Слезы черной пантеры: 90 лет со дня рождения Нины Симон

Церковь и химчистка

Нина Симон родилась в большой афроамериканской семье, жившей в городке Трион, штат Северная Каролина, и от рождения ее звали Юнис Уэймон. Семья была очень музыкальной: в молодости родители выступали как танцевальная пара, но позже нашли себе более основательные занятия.

Мать Мэри стала проповедницей в методистской церкви, а отец Джон пробовал себя то в парикмахерском деле, то в химчистке – без особого успеха. По воспоминаниям Нины, денег в семью он приносил немного, зато был добрым человеком с неожиданными талантами: например умел свистеть одновременно двумя тонами.

В церкви, где служила мать, было пианино, и Юнис начала играть на нем с самых ранних лет, да так хорошо, что соседка мисс Массинович взялась сделать из нее профессионального музыканта. Она даже основала Фонд Юнис Уэймон, чтобы собрать деньги на дальнейшее обучение девочки.

Вопрос цвета

Дела шли так хорошо, что Юнис смогла пройти курс в престижной Джульярдской школе в Нью-Йорке и подать заявку на поступление в не менее престижный Кёртисовский институт музыки, частную консерваторию в Филадельфии. Но заявку отклонили – как считала Симон, а вслед за ней и многие биографы – из-за цвета кожи.

Однако пианист Владимир Соколофф, профессор Кёртисовского института, в частном порядке занимавшийся с Юнис, утверждал, что расовый вопрос совершенно ни при чем. Конкурс на поступление был очень большим, а юная негритянка, при всей ее одаренности, не показала себя одной из лучших.

Впоследствии Нина Симон стала очень чувствительной к расовому вопросу, хотя лично ее притеснения обошли стороной. Трион был городом, где белые и черные жили мирно, без трений, а белая учительница музыки мисс Массинович сыграла в жизни Симон одну из ключевых ролей. Единственный случай, который певица всегда приводила в пример, произошел, когда ей было 12: она давала концерт, а ее родителей, как чернокожих, посадили на задние ряды. Однако, по требованию юной пианистки, справедливость была восстановлена.

В гнезде разврата

Характера Юнис Уэймон была очень гордого. Внушив себе, что она обязана «показать всему миру», став первой знаменитой черной пианисткой в классической музыке, девушка болезненно восприняла неудачу с Кёртисовским институтом. Возвращаться в родной дом не хотелось, и она начала выступать в барах и клубах – сначала Филадельфии, потом Атлантик-Сити и Нью-Йорка – играя смешанный репертуар из популярных мелодий и классики. Хозяин клуба попросил ее не только играть, но и петь. Юнис ответила, что петь не умеет, на что ей было сказано: «Хочешь сохранить работу – пой». Так она стала певицей.

Боясь, что религиозная мама не оценит ее появлений в злачных местах с «развратным» репертуаром, Юнис взяла себе псевдоним в честь французской актрисы Симоны Синьоре: знаменитый фильм «Тереза Ракен» (1953) как раз шел тогда в кино. А имя Нина образовалось из испанского niña, то есть малышка – так ее ласково называл латиноамериканский бойфренд.

Вскоре молодая певица стала достопримечательностью клубов Нью-Йорка. «Она умела завести публику, как никто другой. Поэтому я сотрудничал с ней, несмотря на ее трудный характер», – вспоминал джазовый импрессарио и владелец зала The Village Gate Арт Д’Лугофф.

А нрав у девушки был таков, что порой охранникам приходилось защищать зрителей от нее, а не наоборот. Однажды Нина полезла в драку с поклонницей, сказавшей ей коротко: «Спасибо, мисс Симон». Нина сочла, что эта благодарность возмутительно мала для такого гения, как она.

Классика в черном

То, что делала Симон на сцене, было необычным и трудноопределимым. Виртуозно владея фортепиано, она не придерживалась какого-то одного жанра, свободно смешивая джаз, блюз, фолк, европейскую классику, баллады, духовную музыку госпел и модные поп-мелодии. Она играла все сразу, руководствуясь не общепринятыми нормами, а внутренней логикой и личным эмоциональным состоянием.

