Писатель Юрий Мамлеев: от тихого ужаса к вечной России

• «Шатуны» спешат на помощь
• Влюблен в собственную ногу
• Время безбожия
• Смех сквозь ужас
• Южинские мистики
• Прозрение в эмиграции
• Преображение реальности
• Запредельная родина
• Особая цивилизация
• Снаружи всех измерений

«Шатуны» спешат на помощь

Появление прозы Мамлеева было настолько неожиданным, что многие не знали, как ее понимать. Что это – смакование безобразных сторон человеческой жизни, эпатаж или шоковая терапия? Так было и в 1960-е годы, когда его произведения распространялись из рук в руки среди «посвященных», так было и позже, когда они дошли до широкой аудитории.

Мамлеев поражал читателя, показывая ему прямо с порога, без иносказаний, что наша привычная реальность тесно связана с реальностью потусторонней. Существование последней для Мамлеева и его единомышленников было очевидным. Человеку, не верящему ни во что, кроме материального мира, чтение Мамлеева едва ли даст что-либо, кроме ужаса или отвращения.

На тех же, кто способен настроиться на нужную волну, мамлеевские книги способны оказать пробуждающий эффект. Писатель так сгущает, концентрирует тупиковость, бессмысленность плотского мира, судьба которого – разложение и распад, что хочется сделать что угодно, лишь бы освободиться от этой вязкой, болотистой реальности. А освободиться можно единственным способом – внутренне преобразившись, пробудив в себе усыпленное плотью высшее сознание.

Мамлеев гордился тем, что его жутковатый роман «Шатуны» (о человеке, который убивает, пытаясь постичь тайну смерти) спас двух эмигрантов, уже было задумавших самоубийство. После прочтения книги в них проснулось желание жить, несмотря на все трудности. «Может, в этом и есть тайна катарсиса? В моих вещах проглядывает то, что в алхимии называется «принципом Нигредо», черноты. Им обозначается первый этап просветления, который заключается в том, чтобы осознать всю трагичность жизни и, осознав ее, перейти к более высокому уровню», – рассуждал писатель.

Влюблен в собственную ногу

Мамлеев созрел внутри неофициальной, непризнанной советской культуры. Представить, что его напечатали бы в брежневском СССР, невозможно. Но и после отмены цензуры он остался автором не для всех, в полном смысле слова культовым.

В ранних и наиболее известных рассказах изображаемый им мир напоминал ночной кошмар. В поздних – уже не страшное, но многозначительное сновидение. Но главным для Мамлеева всегда было напряженное стояние перед некой великой тайной бытия, жизни и смерти. Его герои живут словно в лихорадочном бреду, завороженные этой тайной.

Они попадают в специфические, прежде не описанные в литературе коллизии: сходят с ума от страха смерти, влюбляются в собственную ногу, кончают жизнь от нетерпеливого желания заглянуть «по ту сторону», «жиреют от сладострастных дум», едят самих себя, посвящают всех себя мысли «только бы выжить» в этом «огромном, чудовищном, как марсианские деревья, мире».

Казалось бы, сплошная мизантропия. Но Мамлеев исходит из совсем другого. Ему не дает покоя еще одна тайна – тайна человека. Как это мистическое, вселенское существо может так бестолково блуждать в земном измерении, забыв о своем истинном назначении? Писатель словно бьет в набат: очнитесь, придите в себя!

Время безбожия

Мамлеев считал трагедией массовую утрату веры, коллективную духовную спячку, в которую впало человечество. Он говорил о «фантастически-отчаянной ситуации XX века, когда люди отошли от веры и вступили в эру существ, брошенных в бездну, лишенных всякой почвы под ногами и неба над головой. Они могли не замечать этой бездны, но она была, и она имела возможность поглотить их после их жизни».

Были и личные причины, обострившие его духовные чувства. В 26 лет врачи поставили Юрию диагноз «хронический нефрит» и убедили, что жить ему осталось лет 15. Поняв, что дни его сочтены, Мамлеев решает максимально отстраниться от суетного и сосредоточиться на творчестве. За несколько лет до этого, в 1953-м, он пережил «глубокое озарение, которое стало результатом реализации особого видения мира и людей и способности видеть их самые закрытые, темные, глубинные стороны, которых они сами в себе не подозревали». Так Мамлеев стал писателем или, точнее сказать, тем Мамлеевым, каким мы его знаем. К слову сказать, прожил он намного дольше, чем пророчили врачи, – 83 года.

Смех сквозь ужас

Рассказываемое Мамлеевым не только страшно, но и очень смешно. Но это не грубые шутки, заставляющие «ржать», а особый тонкий юмор, подчеркивающий неочевидные стороны жизни, мастерами которого были Гоголь, Достоевский и Хармс.

