Чужая беда рядом с тобой

Юлия Косякова, 26 лет, переводчик

5 лет в Париже

— Новости о Шарли Эбдо застали меня дома, а живу я в ближайшем к Парижу городке. Через два часа после теракта в нашей спокойной деревушке замелькали полицейские и начали оцеплять школы и парковки около административных зданий красными лентами.

Франция — многонациональная страна, что бы там ни говорили про арабско-африканские гетто, а французы давно привыкли к мусульманам. У каждого есть друзья из Марокко, Алжира и других стран африканского континента.

Мне кажется, что никто из адекватных людей не думает, что проблема в религии. Страха у людей нет, но, как и у меня, есть желание разозлить радикальных исламистов еще больше, доказывая, что не на их варварской стороне сила. Хотелось выйти и кричать, что Бога, может быть, и вовсе не существует, а даже если это и не так, то он достаточно силен, чтобы защитить себя сам, и достаточно умен, чтобы не обращать внимание на такие мелочи.

Отсутствие образования, культуры и мозгов — вот причины появления таких, как братья Куаши. Я каждый день вижу таких мальчиков около школы: родителям они не особенно нужны, денег нет, желания учиться тоже. Поэтому они приторговывают гашишем и курят его с утра до вечера, слушая рэп о гетто, наркотиках и легких деньгах. С самого детства они чувствуют, что никому до них нет дела, что институт им не закончить (тут не платят за сессии), что всю жизнь придется маяться. Так в их жизни появляются люди, которые забивают их ничем не занятый мозг псевдовысшими идеями. Грустно, что дураков, готовых поверить в собственную исключительность, так много и что у них есть Калашников.

Я никогда не читала Шарли Эбдо до теракта, видела лишь их карикатуры на тему защиты животных. Никто из моих знакомых, как оказывается, тоже не был их подписчиком и вообще он не считался высокоинтеллектуальным журналом. Есть еще одно подобное издание, гораздо более популярное и с более продуманными и завуалированными текстами, где работали те же карикатуристы, — «Канар аншене» («Утка в цепях»). Этот сатирический еженедельник был причиной многих политических скандалов, но никогда особенно не интересовался религией.

Чтобы понять, почему во Франции возможны карикатуры на религиозные темы, а в России нет, нужно знать, что французы вообще любят «острые» темы, а религия запретной темой не считается: парижане и вовсе забыли про церковь и даже детей больше не крестят. Здесь принято смеяться надо всем и над всеми — это настоящий народный сарказм. В телевизионных передачах кости промывают и правым, и левым, и националистам, точно так же как и Папе Римскому.

Я вижу еще одну проблему в том, что многие «новые» соотечественники еще недостаточно офранцузились, чтобы понимать такие шутки. На мой взгляд, французские либертарианцы и другие интеллектуалы-атеисты просто не понимают, что иногда смешно только им. Именно это и произошло с журналом — его могли правильно воспринимать только люди таких же открытых, свободных от предрассудков взглядов.

Я не видела смысла ходить на митинг при условии, что там не намечалось проблем с количеством митингующих. Имея российский опыт похода на подобные мероприятия, мы с мужем решили остаться дома и наблюдать издалека.

Сергей Черняков, 26 лет, программист

5 лет в Париже

— Я был на работе, когда узнал о произошедшем теракте. Меня ужасно расстроило это событие, а вдвойне обидно оттого, что террористы выбрали именно день празднования православного Рождества. Первой мыслью было то, что этим людям наплевать на все, кроме их самих, что они вообще не понимают, зачем и для чего человеку нужна религия, и что убивать во имя Бога — это самая большая глупость.

Не скажу, что я высоко оцениваю интеллектуальный уровень журнала «Шарли Эбдо», даже напротив, я в корне не согласен с их редакционной линией. После просмотра примеров их работ мне показалось, что у этих людей что-то произошло с моралью и они, несомненно, далеко зашли за грань возможного. Да, они были вправе публиковать любые карикатуры, находясь в свободной стране, но нужно было понимать, что какие-то вещи действительно могут быть неприятны очень большой части населения. И это не только высмеивание религиозных деятелей, но и публикации пошлых картинок с участием всех возможных лиц. Этот журнал всегда лежал на прилавках в открытом доступе, и мне неприятна была мысль, что дети тоже могли его купить или просто увидеть обложку.

