполняет мой однокурсник, он совсем не старик, вполне себе накачанный брутальный мужчина.
Екатерина: Да, мы не делаем старцев Фура, белые бороды до колена не наклеиваем, у нас молодые люди работают. И это волшебство театра, когда ты веришь стопроцентно.
– Одно из качеств произведений Достоевского – в тексте редко описана жестикуляция. Действие – да, но эмоции выражаются обычно тем, что у кого-то «сверкнули глаза». Как вы справляетесь с аскетичностью телодвижений при большом эмоциональном накале?
Александр: Хорошо, что вы нам это сказали. Значит, мы идем правильным путем. Потому что интуитивно и при том, что наша артель только организуется, пришлось все делать самому…
Екатерина (перебивает): Саш, не лукавь. Актер, поэт, композитор и режиссер в одном лице! Есть авторская режиссура в кино, а есть в театре. Человек все сделал для этого спектакля. Написал, придумал, поставил, собрал нас всех.
Александр: Кать, спасибо. Но я про «сверкающие глаза». Мы так и хотим. Мы не можем ярко махать руками. Нет! Это должно быть скупо.
Екатерина: Понятно, что киношная и театральная профессия – разные вещи. Но здесь – как в кино. Для крупного плана надо себя собирать, не мотать башкой все время, не поднимать брови. Все внутрь прятать. Дело не в переигрывании, но поднятая бровь – это уже мизансцена на крупном плане. Если ты будешь сдержан на сцене Театра Российской армии, ты будешь похож на соляной столб. А здесь небольшая площадка и именно другой прием. Нужно наполнение внутреннее. Канкан мы там не танцуем, на шпагат я не сажусь. А могла бы, Саня!
Екатерина Гусева: «Карамазовы» – православный сильный спектакль, при том, что особо такой задачи мы перед собой не ставим. Эта тема звенит, и она такая сильная! Правильный спектакль и не назидательный совсем»
– Достоевский – писатель, всегда задававший и себе, и читателям вопросы о вере…
Екатерина: Я дважды видела спектакль просто как зритель. Это православный сильный спектакль. При том, что особо такой задачи мы перед собой не ставим. Но эта тема звенит, и она такая сильная! Помимо того, что мы – персонажи, мы оказываемся еще и «самими собой». Финальная ария через отстранение поется, там уже не актеры, а люди, которые говорят о том, что они думают. Правильный спектакль и не назидательный совсем.
Александр: Человеку православному это будет близко. Человек, далекий от религии, не будет думать, что его поучают – тут хорошо, а там плохо. Что еще могу сказать о спектакле? Все роли в нем – главные.
