Почему уходит Лесин? Если верна официальная формулировка «по семейным обстоятельствам», можно усмотреть в его нынешней отставке отзвук летнего политического скандала — в Штатах потребовали расследовать происхождение его американской недвижимости, стоившей 28 миллионов долларов, а он в интервью «Форбсу» сказал, что недвижимость приобрели дети, взяв для этого кредит. Но кто же верит официальным формулировкам, особенно сегодня, когда всем предложено ждать неизбежного подъема мировой экономики? Одни говорят, что Лесин слишком потратился на «Профмедиа», другие — что испортил отношения с Первым каналом и «Россией», третьи — что напрасно поскандалил с «Эхом», а четвертые — что недодавил его, тогда как призван был именно для додавливания. Истина, на мой взгляд, заключается в том, что Лесин не вписывается в современную российскую политику, что стало ясно уже после первой его отставки, довольно скандальной, хотя и никак официально не откомментированной (2009). Тогда он лишился поста советника президента и четыре года почти не появлялся в информационном поле.
У меня нет насчет Лесина никаких иллюзий, хотя в его борьбе с медиаимперией Гусинского он вызывал у меня скорее симпатию (про Гусинского, птенцов его гнезда и стиль его работы многое было понятно уже тогда — в конце концов и Миткова, и Мамонтов, и бывший мой соведущий, приличный с виду человек Норкин, и Мацкявичюс, и Кулистиков, и Добродеев вышли именно оттуда, и превращение информации в пропаганду тоже началось не при Путине). Тогдашнее мое «огоньковское» интервью с Лесиным вызвало богатую реакцию: один из руководителей Союза журналистов России и большой защитник свободы слова распустил сплетню о том, что я получил от Лесина квартиру в Москве. По слухам, добавил он, по слухам! (И повторял потом эту клевету еще неоднократно.) При выборе между этим секретарем Союза журналистов и Лесиным я, пожалуй, однозначно выберу Лесина — именно потому, что он не рядится в белые одежды. Но это, пожалуй, единственное его преимущество.
У меня нет ни малейших оснований видеть в нем альтернативу Гусинскому, или убежденным радикальным либералам, или таким же убежденным кровожадным патриотам: менеджерский цинизм ничуть не лучше фанатизма, и если с фанатиком еще можно спорить, то у менеджера во главе угла всегда стоит простой расчет, и хоть ты головой об стену бейся — его не переубедишь. Просто в Лесине, помимо этого расчета и менеджерских данных, всегда было что-то человеческое, и это не давало ему окончательно слиться с чиновным классом. Не знаю, в чем тут дело, — может, в КВНовском опыте, а может, в циничном его юморе, а может, в старых, еще советских представлениях о корпоративности, — но Лесин мог прийти на собрание «Эха», а современный чиновник не пришел бы. Ему вообще непонятно, с чего это туда приходить, в логово врага, в пятую колонну, кормящуюся печеньками.
Да, Лесин инициировал увольнение Плющева и смещение Венедиктова с поста главреда, — но он же и не довел дело до конца, что и вызвало, говорят, недовольство в верхах, где господствует принцип «Замахнулся — руби». Между тем мир движется вовсе не теми конфликтами, в которых кто-то кого-то победил, нагнул, додавил и так далее. Мир движется и развивается благодаря конфликтам, в которых найден компромисс, и обе стороны чему-то научились. Это в Кремле нынешнем считают, что если уж завелся у тебя оппонент в лице Навального, надо с ним не полемизировать, ибо это признак слабости, а засадить на подольше (вон уж обвинение десятку просит для Навального и восьмерку — для брата; вероятно, таким образом государство демонстрирует уверенность в завтрашнем дне). А вообще-то додавливать и вытаптывать всегда считалось в истории делом неприличным. Благодаря столкновению Лесина с Венедиктовым и их обоюдной способности друг друга слушать история России обогатилась еще одним ценным опытом взаимодействия журналистики и менеджмента (читай, прессы и государства). А если бы Лесин убрал Венедиктова и превратил «Эхо» в музыкальную радиостанцию, каковой шанс имелся и был публично анонсирован, — история обогатилась бы (точней, приросла бы) лишь еще одним скучным примером нагибания и запугивания, и никто, кроме платных комментаторов, от этого не выиграл бы.
Вот то, что Лесин — слишком человек, и мешало ему закрепиться в рядах нелюдей: на его совести много грехов, и с НТВ можно было расправляться гораздо изящней, и вообще брать сторону государства в борьбе с журналистикой не очень правильно, даже если эта журналистика прикрывается свободой слова, как заложник детьми. Но при всех своих грехах он не ставит себе целью любой ценой размазать оппонента; он может выпить с тем же Венедиктовым; он не забывает общее прошлое и не цепляется за государственные посты. Я не знаю пока, кто придет ему на смену, — но кто бы ни пришел, это будет человек уж никак не ельцинской эпохи. Нам от этой ельцинской эпохи вообще осталось очень немногое. Главным образом Путин. Которому, кажется, и самому уже страшновато смотреть на порождения его стиля, — но ничего не поделаешь, кого вырастил, того вырастил.
— Э, э! — воскликнет какой-нибудь особо благонравный коллега, который сам сроду ничего не сделал, но за чужой репутацией следит с утроенной бдительностью. — Вы этак скажете, что и в Путине есть что-то человеческое! Уж не получили ли вы от него квартиру?
Нет, ребята. Я, в отличие от вас, ничего ни от каких властей не получал. Но что-то человеческое в нем безусловно было, и даже заставляло на что-то надеяться. Просто, ничего не поделаешь, на одних должностях есть шанс сохранить в себе каплю живой крови, а на других этот шанс стремится к нулю.
Так что Лесина можно только поздравить с отставкой. На жизнь он как-нибудь заработает.