Именно поэтому я не пошел на митинг, мне показалось, что люди незаслуженно преувеличивают несуществующие достоинства журнала, делая его единственной темой разговора, забывая и о расстрелянной свободе, и о погибших полицейских, заложниках и других жертвах, у которых жизнь так же нелепо оборвалась. Подобные события каждый день происходят в Сирии, но им люди не уделяют практически никакого интереса. Я за свободу прессы, за личную свободу каждого, но мне кажется, что у всего должны быть свои адекватные рамки.

Диана Сакаева, 29 лет, журналист

5 лет в Париже

— Трудно поверить в то, что случилось с «Шарли Эбдо». Ведь во Франции убийство журналиста немыслимо. А тут расстрел целой редакции, полицейских и захват заложников.

Мне, как россиянке, выросшей во второй половине девяностых-двухтысячных, на минуту стало страшно. Вспомнились взрывы жилых домов в Волгодонске, в московском метро и «Норд-Ост». Вспомнилась атмосфера ужаса и безысходности и само слово «теракт», которым в России принято оправдывать любые непопулярные меры.

Но мои опасения развеялись на площади Республики, куда вышли тысячи парижан в первый же вечер после атаки на «Шарли Эбдо». На этом странном митинге не звучали заранее заготовленные лозунги и требования. Но это не было и просто траурной акцией. Да, мы вышли почтить память карикатуристов и защитить свободу слова. Но мы вышли и для того, чтобы националисты во главе с Марин Ле Пен не воспользовались трагедией для очередных гонений против мусульман, чернокожих и арабов.

Несмотря на локальные атаки, которым вышеперечисленные подверглись во многих регионах Франции, ситуация не так критична, как, скажем, в случае с чеченцами в России, где ксенофобия насаждалась сверху.

Буду ли я опасаться бородатых мусульман и женщин в хиджабах? Я живу в городе Аржантей (пригород Парижа) с самой большой мечетью во всей Европе, где добрососедствуют французы и выходцы из арабских стран, Черной Африки, Польши и Португалии. По личному опыту знаю, что происхождение, цвет кожи и религия не имеют значения, если люди остаются людьми.

Нет ни страха, ни ощущения безысходности. Французы выстояли против удара и стали еще солидарнее, чем прежде. А как отреагировали мы на убийства журналистки Анны Политковской, правозащитницы Натальи Эстемировой и другие политические убийства? И сколько россиян выйдет на улицу 19 января 2015 года, в годовщину расстрела журналистки Анастасии Бабуровой и адвоката Стаса Маркелова, чтобы вместе справиться с ультраправым террором в нашей стране?

Я — Шарли. Я — Настя Бабурова. Я — Стас Маркелов.

Сергей, 27 лет, адвокат

6 лет в Париже

— Я узнал о терактах примерно через час после того, как появились первые сообщения. В офис позвонил один из лондонских клиентов и спросил, все ли у нас хорошо. Я работаю в восьмом округе, это довольно далеко от редакции «Шарли Эбдо». Потом я просматривал новостные ленты, и когда появилась информация о количестве жертв, стало очень неуютно — в голове я не привык ассоциировать Париж с местом, где может произойти массовая бойня. Конечно, был и шок от случившегося, и сочувствие к погибшим и пострадавшим.

За все шесть лет жизни здесь я не помню такой массовой стрельбы. Какие-то мелкие перестрелки, убийства были, многие из них попадали в СМИ. Но такого расстрела людей не припомню. То же с кошерным супермаркетом — драма с заложниками для Парижа что-то совершенно атипичное.

Я не пошел на парижский «Республиканский марш». Если честно, было страшно — проведя детство и юношество в России, я прекрасно помню сводки новостей по телевидению про смертников, взрывающихся в толпе. После такого теракта мне было не по себе идти в места массового скопления людей.

