С самого начала было ясно, что столетие революции станет для нашего режима идеологической головоломкой. Уклониться от празднования столь грандиозных событий трудно, но поднести их в приемлемой для путинской эпохи форме – еще труднее. Само слово «революция» вводит казенных агитаторов в такой ужас, что его заменяют иносказаниями наподобие «майдана».
Предварительный сценарий юбилея явно рождался в муках и предполагал серию ритуальных примирений белых с красными, венцом которой станет возведение монумента, разъясняющего публике, что у тех и других была «своя правда».
На бумаге смотрелось гладко, хотя и было выдумкой. Большую часть жертв революции составили не белые с красными, а миллионы обывателей города и деревни, умерших от голода или убитых в погромах и грабежах.
Не говоря о том, что, например, социалистов‑революционеров, гонимых как большевиками, так и их врагами, а позднее истреблявшихся советским режимом, было в 1917‑м в несколько раз больше, чем большевиков.
Наличием «своей правды» у всех вышеперечисленных решили не заморачиваться. Но даже и в предельно суженном виде доктрина «примирения» оказалась неприложимой к практике.
Попытки установить в Петербурге памятные доски Маннергейму и Колчаку закончились тем, что первую из них пришлось снять, а вторая, регулярно заливаемая черной краской, превратилась в головную боль для властей.
Российский правящий класс, происходя почти поголовно из красных, очень любит белых. Но это чувство, во‑первых, не разделяется народом, вполне к ним равнодушным, а во‑вторых, поднимает на борьбу малочисленные, но задорные группы левых активистов. Задуманное мемориальное благолепие обернулось скандалом.
Впрочем, небольшим. Прологом февральского юбилея стал куда более мощный скандал – из-за передачи РПЦ Исаакиевского собора.
«Передача собора в год столетия революционных событий призвана стать символом примирения… Мир вокруг возвращенных церквей должен стать олицетворением согласия и взаимного прощения – белых с красными, верующих с неверующими, богатых с бедными». Так сказал патриарх Кирилл в полном соответствии со сценарием юбилея.
Но в вопиющем противоречии с жизнью. Полтора десятка лет верующие мирно молились в Исаакии, а все прочие безвозбранно его осматривали. Но стоило разыграть акт «примирения и прощения», как поднялись протесты, которых давно не видывали. Причем противников передачи собора, среди которых было и большинство рядовых православных, оказалось гораздо больше, чем сторонников.
Подчиненные патриарха, свободные от пут высокой политики, не стали маскироваться. «… Февральская революция ввергла Отечество в страшную пучину… Сто лет спустя происходят те же процессы и преследуются те же цели. Под видом протеста против передачи Исаакиевского собора Церкви осуществляется попытка формирования майдана в России… Перед нашими глазами должны зримо всплывать образы февраля 1917 года, а мы слепо начинаем повторять ошибки столетней давности – идем за людьми, последователями революционеров 1917 года…»
Протоиерей Димитрий Василенков успел честно сформулировать охранительное неприятие Февраля как раз накануне того, как анонимный кремлевский приказ о заморозке передачи собора замкнул ему уста. Согласимся, что у протоиерея «своя правда» есть, а вот в высочайше утвержденном юбилейном сценарии она и не ночевала.
РПЦ канонизировала Николая Второго. Он – святой. Какое может быть «примирение» у последователей великомученика с потомками его мучителей–красных? Не «прощать» потомки красных должны потомков февральских побежденных, а слезно перед ними каяться. Ввиду симфонии наших властей и РПЦ можно было бы ожидать корректировки сценария примерно в этом направлении. Но такое как раз и невозможно.
Февральская революция была антимонархической, антиклерикальной, антиистеблишментарной и по духу своему социалистической, пусть и в эсеровском, а не в большевистском понимании этого слова. Таков был выбор страны. Последующие большевистские и небольшевистские жестокости его не отменили. Сегодняшняя Россия – страна потомков красных и тех, кто к ним присоединился.
Подавать этот юбилей то ли под чисто охранительным соусом, то ли смешивая пополам революционность с контрреволюционностью – значит, превращать акции памяти в скандальный и небезопасный для властей балаган.
