– «Парикмахерша» – одна из самых известных ваших пьес, ее играли во множестве театров в России и за рубежом. Более того, Руслан Маликов уже ставил ее однажды – 10 лет назад в театре «Практика». Но говорят, что нынешняя постановка – это что-то новое и что вы даже переписали или дописали текст пьесы специально для нее.
– Да, процентов на 30 это другой текст. Сюжетная линия осталась прежней, но я добавил красок – большая сцена обязывает. Это совсем другие правила. Я добавил еще одного героя, увеличилось количество сцен. Иногда это очень полезная ситуация для спектакля, когда тебе предлагаются какие-то новые условия. Например, в ростовском театре «18+» мне предложили написать новогоднюю пьесу. У меня уже была готова такая пьеса, а тут они говорят: у нас есть стриптизерша, нельзя ли ее как-нибудь туда пристроить? И я подумал: а ведь именно стриптизерши не хватало этому спектаклю! Фантазия пошла в этом направлении, и в итоге получилась совсем другая пьеса, на мой взгляд, лучше, чем та, что задумывал изначально. Такие новые вкрапления оживляют историю. Это был интересный опыт: вернуться к своему старому тексту и приспособить его к современным реалиям.
– А как получилось, что вы начали писать для театра? Ведь до этого вы писали стихи, тексты для группы «12 вольт» и работали физиком?
– Начал достаточно случайно. У меня был и есть товарищ – режиссер Юрий Мельницкий. Если кто следит за ростовской сценой, то скажет, что он неплохой режиссер. Однажды ему пришла мысль сделать инсценировку книги «Барон на дереве» Итало Кальвино, это был 1990 год. Он попросил меня написать текст, и я довольно далеко ушел от оригинала. Пьесу предполагалось играть в цирке, и никто ее в итоге не поставил. Потом, много лет спустя, у Мельницкого появилась идея поставить «Ученицу» Эжена Ионеско, и он снова обратился ко мне. Я решил взять этот текст как некую классику и попробовать его переписать. У меня была идея переписать в стихах. Это был 2005 год, была премьера, но спектакль в итоге не вошел в репертуар, хотя народ на него шел. И тогда я подумал: не буду ориентироваться на всяких мельницких, напишу самостоятельную пьесу без оглядки на них.
– Но с современной драматургией вы были знакомы давно?
– В детстве я всегда интересовался толстыми журналами. Помню, у нас были два тома Есенина, оставшиеся от четырехтомника, и я обменял их на «Новый мир» с пьесой «Носорог» Ионеско и на книжку «Музыка бунта» про рок-музыку. Родители ругались, что отдал такие хорошие книги.
Мне нравились Беккет и Ионеско – интересовало все странное, необычное, и они вполне удовлетворяли этим запросам. Я следил за тем, что делает Петрушевская. Раньше же было удивительное время: люди приезжали, например, из Ростова в Москву, ходили по завлитам (заведующим литературной частью. – «Профиль») театров и спрашивали: «Что у вас есть такое экзотическое, интересное?» Я знаю, что текст Петрушевской попал в руки одного ростовского режиссера, Юры Соловьева, и он поставил ее пьесу в самодеятельном театре. Тогда была эпоха самодеятельных театров, и первым изданием Петрушевской была книжка «В помощь самодеятельному театру». Я ее читал, на меня она производила впечатление, это сочеталась с Беккетом, может быть, с Вампиловым.
Но когда начал писать сам, то подумал: глупо писать, как Ионеско и Беккет. Я работал в газете, туда приходили письма читателей, я их сортировал с целью дальнейшего использования. И там было письмо, которое как раз легло в основу «Парикмахерши»: человек убил, как он думал, женщину, а рядом проезжала пожарная машина и потушила пожар. Этот факт закрутил мою фантазию. Это была не первая пьеса, до нее еще было три или четыре. Потом стал ходить с диктофоном под свитером и записывать всё, что говорят знакомые. Иногда это приводило к каким-то совершенно неожиданным результатам. Например, однажды был праздник, по-моему, 8 Марта, и приходит наш знакомый, который жил в Москве, долго не был в Ростове и тут вдруг вернулся. Мы сидим, выпиваем, закусываем, проходит где-то полчаса, и он говорит: «Я с мамой». Мы спрашиваем: «А где твоя мама?» Он говорит: «Да вот, в сумке». Но, оказалось, это не самое страшное, что можно было подумать. Это была урна с прахом – он приехал рассеивать над Доном прах своей мамы. А у меня всё записалось: история и реакция людей. Я написал текст, но потом удалил его со всех страниц в Сети.
– Это был вербатим (вид драматургии, в которой используются монологи или диалоги реальных людей. Актеры дословно воспроизводят живую речь, никак не обработанную литературно. – «Профиль»)?
– Чистой воды вербатим. Я включал диктофон, когда взрослые люди играли в игру типа крокодила, а я их подзуживал изобразить что-нибудь эдакое. Потом разочаровался в этом вербатиме и подумал, что лучше красивой истории все равно ничего нет. Да, там должен быть хороший язык, но история всё равно на первом месте. Для меня вообще идеал истории, если брать современный театр или кино, – это «Я нанял убийцу» Аки Каурисмяки. До того как увидел сам фильм, я посмотрел спектакль ганноверского театра, поскольку он был на гастролях в Ростове. Они сделали музыкальный спектакль: там сидел гитарист на высокой стене, и мне всё это очень понравилось. А потом, будучи в Германии, обратил внимание, что у них спектакли по мотивам этого фильма чуть не в десятках театров идут. Видно, их тоже зацепила красота истории, когда человек решил покончить с собой, нанял киллера, а потом встретил женщину, которая заставила его снова хотеть жить, но отменить заказ он уже не может. Вообще Каурисмяки в какое-то время был моим самым любимым автором.