Необычен был даже сам язык писателя, поначалу казавшийся каким-то юродиво-ломаным, полным необъяснимых и свойственных лишь одному Мамлееву оборотов: «здоровенный детина все время жевал лук, испуганно-прибауточно глядя перед собой в пустоту», «мысли, точно обесцениваясь, падали с него, как снег с волшебника», «сегодня был такой же теплый, всепроникающий бессмертно-живой день».

Мамлеева сложно перевести на другой язык и еще сложнее экранизировать. Недаром еще не снято ни одного фильма, за исключением любительских опытов. Несмотря на мощные сюжеты его книг и романов, в кино будет очень сложно передать главное: атмосферу, метафизическое напряжение прозы Мамлеева. Кажется, что все это может быть рассказано только особым языком писателя.

Сам автор порой приходил в оторопь от изображенного им кошмара. «Чтобы написать рассказ или роман, особенно раньше, я должен был войти в особое состояние. Выйдя из него, я перечитывал то, что написал, и часто ужасался. Особенно ранние рассказы, циклы 1960-х годов, наполненные изображением человеческого ада. Иногда возникало настроение уничтожить все это», – вспоминал Мамлеев.

Южинские мистики

Вокруг писателя, в том числе в буквальном смысле – в его комнате в коммунальной квартире в московском Южинском переулке, собрался круг единомышленников. Ядро его составляли эзотерические мыслители, не вписывавшиеся ни в какие советские рамки: Евгений Головин, Гейдар Джемаль, Валентин Провоторов. А вообще мамлеевские собрания привлекали всю богемную Москву 1960-х: поэтов, художников, музыкантов. Основным занятием «южинцев» было исследование пограничных состояний человека и по возможности прорыв в «иные измерения». Чтение мистических текстов, пьянство, духовная экзальтация и психозы были нормой. К слову сказать, отец писателя был психопатологом, и квартира была наполнена специальной литературой, которой Мамлеев и друзья при желании воодушевлялись.

«В качестве символа южинского полета можно представить ситуацию, когда, например, читают стихи Блока в каком-то предсмертном бреду», – писал Мамлеев в воспоминаниях. При этом делал существенное дополнение: «Но при всей «тяжести» и «угрюмости» нашего полета, дух неконформистской Москвы и в том числе дух Южинского круга никогда не был заражен депрессией, безысходностью, кафкианством... Мы на Южинском творили, пили пиво, вино, водку и влюблялись бесконечно, потому что женщины, окружающие нас, были очень интересными и загадочными. Какое уж тут кафкианство… Это была полнота жизни. Но это была полнота крови на обнаженном лезвии».

Наслушавшийся рассказов об оргиях и радениях в Южинском, начитавшийся текстов Мамлеева человек был неизменно потрясен при встрече с «патриархом метафизического реализма» во плоти. В жизни Мамлеев был интеллигентным и тихим, по виду скромным учителем математики, которым он в действительности и работал в вечерней школе.

Прозрение в эмиграции

Советской власти казалось, что Мамлеев высмеивает ее, показывая жизнь страны в чудовищном свете. Собрания в Южинском переулке также сильно не нравились тем, кто присматривал за неофициальной культурой. В середине 1970-х писателю, как и многим его друзьям, предложили покинуть страну.

Эмиграция дала Мамлееву неожиданное прозрение. В Америке его потрясли невероятная приземленность местных жителей, культ денег и абсолютный материализм, какой не снился даже самым отпетым коммунистам.

Устроившись на зависть многим соотечественникам внешне вполне комфортно (преподавателем литературы в Корнелльском университете, где когда-то работал Набоков), Мамлеев быстро осознал, что его родная страна при всем маразме государственного строя выглядит оазисом духовности на фоне того, что он наблюдал на Западе.

Свою оторопь от знакомства с цивилизацией, лишенной не то что высоких духовных порывов, а вообще всякой потребности в высоком, Мамлеев выразил в рассказах американского цикла. Их персонажи ведут себя, как зомби или роботы, обмениваясь друг с другом лишь пустой фразой how are you.

Русская эмиграция сочла новые настроения Мамлеева очередной выходкой скандального писателя. Среди немногих понявших его был знакомый по московской богеме Эдуард Лимонов, примерно в это же время наделавший шума статьей «Разочарование», в которой с досадой писал о своем американском опыте.

Преображение реальности

«В свете чистогана» Мамлеев по-новому посмотрел на такое вроде бы затертое понятие, как «русская душа», и отнесся к нему со всей серьезностью, даже более того – с благоговением.

«Пожив на Западе, я понял, что только Россия может дать этой цивилизации какое-то великое будущее – в духовном смысле, в смысле преображения реальности, о котором грезил Серебряный век», – утверждал он.

