Воля ваша: как стать звездой, несмотря на клеймо бывшего зэка

Шпион, выйди вон

Один из популярнейших актеров Советского Союза Георгий Жженов в молодости провел шесть лет в сталинских лагерях и затем еще столько же в ссылке за Полярным кругом. В 1938-м, когда ему было 23 года, Жженова арестовали, обвинив в работе на разведку США.

В поезде до Владивостока, в котором молодой актер ехал на съемки героически-трудового фильма «Комсомольск», ему «свезло» перекинуться парой слов с американским военным атташе Файмонвиллом. Жженов был не единственным из веселой съемочной труппы режиссера Сергея Герасимова, с кем общался хорошо говоривший по-русски иностранец. Но, на свою беду, Жженов находился под особым присмотром НКВД – незадолго до того он дерзко отказался от высылки в Казахстан, куда должен был отправиться как член семьи «врага народа». Тогда его, молодого и еще свято верившего в непогрешимость советской власти человека, отстоял мэтр Герасимов. Тем не менее Жженов запомнил слова, сказанные ему чекистами: «Не поедешь – посадим».

«Врагом народа» был его старший брат Борис, студент механико-математического факультета Ленинградского университета, попросивший освободить его от обязательного для всех учащихся присутствия на похоронах Кирова. В декабре 1934-го в Ленинграде стояли сильные морозы, а теплых ботинок у Бориса не было, и он неосторожно сказал комсоргу: «Если я пойду и обморожу ноги, Кирову ведь это не поможет». Эта фраза стоила ему жизни: в 1943 году 30-летний Борис умер от истощения, работая в угольной шахте Воркуты.

Арест брата не поколебал идеалистических воззрений Георгия. Прочитав тайное письмо Бориса, в котором тот рассказывал о пытках в НКВД, Жженов подумал, что брат сошел с ума. Но после шести лет на Колыме у него не осталось никаких иллюзий.

Премия нашла героя

До лагерей Жженов успел сыграть небольшие роли в нескольких фильмах, в том числе в популярных «Путевке в жизнь» и «Чапаеве». На Колыме его артистическая карьера могла бы закончиться, но Георгию повезло больше, чем брату: сначала он работал в гараже на золотых приисках Дальстроя, а позже получил возможность играть на сцене Магаданского музыкального и драматического театра. В самом конце присужденного ему пятилетнего срока Жженову без объяснений добавили еще 21 месяц лагерей, правда, отсидел он их не все, выйдя в 1945-м по УДО. Он наивно надеялся вернуться в Ленинград или какой-нибудь другой большой город Союза, чтобы продолжить работу в кино, но вскоре понял, что не может даже покинуть пределы Магаданской области – таковы были порядки, установленные Дальстроем. Опытные сидельцы увещевали актера: «Не суйся на материк с 39-й режимной статьей в паспорте, горюшка хватишь! Это же волчий билет! Будут гонять отовсюду, как бездомную собаку! А кончится тем, что снова посадят».

Но упорный Жженов через год добился своего и успел поработать на Свердловской киностудии, в драмтеатре города Павлово и сняться в эпизоде картины «Алитет уходит в горы», прежде чем в 1949-м его повторно арестовали по старому обвинению и отправили на пожизненную ссылку в Красноярский край. Такова была распространенная практика того времени: однажды посаженный, особенно по политической или шпионской статье, и выживший в лагерях мог подвергнуться повторному аресту.

В 1955-м Жженов добился пересмотра своего дела: Военный трибунал Ленинградского округа реабилитировал актера. Он смог вернуться в родной город и уже в том же году сыграл эпизодическую роль в «Чужой родне» Михаила Швейцера.

Жженов описал свой лагерный опыт в нескольких автобиографических рассказах и повестях: «Саночки», «Омчагская долина», «Я послал тебе черную розу» и других. Советская власть не шибко приветствовала подобные откровения, поэтому опубликовать эти произведения Жженов смог лишь в годы перестройки. До этого он старался не распространяться на публике о своем прошлом, но, когда за знаменитую роль разведчика в «Ошибке резидента» актеру вручали премию КГБ СССР, он не выдержал и мрачно пошутил: «Надеюсь, если снова меня посадите, то уже в хорошую камеру?»