При этом митинг я, конечно же, поддерживаю. Как можно не поддерживать акцию, на которую люди собираются, чтобы отдать дань погибшим и показать, как потенциальным последователям этих троих, так и самим себе, что они едины?

Я думал, что на митинге будет около 500-700 тысяч человек. Но было в несколько раз больше. Французы сделали то, что у них лучше и естественней всего получается — вышли на улицы. Потому что этот теракт был посягательством на то неосязаемое, чем все французы так дорожат — их ценности, свободу, в том числе свободу слова и свободу прессы. И то же неосязаемое появилось, по словам моих друзей, которые были на République, и на этом митинге — чувство единства, братства.

Сейчас в городе введен наивысший режим антитеррористической готовности. Народа на улицах меньше не стало, но полиции и солдат в метро, на улицах и в местах массовых скоплений больше. Страха у людей я не заметил.

Говорить о том, что в редакции Charlie «сами виноваты», — это как считать, что «юбка у нее была короткая, сама спровоцировала». Карикатуры в журнале были на всех и вся. И, простите, это как «Московский комсомолец» какой-нибудь публикует под кроссвордами на последней полосе пару анекдотов, и среди них один, скажем, еврейский. Ну или про американцев. Да про кого угодно. В чем разница?

Это журнал, который с самого начала позиционировал себя как издание, где печатаются карикатуры на всех. Во Франции это нормально. И 10% французского населения, мусульмане, не выходили на массовые митинги, а принимали правила игры, — это страна, где свобода слова и свобода прессы даже не просто важный принцип, а основа этого государства.

Сейчас все конфессии во Франции показали, что они едины. Не стоит забывать, что и в Париже, и в целом во Франции немало районов, где все как-то мирно сосуществуют. Конечно, конфликты всегда возможны, ведь были же некоторые сообщения об атаках на мечети и так далее, но, я думаю, это шоковая реакция. А в перспективе, мне кажется, все будет мирно.

Юлия Кравченко, 28 лет, стажер в страховой компании

1,5 года в Париже

— То, что случилось с Charlie Hebdo, — трагедия. Этому ужасному преступлению нет и не может быть никакого оправдания. Я глубоко уверена, что у террористов нет ни национальности, ни религиозной принадлежности. Поэтому крайне важно, чтобы после случившегося не поднялась волна стигматизации, не начались гонения на мусульман. Среди моих друзей, знакомых и коллег много мусульман — и все они достойные люди! Никакого страха от вида людей в религиозных одеждах на улице я не испытываю.

Когда случилось нападение, я была на работе. Я работаю стажером юриста в страховой компании «Авива Франс» на La Defance — это деловой квартал Парижа. Конечно, мне было страшно. Родственники и знакомые из России начали звонить только ближе к вечеру, и в их голосах слышалась паника. Но вспомнив, какое спокойствие и уверенность сохраняли мои французские коллеги и друзья несколькими часами ранее, я смогла быстро успокоить родных. Глядя на смелость парижан, мне самой стало стыдно бояться.

Считаю, что в современном мире свобода слова — это в том числе и возможность публиковать карикатуры на любую тему. Ведь помимо вышеупомянутой свободы слова есть и свобода выбора — что читать, смотреть, где бывать. К тому же, если проследить за публикациями Charlie Hebdo, поймешь, что они делают карикатуры на любую тему. В крайнем случае, если кто-то считает себя чем-то оскорбленным, — пожалуйста, есть суд!

Многие говорят, что теракты могут повториться. Я надеюсь, что этого не произойдет. По крайней мере профессиональные действия французской полиции и других служб, принятые меры позволяют чувствовать себя защищенной.

Александра Лавренова, 22 года, студентка, фрилансер

4 месяца в Париже

— Когда произошло нападение на Charlie Hebdo, я была в салоне связи Orange, рядом со станцией метро Odéon. Я туда зашла, чтобы оплатить связь, но увидела, что никто не работает — все стояли возле огромной плазмы и смотрели прямую трансляцию новостей. Не скажу, что сразу придала этому значение, — толком еще не было никакой информации, по телевизору показывали полицейские машины, говорили о каком-то нападении. К тому же у меня были свои дела.

