1 февраля исполняется 85 лет со дня рождения Бориса Ельцина. 23 января исполнилось бы 70 лет Борису Березовскому. 22 мая будет сто лет Брусиловскому прорыву. Только что, без юбилейных поводов, Владимир Путин сначала осудил геополитику Ленина, а потом признался, что он не выбрасывал партбилет и видит в Моральном кодексе строителя коммунизма прямое переосмысление Библии. Поводов для очередных дискуссий о нашем советском и революционном прошлом вновь будет много. И все эти дискуссии осточертели до того, что отвращение к ним незаслуженно распространяется и на самые поводы.
Обсуждать историю имеет смысл там, где из нее намерены делать выводы, а не вечно гонять ее по кругу; в миллионный раз выяснять, принес Ельцин России добро или сплошное зло, были у него варианты или не было, виноват он в сегодняшней эволюции России (равно как и Путина) или не виноват, – занятие не просто скучное, но скуловоротное. Главное, что все эти дискуссии изначально некорректны, поскольку строятся на противопоставлении взаимообусловленных вещей – свободы и порядка, например. При Ельцине не было порядка, зато была свобода: штамп, не имеющий никакого отношения к реальности, поскольку где нет закона, там не свобода, а произвол. При Ельцине профессора торговали вязаными тапками, доктора ездили за дубленками в качестве «верблюдов», братки убивали друг друга, но была надежда. Это верно, но ничуть не умней, поскольку надежда есть и сейчас, иррациональная, бессмысленная, но тем более сильная. Надежда была и в концлагерях – многие евреи вспоминали, что не бежали, даже когда была возможность. Они надеялись на перемены к лучшему. Человек так подло устроен, что всегда на них надеется, вместо того чтобы их осуществить.
Что толку опять обсуждать Ельцина, Березовского, Ленина – невыносимого из Мавзолея – и, конечно, Сталина, который принял Россию с сохой, а оставил с населением, не способным даже проверить источник цитаты?! Попробуйте обсудить кого-нибудь новенького – и с ужасом убедитесь, что за двадцать последних лет в России не появилось ни новых людей, ни новых идей, о которых хотелось бы спорить. Рамзан Кадыров? Честно говоря, не вижу здесь поля для дискуссии, даже если предположить ее гипотетическую возможность. Алексей Навальный? Но о чем спорить – о том, в какой степени его финансирует Госдеп? Такие обвинения хорошо бы подкреплять фактами, а по сути его разоблачений спорить опять-таки не приходится: у него-то все задокументировано. Может, всерьез обсудим вопрос о том, должен ли быть женат глава государства – или, скажем, могут ли его родственники иметь совместный бизнес с преступниками? Как-то не просматривается повод для спора.
Вдобавок и о Ленине дискутировать практически невозможно, потому что, вспомните, кто и что серьезно писал о нем за последнее время? Кто толком читал его работы, хотя бы «Развитие капитализма в России»? Кто помнит о Ленине что-нибудь фундаментальное, кроме картинки «Ленин и дети», с одной стороны, и регулярного картавого «'асстрелять» – с другой? Ленин был сложный человек сложной эпохи, сколь бы простым ни казалось поверхностному читателю его грубо-материалистическое мировоззрение; он был хороший тактик, недурной публицист – я не встречал в последнее время текстов о нем, написанных хотя бы на его уровне.
Березовский был далеко не Ленин – ни по масштабу личности, ни по размаху злодейств; но и Березовский был умнее и сложнее, чем все нынешние разговоры о нем. Смешно видеть его хитрость и не увидеть его трагедии. Манипуляторы и хитрецы с собой не кончают. Когда-то Тополь обратился к нему со словами «Возлюбите Россию, Борис Абрамович!». Но трудно сомневаться, что Россию он любил, по крайней мере не меньше Тополя: Тополь в эмиграции процветал, а Березовский повесился. Если, конечно, повесился. Но уж о глубокой депрессии его помнят и пишут все. Можно сказать, что он любил Россию как свою дойную корову, а можно – что он мечтал о России свободной и счастливой, но все это будет плоско, как почти все сегодняшние мнения.
Наконец, вспомните, каков был уровень дискуссии о Ельцине после открытия центра в Екатеринбурге. Что мы помним о Ельцине, кто всерьез пишет недавнюю – бурную и по крайней мере увлекательную – историю послекоммунистической России? Леонид Парфенов с проектом «Намедни», где с равным вниманием фиксируются моды и министерские назначения? Но при всем почтении к Парфенову это никак не история идей. Впрочем, была ли в России вообще история идей? Скорей уж история их компрометации. Покойный Владимир Прибыловский вел двадцатилетнюю хронику российского перерождения, но называлась она «Компромат. Ру». Складывается впечатление, что в России до сих пор не было ничего, кроме компромата, а последняя вспышка борьбы за идеалы имела место в августе 1991 года. После чего о ней вспоминали уже только со стыдом.
В сегодняшней России, кажется, был бы актуален только один спор: может она быть другой – или не стоит и пытаться, поскольку результат все равно будет тот же, только крови больше? Существует ли российская матрица – или реформаторы рано или поздно преуспеют? Возможна ли «другая Россия» – или законы истории так же императивны, как физические, и не может быть ни другой гравитации, ни другого «пи»?
Но вести этот спор в условиях, когда главным аргументом становится только «ты русофоб» или «ты продался Кремлю», немыслимо. В результате самыми популярными политиками в России остаются Владимир Путин, Сергей Шойгу, Геннадий Зюганов (все появились при Ельцине), самыми популярными артистами – Пугачева и Галкин, самыми популярными режиссерами – Михалков и Бондарчук (младший, но все равно Бондарчук).
Представьте себе Египет, который до сих пор спорил бы о Рамзесе, Францию, ломающую копья над могилой Наполеона, Англию, снова и снова выкапывающую из могилы Кромвеля, чтобы судить его показательным судом…
Ни одного нового политика не пропустили во власть, ни одному новому исполнителю не дали состояться, несмотря на бесчисленные «голоса» и «фабрики». История России давно состоит из юбилеев – семидесятилетие 1945‑го, столетие 1917‑го, восьмидесятипятилетие 1931‑го… На подходе, кстати, 65‑летие 1952‑го. И тут, кажется, обсуждать тоже уже нечего, потому что все слишком понятно – даже тем, кто испытывает странное удовольствие от разложения.