Путь гуманиста

В обширной фильмографии Жженова есть картина Владимира Шределя «Чужая» (1978). В ней он сыграл вместе с еще одним актером непростой судьбы – Владимиром Заманским. В 1950 году 24-летний Заманский получил девять лет лагерей за участие в драке с помощником командира взвода. Инцидент произошел в военной части в Польше, где Владимир (тогда его еще звали Владлен) остался служить после окончания Великой Отечественной. На войну он попал в 17 лет, приписав себе год возраста, и прошел ее радистом самоходно-артиллерийского полка, участвовал в тяжелых сражениях, был ранен в голову.

Из девяти лет Владимир отсидел три и был амнистирован «холодным летом 1953-го», после смерти Сталина. Сыграла роль медаль «За отвагу», полученная в 1945-м. Во время заключения Заманский вместе с другими зэками строил высотку МГУ на Воробьевых горах.

Обычно в биографиях актера спокойно пишут: «После амнистии поступил в московскую Школу-студию МХАТ», словно для бывшего зэка в 1954 году это было легко и просто. На самом деле, взглянув на биографию абитуриента, приемная комиссия предсказуемо отказала ему. Он вернулся в родной Харьков, доучивался в вечерней школе, работал на стройке, но не сдался, и вторая попытка поступления стала более удачной: его согласились принять, несмотря на все «пятна» биографии, но не как студента, а как вольного слушателя, то есть под минимальную ответственность учебного заведения, на птичьих правах. Заманский согласился, хотя учиться и одновременно зарабатывать на жизнь в Москве было непросто.

В конце 1950-х он вошел в труппу недавно образованного театра «Современник», а вскоре стал сниматься в кино. Одним из его первых фильмов стала короткометражка Андрея Тарковского «Каток и скрипка», дипломная работа будущего киноклассика.

«Здоровья тюрьме»

Мало кто из знавших Заманского мог поверить в то, что перед ним человек, отсидевший в лагерях с матерыми уголовниками. Актер Игорь Кваша вспоминал, что в «Современнике» Владимира звали гуманистом за человечность и мягкость. И под военный трибунал Заманский попал не из-за жестокости: он оказался вовлеченным в драку потому, что поддержал солдат, возмутившихся наглостью молодого офицера. Доброта, внутренняя теплота свойственна многим персонажам, сыгранным Заманским в кино, будь то заводской мастер Николай Павлович в «Мелодии на два голоса» или старый коммунист Люберецкий в фильме «Завтра была война». Главной своей ролью актер считает роль Лазарева в «Проверке на дорогах» Алексея Германа.

Однажды, приехав на съемки в Тутаев, Владимир познакомился с православным старцем архимандритом Павлом (Груздевым) – прозорливцем и вообще феноменальной личностью, о которой теперь написано много книг. Отец Павел любил повторять странную на первый взгляд фразу: «Дай Бог здоровья тюрьме». В этой самой тюрьме и лагерях он провел 11 лет жизни, много раз оказываясь на грани гибели. Следователь на допросах выбил ему все зубы и почти лишил зрения, непрерывно светя лампой в глаза. Груздеву, тогда молодому и очень религиозному человеку, хотели пришить участие в антисоветской организации за то, что он просто ходил в церковь. Хотели – и пришили.

В лагерях на лесозаготовках начальство, увидев, что Павел во время перекура не курит, а молится, приказало оставить его босым на снегу, привязав к дереву на всю ночь. Вместо того чтобы замерзнуть и умереть, как предполагалось, Груздев получил способность ходить без обуви в самые лютые морозы. В лагерях он перенес много других испытаний, и когда впоследствии повторял загадочное «дай Бог здоровья тюрьме», то имел в виду, что именно эти испытания закалили его дух и сделали тем невероятным человеком, за советом которого люди приезжали со всех концов страны. Будучи истинным христианином, он до конца жизни молился за своих мучителей.