У меня есть приложения на телефоне, с помощью которых я читаю французскую прессу. И когда там начали постоянно появляться сообщения о том, что действительно случилось, тогда ко мне и пришло осознание, что произошел теракт.

Я долго не раздумывала, идти ли на марш в поддержку погибших. Я живу рядом — грех не сходить. Хотя все соседи меня отговаривали: мол, опасно, много людей, не рискуй.

Я вышла за полчаса до официального начала марша (в 3 часа дня) в полной уверенности, что успею: до площади Республики мне идти буквально 15 минут. В итоге до самой площади я дошла только часа через три. Людей было невероятно много, и двигалась эта огромная масса настолько медленно, что в толпе шутили: это не «Республиканский марш», а «Республиканское ожидание». В итоге как такового марша не было: может быть, официальные лица и президент и прошли, но фактически ничего не двигалось. Никто не ожидал, что придет столько людей. Жители прилегающих домов высовывались из окон и пытались хоть как-то информировать толпу: говорили, начался марш или нет, что происходит на площади. В целом все были настроены очень позитивно и патриотично. Постоянно выкрикивали лозунги «Да здравствует Франция!», «Мы все Шарли», «Да здравствует республика!». С окон и балконов свисали французские флаги, у многих булавками были прикреплены самодельные листы А4 и картонки с надписями «Я Шарли» либо «Я Ахмед» (имя полицейского, застреленного террористами), были иностранцы с листовками с распечатками тех же фраз на своем языке. Кто-то писал «Я есть мусульманин», «Я не террорист». Все самодельное. Люди прикрепляли к шапкам карандаши, ручки в знак памяти погибших карикатуристов.

За все это время я не видела ни одного полицейского — уж не знаю, где они все стояли. Я была шокирована — конечно, в хорошем смысле, — когда запели «Марсельезу». Когда слаженно, дружно поют полтора миллиона человек... Сказать, что это впечатляет, — ничего не сказать! Есть у французов чувство сплоченности, единства, а произошедшее их объединило еще больше. Ведь для них эта трагедия национального масштаба, они сравнивают произошедшее с терактом 11 сентября в США.

Сегодня еще сохраняется повышенный уровень террористической угрозы, в прессе появляются самые разные сообщения о возможных терактах. Но лично мне не страшно. Я каждый день вижу проявления необходимых мер безопасности: при входе в магазин, офисное здание или государственное учреждение начали проверять сумки, по улицам и метро ходят полицейские. Есть чувство защищенности.

Алексей Кузьменок, 35 лет, сомелье

Приехал в Париж как турист

— «Республиканский марш» проходил на моих глазах, но сам я в шествии не участвовал. Вообще это не было похоже на какой-то спланированный митинг или организованное шествие. Люди вышли на улицу, потому что их сплотила общая беда. Было ощущение, что, почувствовав угрозу, они просто пошли друг к другу. Меня поразило то, насколько это шествие было разношерстным. Там были люди всех возрастов и всех национальностей — французы, китайцы, алжирцы и так далее. У людей были таблички с надписями Je suis Charlie, майки, карандаши. Люди просто шли и разговаривали друг с другом, у них не было в глазах какой-то идеи. Шли инвалиды, их катили либо родственики, либо сиделки. Я видел двух слепых, которые шли в толпе с поводырями. На площади Республики была огромная толпа, и туда я уже не пошел. Это было больше похоже на организованную акцию. Но в какой бы точке города ты ни был — везде шли люди. Кто-то шел в сторону площади, кто-то просто прогуливался.

Мне кажется, для французов их девиз «Свобода, равенство, братство» — не просто слова. Их сплотила общая угроза, и они вышли на улицы. Я был под впечатлением от этого марша, и мне было немного жаль, что у нас такой сплоченности нет.

