– Беларусь называют «последней советской республикой Европы». Тем больше удивляет прекрасный вид из вашего окна. Эти небоскребы напоминают подсвеченный горный пейзаж.
– Да, Беларусь – красивая диктатура. Видите, вон там надпись: «Минск – город-герой».
– Говорят, вас поздравил президент Лукашенко. Вы не раз выступали с острой критикой в его адрес. Что он вам сказал?
– Ничего. По телевизору объявили, что он меня поздравил. Новость о Нобелевской премии совпала с президентскими выборами, в стране было много международных наблюдателей. Эта была информация для них. Через неделю, когда все иностранцы уехали, он сказал, что я поливаю грязью свою страну и белорусский народ.
– Как отреагировали ваши соседи?
– Поздравили. Гордятся.
– А что за люди живут в вашем доме?
– Когда-то партийное начальство строило его для себя. Многие из этих жильцов в последние годы разбогатели и переселились в виллы. Теперь здесь живут в том числе и люди искусства. К слову, недавно к дому сделали пристройку, и там цены на квартиры начинаются с миллиона долларов.
– Это примерно та сумма, которую вы получите как лауреат Нобелевской премии.
– Роскошь мне не интересна. Меня больше привлекает свобода.
– Как можно купить свободу?
– Свобода для меня – это возможность не беспокоиться о том, где взять деньги, чтобы писать.
– Для демократии нужно больше времени?
– Запад думает, что люди за его пределами устроены так же, как люди на Западе. Но есть различия. Они обусловлены исторически, и мы находимся на разных ступенях политического развития. Да, для глобальных перемен нужно куда большее время, чем те 20 или 25 лет, которые у нас были. Должны смениться несколько поколений. Октябрьская революция была попыткой ускорить течение времени. Но она провалилась. У большевиков был такой лозунг на плакате в одном из советских лагерей – «Железной рукой загоним человечество в счастье».
– Насилие и война – это часть фундаментального опыта персонажей ваших книг. На Западе долгое время люди с большой уверенностью смотрели в завтрашний день. Вы были военным репортером. То, что сегодня происходит в Европе, это война?
– Знаете, для меня война – это уже не одно слово. Есть традиционная война, о которой я писала – это Вторая мировая война, это Афганистан. Потом есть Чернобыль. Я помню, как переселяли людей из зараженных зон, в основном стариков. Старики пережили Вторую мировую войну и не могли понять, почему надо уходить: солнце светит, мышки бегают, солдаты ходят, свои солдаты. Они все время спрашивали: это что, война?
– А вам как кажется?
– Это была новая форма войны. У меня перед глазами все еще стоит картина: солдат конвоирует бабку, которая несет в решете яйца. За деревней выкопали большие ямы, в которые бросали и как бы хоронили масло, молоко, яйца и другие продукты. Внезапно мир стал другим, совсем другим. Нужно было мыть деревья и дрова, хоронить продукты. Поскольку смерть пришла во множестве новых обличий. Вас могла убить вода, если вы купаетесь, или земля, если вы слишком долго сидите на ней.
А сегодня терроризм – это еще одна новая форма войны. Что меня больше всего поражает. Мы в руках у безумных фанатиков-одиночек. Что можно этому противопоставить? Я не знаю. Ведь как воевала Чечня? Террористы-одиночки бросали вызов гигантской России. Сегодня с таким вызовом сталкивается Европа. Мы к этому совсем не готовы. Все эти ядерные ракеты, накопленные человечеством, могут ему не понадобиться. Войны будут совершенно другие. Никто не знает, какие.
– Вы говорите, что Путин апеллировал к советскому началу, чтобы обеспечить России какую-то идентичность. Что будет теперь, когда после парижских терактов у Путина есть возможность снова стать частью западного мира и действовать на равных с Олландом, Меркель и Обамой?
– Не знаю… Я не политик… Но меня пугает, что мы опять скатились в эпоху силы, назад в Средневековье. Военный мир – это мир, в котором Путин знает, как жить, а русский солдат знает, как умирать. Русский солдат всегда умирал дешево. Я думаю, что Россию надо делать другом, это опасный враг.
– В Западной Европе парижские теракты заставили людей почувствовать себя уязвимыми. Вы допускаете, что из-за этого лидеры западного мира посмотрят на Путина другими глазами? И станут держать на него равнение?