Три побега

Молился за врагов и Чабуа Амирэджиби, грузинский писатель, автор знаменитого романа «Дата Туташхиа», отсидевший в лагерях 16 лет и на склоне жизни принявший монашеский постриг с именем Давид.

В 1944-м 22-летний Амирэджиби был приговорен к 25 годам тюрьмы за участие в тайном антисоветском обществе «Белый Георгий». В конце 1930-х отец Чабуа, активный деятель Грузинской демократической республики (1918–1921), был арестован и убит молотком на допросе, а мать осуждена на 10 лет лагерей – неудивительно, что у молодого Чабуа накопилось изрядно претензий к советской системе.

Амирэджиби трижды бежал из лагерей. За каждый побег ему добавляли срок, и в итоге накопилось 83 года. Первый побег получился особенно удачным: оказавшись на воле, Амирэджиби устроился на деревообрабатывающий комбинат, который через некоторое время переместили в Белоруссию. Там беглец дослужился сначала до бригадира, а затем и до директора – деловой смекалки у Чабуа было хоть отбавляй. Успел завести семью и двух детей. Он жил по поддельным документам, но, по словам дочери, жил «удивительно открыто», даже не думая залегать на дно. Чабуа верил в Бога и ничего не боялся. Замыслив первый побег, он попросил сокамерника наколоть ему изображение святого Георгия во всю грудь, чтобы в случае поимки чекисты сразу поняли, что имеют дело с членом антисоветской организации и не пощадили его, – так он сознательно отрезал себе путь к отступлению.

Но жизнь Амирэджиби складывалась на удивление удачно: за успехи на производстве беглый каторжанин был представлен к ордену Трудового Красного Знамени и отправлен в командировку в Западную Германию, чтобы забрать и перевезти в СССР немецкое оборудование. Он бы мог легко стать «невозвращенцем», попросить политического убежища, но не сделал этого. «Зачем? Здесь была моя родина, мой дом с крыльцом. Да и я знал, что все родные пострадали бы от моего побега», – объяснял будущий писатель.

Разоблачили его лишь в 1949 году, когда в стране на волне шпиономании проводилась тщательная проверка всех государственных данных. Чабуа вернулся в лагерь уже с удвоенным сроком. В 1951-м был отменен расстрел как мера наказания за повторный побег, и Чабуа бежал – на этот раз из-под Караганды. Затем был побег из Западной Сибири и снова тюрьма. Но теперь Амирэджиби не задерживался в каждом новом лагере дольше трех месяцев – его переводили, чтобы он не успел подготовиться и убежать снова. Среди людей, встреченных им во время скитаний по зонам, был даже последний китайский император Пу И, взятый в плен советскими войсками в Маньчжурии.

Восстание обреченных

Амирэджиби был одним из организаторов забастовки заключенных, переросшей в знаменитое Норильское восстание лета 1953 года. Оно перекинулось на другие лагеря ГУЛАГа и стало одним из факторов, повлиявших на решение советского руководства смягчить тоталитарную систему.

«Нет такого трудного положения, из которого не было бы выхода – это девиз моей жизни», – говорил Чабуа. После всех невероятных приключений этому удивительному человеку не составило большого труда после амнистии в 1959 году устроиться в свободной жизни.

В этот раз Чабуа не стал претендовать на директорский пост. Он начал писать прозу на грузинском, и в 1963-м вышел первый сборник его рассказов. Через десять лет появилось самое знаменитое произведение «Дата Туташхиа»: роман о благородном разбойнике был поводом для глубокого разговора о справедливости, чести, истории и культуре Грузии. Чабуа сам перевел его на русский язык. В конце 1970-х его экранизировали (фильм «Берега»). За сценарий этого фильма он получил Государственную премию СССР – чем не иронический триумф для бывшего антисоветчика.