Чтобы продвигать ее «товар» на рынке, продюсеры объявляли ее как певицу, исполнявшую джаз и соул, но сама Симон к слову «джаз» относилась довольно агрессивно, считая его придумкой белых. «То, что я играю, называется черной классической музыкой, – говорила она, – в ней все стили, которые придумали черные американцы».

В 1957 году Симон познакомилась с белым гитаристом Элом Шекманом, ставшим ее аккомпаниатором и близким другом на долгие годы. В 1959-м она выпустила дебютный альбом Little Girl Blue, и ее версия гершвиновской I Loves You, Porgy сделала Нину Симон знаменитой. Ее начали приглашать на ТВ, а в 1960-м Нина выступила на популярнейшем джазовом фестивале в Ньюпорте.

У певицы появился менеджер и по совместительству муж – Эндрю Страуд, бывший полицейский, взявший карьеру Симон под властный контроль.

Успех и боль

Мечтой Юнис Уэймон было выступить в Карнеги-холле, и Страуд устроил ей этот концерт. Правда, играла она не Рахманинова, а популярный репертуар, но все равно об этом можно было с гордостью сообщить маме, переживавшей за заблудшую дочь.

Несмотря на внешние успехи, Нина чувствовала себя несчастной. Страуд завел привычку избивать ее – сначала из-за ревности, а потом без всякого повода. Домашнее насилие продолжалось годами и, по словам певицы, практически уничтожило ее как человека.

В роли менеджера Страуд поставил Симон в жесткие рамки бесконечных изматывающих гастролей. Она уже не понимала, чего ради она выступает, и с тоской вспоминала музыку, которую исполняла ребенком в трионской церкви. «То было едва ли не самое лучшее переживание во всей моей жизни, – говорила она, – ощущения были такими интенсивными, я словно могла выходить из себя и управлять всем». А то, что она делала теперь в клубах и в студиях звукозаписи, казалось, не имело смысла.

Проклятие Миссисипи

Смысл появился неожиданно из новостей. Летом 1963 года в штате Миссисипи от рук расистов погиб афроамериканский активист Медгар Эверс, а осенью того же года экстремисты взорвали бомбу в баптистской церкви Бирмингема, штат Алабама, убив четверых чернокожих школьниц. В гневе и фрустрации Нина Симон написала свою первую песню – проклинающую американский расизм Mississippi Goddam («Будь ты проклята, Миссисипи»): «Эта страна полна вранья, и вы все помрете, как мухи, я больше не верю вам!» Так начался новый, яростный, период в ее жизни – время гражданского активизма.

Mississippi Goddam была смелым высказыванием: далеко не каждый черный артист мог позволить себе такое. Многие радиостанции и концертные площадки ответили Симон бойкотом. Менеджер-муж был тоже не в восторге: Нина рушила всю его бизнес-стратегию, а может быть, и карьеру. Но Симон было не остановить – после нескольких лет кризиса она нашла свое место. «Это было опасно, но я чувствовала себя более живой, чем сейчас, – говорила она позже, – я видела, что я и моя музыка нужны людям».

Симон нечасто писала песни сама. Обычно она брала чужие вещи – для нее они были как глина для скульптора – и делала из них что-то свое, будь то материал Боба Дилана, Жака Бреля, и тем более такие народные песни, как Sinnerman. Но если у нее рождалась песня – такая, как Four Women или Fodder in Her Wings – значит, в том была серьезная потребность, поэтому среди ее сочинений нет проходных.

Око за око

В 1965 году Симон приняла участие в напряженном, проходившем под присмотром внутренних войск марше за гражданские права чернокожих в Алабаме. Она познакомилась с Мартином Лютером Кингом, Малкольмом Икс и другими черными политиками. Певица стала своей в компании афроамериканских литераторов, среди которых были писатель Джеймс Болдуин, поэт Лэнгстон Хьюз, драматург Лоррейн Хэнсбери. Рано ушедшей из жизни Хэнсбери Нина посвятила одну из самых известных своих песен «гражданского периода» – To Be Young, Gifted and Black («Быть молодой, одаренной и черной»).

