– Константин Анатольевич, когда-то в СССР было огромное количество комбайнов, в перестроечной прессе 80-х годов даже писали, что их слишком много, а эффективность использования очень низкая. Сколько сегодня в России комбайнов, и хватает ли их аграриям?
– Посчитать общее количество сегодня сложно, поскольку нет централизованной статистики. Могу сказать, сколько их ежегодно продается в стране – 8–9 тысяч. Этого хватает для того, чтобы поддерживать парк в нормальном состоянии.
– И сколько из новых комбайнов поставляет «Ростсельмаш»?
– Шесть тысяч, то есть примерно 70 процентов рынка.
– Сколько в среднем живет один комбайн?
– Примерно 10 лет, слишком большие нагрузки ему достаются за время эксплуатации.
– Кто их покупает, только крупные агрохолдинги?
– Необязательно: комбайн нужен тем, у кого земли больше 1000 гектаров. А таких аграриев в стране достаточно много. Кстати, в СССР действительно производилось много комбайнов, порядка 70 тысяч в год. Сейчас рынок практически в 10 раз снизился, как я уже сказал – до девяти тысяч. При этом такого количества комбайнов хватает, чтобы производить в год порядка 130 млн тонн зерна. Весь Советский Союз при том огромном парке сельхозтехники собирал около 120 млн тонн. О чем это говорит? Современный комбайн работает почти в 10 раз эффективнее. Производительность сегодня растет за счет многих факторов – комбайны стали крупнее, быстрее, умнее и комфортнее. Лучше стал работать сервис. Комбайны становятся все более разнообразными, они адаптируются под определенные культуры, регионы, под специфические задачи. Раньше тот же «Ростсельмаш» молотил одну модель десятилетиями – без вариантов. Были «Сталинец», «Нива» – по 30 лет не менялись модели. Сегодня «Ростсельмаш» производит 9 моделей комбайнов, которые еще разбиты на модификации, так что всего выпускается 30 модификаций. При этом происходит постоянное обновление – каждый год мы выводим на рынок до двух новых самоходных машин. В них активно внедряется компьютеризация, прогресс не стоит на месте.
Комбайн KSU-1
Пресс-служба Партии дела– А кто еще занимается выпуском комбайнов в стране?
– Не так много производителей, которые нам составляют конкуренцию. Можно вспомнить Волжский комбайновый завод, компанию Claas в Краснодарском крае...
– Сегодня, когда во всем мире говорят об угрозе грядущего голода, у России, получается, очень выигрышное положение, мы бы смогли взять на себя серьезный сегмент рынка зерновых...
– Конечно, сможем. Мы потребляем 90 миллионов тонн зерна, а выращиваем 130 миллионов. То есть почти треть того, что выращиваем, сейчас спокойно продаем и даже можем увеличить производство зерна. У нас серьезный потенциал в повышении урожайности раза в полтора. Если взять схожую по климатическим условиям Канаду, то там собирают 35 центнеров с гектара, у нас пока только 25. Значит, есть куда расти. И будем расти за счет улучшения агротехники, сельхозтехники, использования новых семян и удобрений. Плюс мы можем вовлекать новые земли в оборот. У нас 35 миллионов гектаров пока выведены из оборота. К тому же благодаря глобальному потеплению граница пахотных земель в России постепенно смещается на север.
– Если будет расти потребность в увеличении выпуска сельхозтехники, вы готовы к такому?
– Конечно, готовы, но в нынешнее политически нестабильное время пока сложно говорить о каких-то конкретных цифрах. Сейчас рвутся связи, технологические и логистические цепочки. Мы уже испытываем проблемы с комплектующими, которые получаем по импорту. Мы же ранее не ставили таких задач – совсем отказаться от импортных комплектующих. Но если абстрагироваться от нынешних сбоев и рассчитывать, что рано или поздно наши производители двигателей, гидравлики, электронных компонентов наладят свое производство, а там и Китай подтянется, то сможем раза в два повысить выпуск нашей продукции.
– У вас серьезная зависимость от иностранных комплектующих?
– По разным моделям цифры разные. Есть, конечно, очень серьезная зависимость, например, от американских двигателей, коробок передач. Но тут пока полного отказа нет, какие-то компании говорят, что не будут нам поставлять детали, а некоторые – наоборот: мы не получали никаких запретов, поэтому будем работать дальше. Одним словом, перебои с поставками есть, а трагедии нет.
– Если все-таки случится полный отказ от поставок, за какое время мы сможем перейти на свои двигатели, к примеру?
– Сделать новый двигатель от чертежа до готового образца – это от двух до пяти лет. В конце концов, мы же можем что-то покупать не напрямую у производителя, а через Китай и другие страны, которые нам не объявляли санкций. В любом случае мы уже получили толчок для развития производства собственных комплектующих. На «Ростсельмаше» есть свой научно-технический центр, где работают почти 600 человек. Мы уже перенастраиваем производство – будем меньше производить модификаций техники, но делать их более глубокими. Безусловно, на полный переход к своим комплектующим уйдет не один год, но мы к этому готовы.