– А когда «Парикмахершу» начали ставить в других странах, в том числе в Германии, что вы почувствовали?
– Была прекрасная реакция зрителей, и помимо всего прочего это неплохая материальная поддержка. Пьеса до сих пор идет в Германии, и время от времени ее радиоверсия транслируется. Меня Германия вообще очень порадовала: там у них идут радиопостановки еще 1961 года выпуска. Прекрасная страна! Слышал, что были попытки записать современную драматургию и у нас, но я даже не знаю, что это может быть за радио. У них есть такая культура, у нас ее, к сожалению, нет.
– В Ростове вы больше всего сотрудничаете с театром «18+». Это сейчас самый передовой театр в городе?
– Так других-то и нет. Сейчас вообще какая-то печальная тенденция… Мы стараемся, чтобы на сайт нашего журнала попадали описания всех ростовских спектаклей. И я вижу, что они все словно из одной коробки. Хотя режиссеры неплохие. Вот «Безымянная звезда» Огарева. Выхолащивается вся социальная нагрузка и делается какая-то конфетка. Внешне постановка безупречна, красива, но меня не трогает. Может быть, я не их целевая аудитория. То же самое Молодежный театр или Театр Горького, хотя там тоже ставят не последние люди, обладатели «Золотой маски». В ростовских театрах на первый план вышел художник – чтобы была красивая картинка: ярко, бодро. В ущерб смыслу и вообще всему остальному. Но людям нравится. Современная пьеса почти ушла из ростовских театров. А театр «18+» экспериментирует с современными текстами. Слава богу, что они есть, потому что, как я понимаю, даже в масштабах страны таких театров раз-два, и обчелся.
– В Ростове-на-Дону, как в мало каком другом российском городе, существует насыщенная культурная среда: музыканты, художники, театральные люди, всевозможные экспериментаторы. Как вы объясняете этот ростовский феномен? Ведь вы не только участвуете в этой культурной жизни как драматург, но и наблюдаете за ней как журналист и главный редактор уважаемого в городе журнала «Кто главный».
– У меня есть такая идея, что в городах, где больше солнца, должна быть совсем другая культура, чем в тех городах, где его меньше. Я думаю, что в Краснодаре могла бы быть какая-то похожая культура, но просто с Краснодаром немного другая история. В советское время Ростов был центром научно-технической интеллигенции, которая разрабатывала сельхозмашины для уборки урожая, а Краснодар – это в основном была перерабатывающая промышленность. Исторически сложилось, что больше интеллигенции было в Ростове, но, может, пройдет какое-то время, и Краснодар догонит. Интересно, что во времена СССР Ростов был на третьем месте – после Москвы и Питера – по числу членов Союза художников, я изучал этот вопрос. Если мне не изменяет память, их здесь было около 700 человек. Не знаю, чем они занимались, но факт остается фактом. Значит, была среда.
Если формально подходить к этому, можно сказать, что Ростов – перекресток национальных культур. Отчасти так оно и есть, потому что если посмотреть, сколько культуре дали ростовские армяне или ростовские евреи, то это, наверное, уникальные случаи – от Сарьяна до Сабины Шпильрейн. Еще есть такой фактор – до моря можно доехать за час. Для меня, например, это важно – раз в месяц поехать посидеть на берегу, посмотреть на море.
– Ростовская среда выглядит очень самодостаточной: не так много ее представителей стремятся покинуть родной город и уехать, например, в Москву.
– Мне бы хотелось, чтобы так было, но в жизни бывает иначе. Многие уезжают, особенно поколение, связанное с товариществом «Искусство или смерть». Они практически все уехали из Ростова, остался один человек. Но, что самое интересное, художественная среда всякий раз самовозобновляется. Вот вроде уехали уже все, и вдруг раз – какое-то другое поколение приходит. Ты смотришь: там тоже талантливые люди.
Всегда были и те, кто оставался. Это зависит от того, какой образ жизни ты ведешь. Можно быть самодостаточным человеком и иметь какую-то среду вокруг себя, живя в Ростове или в Таганроге. И в этом есть свои плюсы. Я буквально на днях ездил в Таганрог на открытие художественной выставки и посмотрел, как там группа художников поддерживает отношения. Думаю, в очень немногих городах существует такая душевность. И в Ростове, и в Таганроге есть особенность: ты можешь рассмотреть человека. Он не становится частью какого-то огромного сообщества художников, каждого можно рассмотреть, можно пообщаться, найти контакт.
– А что для вас работа в журнале «Кто главный»? Просто работа или тоже вид творчества?
– Ну как это может быть просто работой, когда я иной раз по 50 тысяч знаков в неделю туда пишу? На самом деле, это уникальный журнал. Кто бы еще мог придумать такую историю, чтобы я писал только то, что хочу, чтобы меня никто никогда не контролировал? Могу написать сказку для этого журнала, например, или сделать исследование того, как далеко пошли ростовские актеры и режиссеры в Голливуде, сидеть две-три недели, просматривая старые чикагские газеты, которые сейчас, слава богу, оцифрованные, и там найти фамилию человека, которого ты ищешь. Это удивительная работа.