Амирэджиби был яркой личностью, человеком, не боявшимся говорить правду в лицо власти – что советской, что постсоветской. Он был депутатом грузинского парламента и одним из самых принципиальных оппонентов Звиада Гамсахурдиа, а позже – Михаила Саакашвили.

Крамольные письма

Советская лагерная проза – это десятки имен писателей, но два самых известных среди них – Варлам Шаламов и Александр Солженицын. Каждый по-своему мощен, но судьбы их совершенно разные: Шаламову после лагерей не удалось по-настоящему вернуться «в нормальную жизнь», хотя он старался, а для Солженицына заключение стало, наоборот, отправной точкой пути к большой славе.

Конечно, ему, как и многим другим жертвам репрессий, прежде всего повезло дожить до хрущевской оттепели. Не случись ее, он бы закончил свои дни в ссылке в Средней Азии, где на широкую известность рассчитывать не приходилось. Впрочем, зная биографию и характер Солженицына, можно предположить, что он вряд ли бы сидел тихо и, скорее всего, проявил бы себя и в степях Южного Казахстана. Но это все домыслы, а реальность такова: будущий нобелевский лауреат, а тогда еще убежденный марксист-ленинист капитан Красной армии Солженицын в письмах близкому другу с фронта Великой Отечественной войны нелестно высказывался о Сталине. Письма эти бдительные органы прочитали, и в 1945 году 26-летний Солженицын получил за них восемь лет лагерей и вечную ссылку.

Часть срока писатель провел в закрытом конструкторском бюро, так называемой шарашке, куда попал благодаря своей специальности математика, но после конфликта с начальством оказался в Экибастузе, в лагере Степлаг. Пережитое там легло в основу повести «Один день Ивана Денисовича», принесшей Солженицыну первую известность.

Как управлять страной

Несмотря на оттепель и разоблачение культа Сталина, советская цензура не была склонна допускать к печати произведения, рассказывающие о недавних репрессиях, да и вообще повествующие о жизни откровенно. Осознав это, добившийся в 1956 году реабилитации Солженицын приуныл: написанные им к этому времени тексты опубликовать в СССР было невозможно. Все, на что он мог рассчитывать, это работать школьным учителем математики. Но все же в начале 1960-х ему удалось показать рукопись «Ивана Денисовича» поэту Александру Твардовскому, главному редактору журнала «Новый мир», – рукопись, из которой он благоразумно изъял все заведомо неприемлемые для цензуры места.

Повесть была опубликована в 1962-м в ноябрьском номере «Нового мира», став громким событием, а Солженицын на короткое время приобрел еще одного влиятельного покровителя – генсека Никиту Хрущева. Благодаря его протекции писатель получил официальное признание в СССР, правда, всего на три года. С приходом к власти Брежнева началась опала, да такая, что в КГБ был создан специальный отдел для «работы» с литератором, которого теперь посадить было уже не очень удобно из-за его известности за рубежом. В 1970 году Солженицына наградили Нобелевской премией по литературе: первый и последний в истории пример, когда премия присуждалась писателю, чей дебют состоялся всего восемью годами ранее. Сам он не придавал своему «нобелю» особого значения, понимая, что его наградили сугубо по политическим соображениям.

К неудовольствию тех, кто видел в Солженицыне прежде всего большого и оригинального писателя, он становился центральной фигурой диссидентского движения. Солженицын писал открытые письма представителям советской власти, пытаясь наставить их на путь истинный и давая рекомендации по управлению страной. От такой дерзости члены Политбюро просто опешили. В начале 1974 года, когда за рубежом началась публикация «Архипелага ГУЛАГа», терпение чиновников лопнуло, и писателя лишили советского гражданства, выдворив из страны. Тут пришел черед опешить интеллектуалам Запада, рассчитывавшим в лице Солженицына встретить типичного либерала; писатель же к тому времени утвердился в почвеннически-монархических взглядах.

Солженицын в некотором смысле повторял траекторию другого русского писателя, Достоевского, – тюремный срок по политической статье, освобождение и большая слава, а также переход от левых убеждений к правым.