В этот период Симон много рассуждала о модном среди американских интеллектуалов марксизме-ленинизме и стала главным музыкальным агитатором движения за права негров, получившего название «Черная власть» (Black Power).

Сбывались худшие опасения Страуда: непослушная Нина «теряла управление» и под влиянием буйных активистов вроде Стокли Кармайкла и членов партии «Черные пантеры» стремительно радикализировалась. Миролюбивого Мартина Лютера Кинга она огорошила заявлением, что не поддерживает ненасильственную борьбу, а мужу предложила купить оружие и отправиться на Юг мстить белым расистам. К счастью, Страуд имел над Симон некоторую власть. Их дочь Лиза вспоминала, что, несмотря на побои и отсутствие душевной близости, родители находили какое-то странное удовольствие в своем несчастливом союзе.

«Была бы моя воля, я стала бы убийцей, – вспоминала артистка впоследствии, – и, возможно, меня самой бы уже не было в живых. Но Эндрю запретил мне это, и тогда моим единственным оружием стала музыка». И она пользовалась им, на некоторых концертах открыто призывая зрителей к вооруженной борьбе.

Остаться ни с чем

Неизвестно, до чего бы довело пылкую Симон ее увлечение политикой, но случилось неожиданное: после убийства Мартина Лютера Кинга весной 1968-го страсти вокруг движения за гражданские права чернокожих начали остывать, чему способствовало и переключение внимания общества на Вьетнамскую войну.

Симон обнаружила себя практически у разбитого корыта: одни соратники убиты, другие в тюрьме, третьи в бегах. У нее появилась мания преследования – и небезосновательная, так как, по понятным причинам, известной певицей интересовались ФБР и ЦРУ. Из-за изнуряющих гастролей, кризиса и насилия в браке у Симон произошел нервный срыв, начались галлюцинации.

«Я ненавижу всех, но еще больше ненавижу себя и ничего не могу с этим поделать», – писала она в дневнике. Как это нередко случается, неприятие окружающего мира и нелюбовь к себе были частью одной проблемы.

Не только в личных записях, но и в публичных интервью того времени Симон много говорила о несчастье, о том, что общественная деятельность принесла ей разочарование. «Артисты, избегающие острых тем, наверняка живут более счастливо, – сказала она как-то, – но я вынуждена жить с Ниной, а это очень непросто».

«Нина всегда была мне как сестра, и тут вдруг она превратилась в человека, от которого не знаешь, чего ожидать в следующую секунду: будет ли она нормальной или взорвется от ярости», – вспоминал Эл Шекман.

Мама Африка

В начале 1970-х Симон решила, что жить в США ей больше невмоготу (американское общество она сравнивала с раковой опухолью), равно как и сохранять союз с мужем-мучителем.

Покинув родину, она очутилась на Барбадосе, где закрутила роман с местным премьер-министром Эрролом Бэрроу, а затем, по совету знакомой южноафриканской певицы Мириам Макеба по прозвищу Мама Африка, поселилась в Либерии, государстве, основанном черными американцами.

В Африке Симон, по ее словам, отдыхала душой, но ее дочь Лиза, в то время 12-летний подросток, рисует совсем не умиротворяющую картину. Приехав в гости к матери, Лиза неожиданно увидела в ней «не защитницу, а монстра»: Симон начала избивать ее, едва не доведя до самоубийства. Лиза бежала из Либерии, и с тех пор много лет не общалась с матерью.

К середине 1970-х 40-летняя Нина оказалась на мели: доходами от ее пластинок распоряжался бывший муж-менеджер, а ей оставались в основном долги – записанное на нее американское имущество арестовали за неуплату налогов.