Несмотря на хорошую работу, признание американских критиков и комплименты от таких литературных мэтров, как Борхес и Берроуз, писатель с супругой Марией предпочел из США перебраться во Францию, где все-таки была европейская культура и жило множество старых друзей: Лимонов, поэт Алексей Хвостенко, художники Олег Целков, Михаил Шемякин, Оскар Рабин и другие.

Но и из Парижа Мамлеев при первой же возможности, полученной благодаря перестройке, вернулся в Россию. Результатом прозрения в эмиграции стал новый этап его творчества, который можно назвать метафизическим патриотизмом.

Запредельная родина

Хотя в начале 1990-х российская действительность напоминала ожившую «мамлеевщину», сам писатель был полон оптимизма. Он считал, что смутные времена – часть испытаний, через которые высшие силы проводят Россию на пути к ослепительно сияющему будущему.

Мамлееву понравились слова одного французского ученого, сказавшего, что русские в своей жизни проживают философские проблемы, которые на Западе лишь отвлеченно изучают в университетах. Русский человек не теоретик, а практик метафизики. И уж точно таковы герои книг Мамлеева.

Плодом размышлений о патриотизме и духе стала книга Мамлеева «Россия вечная». В ней он рассмотрел те сферы, в которых русский дух воплощен наиболее ярко: православие, религиозное искательство, философия и литература как отражение глубин русской души.

Россия для Мамлеева не только страна, но и метафизическая тайна, которую нужно постичь. Один из способов постижения – познание себя, так как русская душа – это микромир относительно России как макромира. Особенность русской души – стремление к запредельному, неуспокоенность. Русская тоска, по Мамлееву, – непереносимость конечного, желание идти дальше и дальше.

Писатель подчеркивал, что его теория никак не связана с национализмом и даже патриотизмом в привычном, бытовом смысле. Русский для Мамлеева – это не генетическое определение. Русская душа может проснуться в каждом человеке, в пример он приводит американку Сюзанну Масси, написавшую «Земля жар-птицы: красота Древней России» и другие книги о русской культуре, а в 1980-е годы ставшую посредником при переговорах Рональда Рейгана и Михаила Горбачева.

Особая цивилизация

Русская идея, по Мамлееву, – не идея державы или империи, а вселенское, всеобъемлющее мировоззрение, которое может спасти весь мир. Оно выходит за пределы исторической России и может быть полностью воплощенным только в России космологической, духовной.

«Мы – особая, ни на кого не похожая цивилизация, которая еще только начинает свое восхождение, которое может вывести ее за пределы того человечества, которое существует сейчас на Земле», – пишет Мамлеев.

Одна из главных задач России земной – до последних времен сохранить православную веру как истинное, данное свыше и не испорченное миром средство спасения.

Земная Россия часто попадает в критическое положение, находится на грани распада, будь то Смутное время или революции 1917 года, но всегда выходит из них.

В отличие от высокопарного патриотического литератора Александра Проханова, Мамлеев не идеализировал положение в современной России. «Сейчас здесь, как и во всем мире, творится кошмар, – говорил он. – Это неизбежно и будет продолжаться некоторое время». К середине XXI века Мамлеев прогнозировал родной стране невиданный расцвет.

Снаружи всех измерений

Сам Мамлеев был прекрасным примером воспетой им неутолимой тяги русского человека к запредельному. Тихий и смиренный с виду, он создал новое для философии учение «утризм» (или «религию Я»), изложенное в труде «Судьба бытия».

В книге он рассуждает не только о постижении Абсолюта, что обычно считается итогом реализации души, полнотой бытия, но и о возможности движения дальше – выхода за пределы Абсолюта, уже в невозможное, называемое им Бездной, или Отсутствием того, чего нет.

Юрий Мамлеев – один из главных русских прозаиков ХХ века, хотя по большому счету он недооценен, при том, что его влияние очевидно в книгах таких популярных писателей, как Виктор Пелевин, Владимир Сорокин, Михаил Елизаров и Алексей Сальников. Оно прослеживается и в русском роке, например, у группы «АукцЫон», которая была знакома с Мамлеевым. Песня «Только бы выжить» написана под впечатлением от одноименного рассказа. Очень почитал Мамлеева лидер «Гражданской обороны» Егор Летов.

Многим людям страшно читать Мамлеева, потому что для них это как взглянуть на себя в зеркало. Кому приятно узнать себя в персонаже рассказа, исступленно влюбленном в собственную плоть или ополоумевшем от страха перед жизнью?

По мере того как мир все больше забывает о Боге и отчаянно убеждает себя, что человек – это лишь биологический организм, актуальность книг Юрия Мамлеева будет только расти.