– А что будет с вашими зарубежными активами? У вас же заводы в Канаде, США. Не самые дружественные страны...
– В США уже нет завода, продали. А в Канаде завод есть, 95% предприятия Buhler Industries принадлежит «Ростсельмашу» – оно нормально работает. В Канаде сейчас идет рост рынка в сельском хозяйстве. Были там разговоры и в прессе, и в парламенте – дескать, давайте отберем завод у русских, национализируем его. Но потом было принято решение, что пусть завод работает, но поставку комплектующих в РФ остановили. К счастью, мы фактически продублировали этот завод у нас, поэтому запрет на поставки на нас не сказался.
– Большое промышленное производство – это же не только сборочные линии, это в первую очередь кадры. Вам хватает сегодня квалифицированных работников?
– В Ростове есть Донской государственный технический университет, основная наша кузница кадров, – этот вуз создавался практически одновременно с «Ростсельмашем». С ним у нас плотная работа, сейчас создаем совместный инжиниринговый центр. Наши инженеры участвуют в преподавании в стенах университета. Также в городе есть техникум по нашему профилю, техническое училище. Конечно, молодежь сегодня не слишком рвется в промпроизводство, ее куда больше привлекают торговля, ИТ-технологии, но тенденция сейчас меняется – интерес к промышленной сфере постепенно повышается. Да и мы стараемся быть привлекательным работодателем.
– Вы же поставляете свои комбайны в десятки стран, есть среди них такие, которые отказались от ваших поставок?
– Пока принципиально жесткого отказа нет. Примечательно, что некоторые европейские страны, с которыми у нас серьезные политические трения, от нашей продукции не отказываются и продолжают ее покупать. Египет недавно купил большую партию комбайнов. Есть ощущение, что все эти разговоры о грядущем дефиците продовольствия заставляют многих более прагматично подходить к нашим торговым связям.
– Будете ли вы расширять линейку своих моделей в ближайшем будущем?
– Думаю, в сложившихся условиях не будем, ближайшие год-два, наоборот, будем концентрироваться на уже существующих моделях, расширять их возможности. Но в то же время курс на локализацию создает новую производственную среду, позволяет готовить кадры, возникает такая питательная среда, которая потом позволит совершить рывок. Верю, что рано или поздно мы полностью откажемся от иностранных комплектующих, и тогда возникнут условия, когда мы не будем в роли догоняющих, а сами выйдем на первые технологические позиции. По крайней мере, хороший пинок мы для этого уже получили. Главное – правильно использовать этот пинок.
– У нашего АПК есть какие-то особые пожелания к производителям, учитывая появление новых технологий, цифровизацию и т. д.?
– От нас ждут повышения мощности и надежности машин, но главное ожидание – внедрение электроники. Сейчас мы уже вовсю внедряем карты урожайности, систему удаленного мониторинга. Каждая машина у нас комплектуется системой Агротроник – это такая инновационная платформа, которая позволяет получить удаленный контроль над технологическими процессами, оптимизировать режимы эксплуатации техники, а также планировать и эффективно управлять техникой в режиме реального времени. Технические службы могут оценивать состояние машины, определять, когда ей нужен ремонт или техобслуживание, агрономы видят уровень урожайности всех участков поля. Вся эта информация загружается в базу, возникает огромный массив данных, которые позволяют оптимизировать все производственные процессы, выяснять, где добавить удобрений, где необходимо провести мелиоративные работы. Сам комбайн должен стать легче, ход его – плавнее, он вообще должен сам регулироваться, настраиваться, снимать нагрузку с оператора.
– Звучит оптимистично, но ведь обилие электроники на борту комбайна – это же еще одна зависимость от элементной базы, с которой в России пока, увы...
– Да, есть проблемы, пока мы очень зависим от зарубежных поставок электронных компонентов.
– А возможно ли вернуть былую технологическую мощь Советского Союза, который сам производил и транзисторы, и микросхемы?
– Да все возможно, у нас же умный талантливый народ, это видно по ИТ-сфере. Но тут нужна серьезная промышленная политика, никакими разовыми вливаниями или проектами типа «Сколково», на которые потрачены десятки миллиардов, эту проблему не решить. Нужны другая налоговая политика, кредитно-денежная политика, нужна финансовая система, которая бы занималась не таргетированием инфляции, а инвестициями в производство. У нас есть все базовые условия, чтобы стать одними из лидеров технологического прогресса. Но для этого нужны воля и четкая экономическая политика. Пока это не прощупывается, даже несмотря на кризис, который, по идее, всегда дает новые возможности. Мы не видим никаких тектонических перемен, лишь чисто ситуативные решения правительства – там подкинуть денег, тут, наоборот, отнять, – а большого сдвига, которого мы так долго ждем, увы, нет.
– Ну хоть одно радует – от голода мы погибнуть не должны!
– Это точно, нет у нас такой возможности.