– Во всяком случае, сегодня военные идеалы возвращаются. И я думаю, что демократия какое-то время будет вынуждена отступать. Сегодня вместо культуры надежды появилась культура страха. И тут опять же Россия имеет несравненно больший опыт, чем Запад. Россия всегда жила в страхе.
– В России никто не вспоминает Афганистан при виде кадров с пилотом сбитого самолета?
– Нет, на очередной годовщине Путин недавно сказал: решение о вводе советских войск в Афганистан было правильным, иначе туда пришли бы американцы. И та война сегодня опять считается героической. И все чаще мы слышим, что Горбачев преступник, а Солженицын предатель. Последних 25 лет как не бывало. В Беларуси диктатура Лукашенко остановила время, в России народ обобран и обманут. Люди озлоблены. В воздухе висит ненависть, все дышит этой ненавистью. Страшно.
– Сталин говорил: лес рубят – щепки летят. Вы в своих книгах собираете эти щепки?
– Все мы щепки истории, и вы на Западе тоже. Единственное отличие: постсоветский и советский человек все время оказывается под колесами большой истории. И жизнь его ничего не стоит, и он никогда не жил для себя. Сейчас русская церковь говорит, что, слава Богу, кончились сытые годы, нормальная жизнь, мол, не подходит русскому человеку, мы должны страдать. Человек здесь никогда не считался ценностью, он все время находится между жерновами истории. Так и говорят: навоз истории… песок…
– В Германии вас упрекают, что ваши книги – это не художественная литература, что вам не хватает фантазии и вы занимаетесь журналистикой.
– Сегодня везде, начиная с живописи и заканчивая музыкой, ищут новые формы и новое содержание. Откуда такое представление, что литература должна стоять на месте? Ведь жизнь стала быстрее. Правда уже не вмещается в одно сознание, в один ум, в одно сердце. Она растворена, рассыпана в мире, каждый кричит свою правду. Я слушаю всех. Поэтому в моих романах звучат хоры голосов. Роман голосов – так я называю свой жанр. Флобер говорил о себе, что он человек – перо, а я человек – ухо.
– В чем для Вас заключается разница между журналистикой и литературой?
– Работа журналиста – это поиск и передача информации. Я ищу тайну нашего существования. Материал добываю, как журналист, а работаю над ним как литератор. Люди говорят о таких вещах, как добро и зло, жизнь и смерть. А это уже великие темы. Вечные. Когда-то Бродского спросили, что отличает хорошую литературу от плохой, он сказал: вкус к метафизике. И я с ним согласна. Для меня есть реальный человек во времени, и еще есть вечный человек, человеческая природа. Если я пришла к солдату, то мы с ним говорим не только о войне, мы говорим о жизни.
– Нобелевская премия изменила вашу жизнь?
– Я была растеряна… я испытала странное чувство, оказавшись в одному ряду с Буниным и Пастернаком. Я еще не обжила это состояние… На моей первой пресс-конференции меня спросили об Украине, и я сказала, что Путин развязал там гражданскую войну. Еще недавно никто бы не обратил на это внимания. А теперь мои слова имеют уже другой вес, их прочли тысячи людей. Мне тут же возразил пресс-секретарь Путина.
– Что именно?
– Что госпожа Алексиевич не владеет всей информацией.
– Вам предстоит выступить с речью в Стокгольме. Вы уже знаете, что надеть?
– Главное, что сказать… А надеть? Будет платье цвета сливы, от черного я отказалась. Точнее, брючный комплект. К счастью, лауреаты могут быть свободны в выборе одежды. Ведь у меня будет жесткий доклад, такой же, как и мои темы, было бы странно, если бы я произносила его в вечернем платье. С глубоким декольте.
– Наряд уже готов?
– Нет, сегодня была на примерке. Мне нужны четыре разных наряда: на церемонию вручения, на прием у короля, на ужин с королем и ужин в Шведской академии наук. А также для выступлений в университетах. Обычно я терпеть не могу такие вещи, мне жалко терять на них время. Сегодня моя портниха мне говорит: «Света, к этому платью нужны бриллианты». Но у меня есть только серебро и одно золотое колечко, а бриллиантов нет. Тогда она говорит: у меня есть бриллиант, который вам подойдет. Когда портниха дает известной писательнице бриллиант, я это называю социализмом. И мне это нравится. Мы все оттуда…