Мне сложно сравнивать это с маршами, которые были у нас в 2011 году, — все-таки это политические мероприятия, а от политических акций я далек. Почему ничего подобного не было после взрывов в метро и в Домодедово? Дело, наверное, в людском менталитете. Я узнал о том, что случилось, накануне поездки. И первая моя мысль была: «Доигрались. Вы рисуете карикатуры на религиозные символы, и вот к чему это приводит». Это был мой русский менталитет. Здесь же думают по-другому. Здесь допускают свободу и толерантность во всех ее проявлениях. Что бы ни делали авторы карикатур, это не дает никому права так с ними поступать.

Обстановка в городе сейчас довольно будничная, но во всех музеях и торговых центрах стоят люди с повязками «секьюрити». Они очень вежливо просят тебя показать сумку, извиняются и благодарят за понимание ситуации. На улице люди живут абсолютно спокойной, будничной и беззаботной жизнью. Повсюду таблички Je suis Charlie.

Анна Чернышова, 28 лет, работник сферы туризма

4 года в Париже

— Во время нападения на редакцию Charlie Hebdo я была в России. Мой молодой человек — француз — написал мне, что был по делам недалеко от центрального отделения полиции. Cначала он не понял, почему оттуда раздавался такой оглушительный вой сирен, пока не узнал из сводок новостей, что происходило в тот момент. Тогда я тоже стала судорожно просматривать последние новости и увидела статью о теракте. Я была шокирована. Первый вопрос, который возник у меня в голове: «Как подобное могло произойти в Париже?»

Несмотря на частые угрозы со стороны «Аль-Каиды», неоднократно заявлявшей о возможности терактов в Париже, я никогда до конца не верила, что нечто подобное произойдет на самом деле. Да, всего лишь три года назад Мохаммед Мера совершил нападение на еврейскую школу в Тулузе. Но мне казалось, что после этого случая должны были усилить меры безопасности и начать более активно искать потенциальных террористов. Уровень безопасности в столице, как мне казалось, должен был быть на более высоком уровне. И, наверное, дело еще в этом обычном человеческом наивном ощущении, что подобное не может произойти рядом со мной, в городе, в котором я живу.

О том, чтобы остаться в России на время и переждать опасность, я не думала. Что бы это изменило? Террористическая угроза по-прежнему существует. Вопрос только в том, когда это повторится снова. А мне кажется, это повторится. Я думаю, что во Франции довольно широкая сеть джихадистов, которые в любой момент могут перейти к действию.

Сейчас я стараюсь не думать о случившемся. Первая волна эмоций прошла. Невозможно постоянно жить в страхе. Думаю, это касается и других людей. Сейчас в городе еще усилены меры безопасности. Слышала от одной француженки, что перед школой ее ребенка расхаживали люди с автоматами.

Мне кажется, сейчас люди стали более внимательны к тому, что происходит вокруг. Например, на днях в электричке, когда в поезд заходил слишком шумный человек, все начинали с опаской оглядываться. Обычно парижане равнодушны к таким проявлениям.

Сейчас все говорят о том, что нужно усиленно защищать еврейскую часть французского населения. Но в то же время СМИ замалчивают ситуацию с мусульманским населением, против которого еще больше усилилась дискриминация и которое тоже нужно защищать. За последние дни произошли десятки нападений на мечети, и об этом почти никто не говорит. Хотя подавляющее большинство мусульман Франции высказалось против произошедших терактов и не считает карикатуру на пророка Мухаммеда поводом к убийству. Многие мусульмане пришли на марш. Вот пример таблички, которую я видела на марше: «Я араб-мусульманин против терроризма».

До истории с «Шарли» лично я не наблюдала примеров дискриминации, хотя живу в районе с большим процентом мусульманского населения. Или просто до сих пор не задавалась этим вопросом. Но после расстрела редакции конкретные факты (опять же атаки на мечети и отдельных граждан) показывают, что дискриминация существует.

«Республиканский марш» был первой манифестацией, в которой я участвовала во Франции. Мне было очень важно быть там, ощутить чувство сплоченности, сопереживания со всем народом. Было очень волнительно видеть всех этих людей, взрослых и детей, всех возрастов и конфессий, которые собрались вместе, потому что им не все равно. Потому что они не принимают возможность совершения такого дикого варварства в своей стране.