Хотя новая книга Бориса Акунина вышла в серии «Любовь к истории», сам он ближе к финалу признается: «Я, бывает, злюсь на историю». Отчего же любовь обращается тут в свою противоположность? Те, кому не терпится узнать ответ, могут пропустить несколько следующих абзацев, а остальным предлагаем небольшой экскурс в прошлое.
Востоковед Григорий Чхартишвили — человек-оркестр: под собственной фамилией он публикует филологические штудии, в образе патриотического прозаика Анатолия Брусникина сочиняет историко-воспитательные романы для юношества, а надев маску экзальтированной Анны Борисовой, погружает читательниц в пучину мистики. Но, конечно, главным литературным детищем Григория Шалвовича был и остается Борис Акунин. Ему автор поручает самое заветное — от ретродетективов про Эраста Фандорина до «Истории Российского государства» и злободневной публицистики. С некоторых пор ему доверен еще и блог borisakunin.livejournal.com. «Сделайте мне вопросы, — предлагает Акунин посетителям. — Хоть я и не Господь Бог, но попытаюсь удовлетворить ваше любопытство».
Впрочем, акунинский ЖЖ быстро перестает быть лишь местом встречи писателя с фанатами и площадкой для «занятий по интеллектуальному фитнесу», превращаясь в еще один прибыльный бизнес-проект. По материалам блога изданы иллюстрированные тома «Самый страшный злодей» и «Настоящая принцесса». Нынешняя «Самая таинственная тайна» — третья по счету и наверняка уж не последняя книга серии. Умелый литературный бизнесмен может похвастать безотходным производством. В дело идут все субпродукты — точь-в-точь как при изготовлении ливерной колбасы. Подобно другим пишущим, Акунин в ходе работы над книгами собирает уйму материала, и то, что не попадет в «фандориану» или «Историю», не пропадет: заметки, наметки, маргиналии, фразы и прочая мелочовка появятся в блоге, а затем перетекут и на бумагу. Вспоминая свои школьные годы, автор пишет о «сорочьем» принципе обхождения с историей — выхватывать из нее самое яркое и приметное: «Я любил, вычитав что-нибудь заковыристое, потом блеснуть в обществе». В отличие от Акунина-романиста, уже знающего меру, Акунин-блогер по-детски падок на все блестящее — экзотические реалии, причудливые сюжеты, необычные изломы судеб.
При этом автор «Самой таинственной тайны» вовсе не претендует на лавры творца или первопубликатора; он черпает информацию из открытых источников и выступает тут в скромной роли референта: «не гуглите, я за вас это уже сделал», «буду пересказывать из свежепрочитанного то, что показалось мне интересным», «один сюжет хочется пересказать», «попалась мне там вот какая история», «читаю замечательно интересные мемуары», «вот вам еще одна история» и т. п. «Не исключаю, что эта байка и без меня гуляет по Интернету», — комментирует он, например, анекдот про неудачную охоту Наполеона на кроликов, но все же приводит целиком. Дайджест сетевых баек — нормальный жанр для блога, но этично ли переносить его в чисто коммерческое издание?
Кстати, именно «сорочий» принцип отбора дает автору поводы сердиться на историю. Акунин подчеркивает: в отличие от литературы, которая выстраивает фабулы со смыслом, история — дама бессмысленная. Она ничему не учит и «обходится каким-нибудь пошлым образом с яркими и красивыми людьми». Хорошие погибают, плохие торжествуют, благородство не поощряется, подлость не наказывается, «гении запросто бывают злодеями», «герои бывают подлецами, а подлецы героями». Словом, «реальная жизнь — паршивый сюжетопостроитель». Сделав выговор богине истории, Акунин-блогер тут же признает, что познавательная ценность многих приведенных им сюжетов невелика, а кое-что просто «чепуха»: «не нужно относиться к этим текстам как к источнику фактической информации», «не утверждаю, что все было именно так, как я описываю. Это беллетристика».
Если уж книга из серии «Любовь к истории» не претендует на историческую точность, то, может, она обладает литературной ценностью? Не похоже. «В ночи что-то рычало и вздыхало», «что-нибудь, зацепившее мозг или сердце», «вампирить мужские сердца», «непримиримая интенсивность во взгляде» — типичные образчики стиля Акунина-блогера. «Такой вот новый тренд возник в узких кругах продвинутой молодежи» (о древней Московии), «блеснул креативом» (об Англии XVIII века), «в доме засело 30 или 40 страшных русских отморозков» (о событиях 1911 года). Вместо того чтобы сказать: «я люблю мемуары», автор напишет: «я являюсь постоянным потребителем этой книжной продукции». Вместо выражения «много хорошего о людях» читаем: «позитивная информация о человеческой природе». Однажды автор сам почует неладное и оговорится: мол, «намеренно перехожу на канцелярит, чтобы не сорваться в эмоциональность». Но неужели в писательском арсенале нет ничего, кроме этих двух крайностей?