«Движения больше нет»

Симон не хотелось возвращаться в шоу-бизнес, но сделать это пришлось. Сначала она дала несколько концертов в Швейцарии, однако люди в этой стране показались ей слишком холодными, и Нина перебралась во Францию. В Париже она выступала в ночном клубе за скромный гонорар, но публика в клуб не шла: никто не мог поверить, что та самая Нина Симон играет в такой дыре.

Эл Шекман отправился в Европу, чтобы отыскать свою старую подругу, и поначалу даже не узнал Нину: она выглядела, как клошар. Вместе с приятелем Симон голландцем Герритом Де Брюном Шекман стал наводить порядок в жизни певицы. Товарищи отвели ее к психиатру, который поставил диагноз, объяснявший многое в непредсказуемом поведении Нины: биполярное расстройство, или иначе говоря – маниакально-депрессивный психоз.

Симон начала принимать лекарства, которые, с одной стороны, дали ей некоторую психическую стабильность, но с другой – влияли на ее двигательные способности, в частности, игру на фортепиано. И все же певице удалось вернуться на большую сцену. Этому способствовало и то, что песня с ее дебютного альбома – My Baby Just Cares For Me попала в рекламу духов Chanel: голос молодой Нины звучал из каждого телевизора.

Человек крайностей, в поздние годы Симон не считала нужным возвращаться к репертуару времен борьбы за права черных, прежде бывшим главным содержанием ее жизни. «Нет больше никакого движения за права, – говорила она, – и эти песни теперь не ко времени». Она не дожила до новой фазы обострения расового вопроса в США – Black Lives Matter и тому подобного – а могла бы стать матриархом этого движения.

Позовите доктора

Далеко не каждый популярный музыкант может похвастаться уважением и любовью со стороны коллег. Часто народная слава и признание в среде профессионалов исключают друг друга, но Нина Симон знала и то, и другое. Он была из тех музыкантов, что оказывают сильное влияние на других артистов. Дело не столько в мастерстве, сколько в той творческой свободе, которую демонстрировала ее музыка и она сама.

Во времена большого успеха Симон говорила, что чувствует себя узницей золотой клетки – но ведь лишь человек со свободной душой может чувствовать такое, в то время как прочие готовы продаться с потрохами за место в золотой клетке. Симон рвалась на волю – и это слышно в ее музыке, напряженной и одновременно раскованной, не связанной никакими условностями.

Под конец жизни Симон завалили наградами и званиями. Амхерст-колледж в Массачусетсе и Колледж имени Малкольма Икса в Чикаго присвоили ей степень почетного доктора наук. Ник Кейв вспоминал, как однажды ему довелось представлять Симон, одну из его любимых певиц, на концерте, и та вальяжно поправила его: «Не Нина Симон, а доктор Нина Симон!» Для нее это было важно. За несколько дней до смерти степень почетного доктора наук дал ей и Кёртисовский институт – тот самый, куда ее не приняли в молодости.

Грустная легенда

В начале 1990-х во Франции сняли документальный фильм о Симон под названием «Легенда». В одной из его сцен Нина говорит с привычным пафосом: «Я реинкарнация египетской царицы», а в другой неожиданно плачет, встретив свою первую любовь из Триона: «Я уже не понимаю, что такое нормальная жизнь. Если в твоем доме пусто и тебя никто не ждет, в ней нет смысла». У нее было много любовников, но их число не могло заменить ту одну большую любовь, которую она искала всю жизнь. Всемирно известный и глубоко несчастный человек.

«Это мама и мисс Массинович хотели, чтобы я стала музыкантом. А мне, наверное, надо было остаться с любимым парнем в Трионе», – говорила 60-летняя певица, не скрывая разочарования в собственной судьбе. Она считала, что оказалась заложницей амбиций своих воспитателей – не прекословя им, пошла по артистическому пути, на котором ее ждало мало радости.

Симон умерла от рака в 70 лет. По завещанию, ее прах развеяли над Африкой, где она короткое время была по-своему счастлива, хотя со стороны это счастьем и не выглядело. Нина Симон дорого заплатила за свою музыку трудной жизнью. Тем ценнее эта музыка для тех, кто ее любит.